Часть I
Начальная глава
Метель. Большие хлопья снега необъяснимой быстротой падают на жителей маленького города Яра, который чаще всего путают по непонятным причинам с деревней. Тот же обычный люд, который носит теплую, простую одежду: кто в тулупчике, кто в шубе. Мало-помалу ветер стихает, оставляя сибиряков и случайных прохожих в покое. В конце концов, все улеглось; ямщики подозрительно смотрят на небо, предчувствуя обман погоды. Медленно падают снежинки; попадая на ресницы, землю, на уличные фонари, они слипаются, обнимаются друг с другом и «отдыхают», пока все спокойно. Пьяница, неуверенно шагая по улице, то и дело резко засыпает в сугробе, порою встает и упорно идет домой. И подтверждая плохие предчувствия людей, снова поднимается вихрь. И так всю зиму в городе Яр.
Вот по дороге бежит какой-то мальчуган. Буран останавливает его, пытается по-крайней мере, а он усердно идет вперед. В руках у паренька мешочек с перьями, а на плече висит сумка, да такая тяжелая, будто в нее камней накидали. И, несмотря на трудности, продолжает бежать, хоть и дается это нелегко.
Во всех домах свет потушен, и лишь в одной квартире свет до сих пор горит. Там живет Иван Сергеевич, портной, чье ремесло (если так можно сказать) переходило из поколения в поколение. Самым первым портным был его дед, который бежал в Сибирь и прожил семьдесят с чем-то лет. Там же он работал без устали и смог добиться уважения от всех людей, и там же он женился, и родился у него сын Сережа. Еще при жизни сибиряки звали его по имени и отчеству, а Сережку, продолжившего дело отца, и подавно. Но вот дед не дожил до рождения своего внука и умер прямо перед родами. После утраты одного члена семьи Сергей решил сына назвать в честь отца, чтоб тот “продолжил жизнь свою в теле внука”. И вот родился Иван Сергеевич, “крепкий мужичок”, который позже научился шить так, как шили дед его и отец при жизни. И вот этот Иван Сергеевич работал весь вечер, шил женскую шубу и ждал сына своего Илюшу. Тот должен был уже давно воротиться домой. Анюта, сестра Илюши, в это время уже спала. Она то и дело поворачивалась с одного бока на другой; временами она смеялась во сне, издавала противные звуки и прочее. А бывало, что вообще ни единого шороха нет в ее стороне. Дуська, кошка с одним глазиком, лежала на Аньке и мурлычала.
Тут постучали в дверь. Иван Сергеевич ответил: “Входите!” Вошел мальчик лет восемнадцати; в руках у него был мешочек, а на плече висела сумка. Это был Илюша. Увидя его, Иван Сергеевич всплеснул руками, проговорил: “Какие люди!”, и обнял. Илюша обнял его в ответ. Такое уж заведено было в семье, когда тебя обнимают, обнимай в ответ. Но отец, как и свойственно родителям, от переживания дал сыну по затылку. Тот привык уже к этому, и от привычки слету говорил “ой”. А отец приговаривал:
— Вот сорванец! устроил себе вакацию!
— Да какая еще вакация, бать? И в голову не приходило…
— Ишь чо! – сказал Иван Сергеевич и показал Илюше кулак. – Только попробуй, и сразу в морду получишь.
— Хорошо, хорошо,- сказал поспешно Илья.
Иван Сергеевич сел на свое место. Илюша – неподалеку от него. Он долго смотрел на шубу. Илюше вдруг стало как-то не по себе. “Старик явно о чем-то думает!” — заметил сын. Отец взглянул на свое дитя, уловил его мысль и тут со вздохом спросил:
— Ну-с, тце, рассказывай. Где ты был?
— Ну, сначала был у дьячка, потом сходил к книготорговцу Александру и взял у него книгу.
— Какую книгу? А ну показывай,- перебил его Иван Сергеевич.
— Да вот,- проговорил Илюша и вытащил из сумки книжонку. На титульной странице было написано “Мария Египетская”. Отец просмотрел вещицу и отдал обратно. Снова тишина. Непонятное, совершенно тихое молчание находилось в доме. Только буран свистел за окном, временами давая о себе знать. Сколько было вздохов со стороны отца, сколько было желания начать заново разговор. Рано или поздно это бы случилось, но когда именно – неясно. Оба мужика это понимали, но оба не решались начать беседу. Наконец Дуська проснулась, потянулась, промурлычала что-то себе под нос и пошла к Илюше. Тот взял ее на руки и начал гладить.
— А,- промолвил Иван Сергеевич,- между прочим, к нам заходила Алена.
У Илюши глаза так и загорелись. Он начал потихоньку улыбаться, у него в голове сразу же начали воспроизводиться воспоминания, в которых вместе с ним или гуляла, или беседовала о жизни его Алена. Сердце начало биться все сильнее и сильнее, все сильнее и сильнее. Дыхание спирало. Язык сам заплетался.
— Что…прадва…что ли?
— Ага, еще какая. Она просила тебе передать, что завтра утром они уезжают перед обедом, поэтому если ты хочешь ее проводить, то подходи к ее дому,- проговорил как-то печально Иван Сергеевичу.
Вот снова минутное молчание, после которого Илюша сказал:
— Что ж, спасибо, тять. Я тогда пойду, а то завтра рано просыпаться нужно.
Отец посмотрел на него, кивнул головой и молвил: “Ступай”. Илюша ушел из комнаты. Она стала пустовать. Только ремесленник и неодушевленное, ни черта не понимающее изделие оставались в ней. Тогда Иван Сергеевич посмотрел в окно. Метель продолжала выть, свистеть и укутывать все, что ей попадется, и самое главное – ничего не видать: ни носа, ни уличного фонаря, ни дороги и ни дома. Ничего. Только и слышится тяжелая колыбель ветра да хруст снега под полозьями саней. Звери, птицы – все спят, все спрятались. А что касается соснового бора, то тут и так понятно: спрятался в снежок и стоит веками, мерзнет на морозе.
Иван Сергеевич сел на место и сидел до ночи, все вспоминал, что он, когда увидел Тамару, мать Илюши, то так же, как и его сорванец, запинался, задыхался и, конечно, волновался. “Ох, Тома, Тома! — думал он. — Жаль, что ты не здесь, не с нами. Видела бы ты, что происходит у нас, обрадовалась бы. Ох-ох-оюшки хо-хой! Как же трудно без тебя. Который час? А, ладно. Завтра доделаю эту шубу”,- и с этими словами Иван Сергеевич ушел спать.
Утро настало поздно, но, несмотря на это, метель утихла. Люди уже ходили по заснеженной дороге. Был ясный день. Солнце светило, небо чисто-голубое, очищенное от облаков. За ночь снега столько намело, что и в жизни не увидеть. И все равно красиво. Вот это раем можно назвать, раем для души.
Илюша в это время бежал к Алене. С самого детства эти двое дружили, и даже когда им обоим по восемнадцать лет, они до сих пор дружат. Он вспоминал, как они встретились, как они читали книги, беседовали по мелочам; иногда отец Алены, Артемий Дмитриевич, показывал музыкальную шкатулку, и дети вместе слушали диковинную мелодию, временами качая головой. И чем больше Илюшка вспоминал, тем он сильнее осознавал, что Алена не просто подруга для него. Он понимал, что разлука с ней на долгое время просто убьет его; он не сможет прожить ни дня ни ночи без нее. Она для него стала, как родной сестрой. Но что делать?
Старый покрытый снегом дом стоял на окраине городка и потихоньку начинал пустовать. Раньше он выглядел хоть и не новым, зато живым местом, где всегда пахло стариной. А теперь, когда хозяева начали уезжать, он все больше и больше походил чем-то на пожилого человека, которому вот-вот нужно помирать. Все здание кряхтело, провожало купца, его жену и их дочку. И на глазах весь день, который с утра был приятным, вдруг становится жестоким и беспощадным ко всему живому и неодушевленному. Собаки лаяли; вороны, будь они не ладны, каркали, будто были ведьмами и все читали свои заклинания. Страшно и при этом непривычно было идти Илюше, и вообще всем тем, кто знал и дружил с семьей Артемия Дмитриевича.
Отец Алены загружал вещи в сани; жена, чем могла помочь, тем и помогала. Одна Аленка сидела да наблюдала над всем происходящим. Она ждала своих подружек, Илюшу и Николашу, но тех все не было видно на горизонте. Мало-помалу народ прибавлялся, но это лишь знакомые родителей, в основном мамины. И вот первые люди подходили. Это были Оксана и Машка, две сестры, которых никак нельзя было различить. За ними шли Иришка и Шура, Валя, Ольга и другие девочки, дружившие с Аленой. Николаша через какое-то время тоже подошел. Одного Илюши не было. “Ну, где же он? – гадала Алена. — Где этот мимозыря?”
Вещи были загружены. Батька с мамкой потихоньку начали прощаться да напоминать Алене про время, мол, пора ехать. А она не могла все с подружками распрощаться. Все девчонки стояли друг к дружке и плакали, да так, что было слышно, как они всхлипывают. Николаша стоял в стороне и наблюдал за всем происходящим. У него хоть и некаменное сердце, душа тоже болит, но он не смеет даже подумать о слезах. И вот на горизонте появился Илюша. Девочки, увидя его, так и вскрикнули.
— Илья! – закричали все они, кроме Алены, которая и так была с краснючими глазами.
— Явился – не запылился! – проговорил Николаша.
— Действительно. Явился! Алена, прости, но… — но его перебило крепкое и в то же время резкое объятие. Алена всхлипывала. Илюша начал успокаивать ее. Все смотрели на это зрелище: и взрослые, и дети.
— Прости,- проговорила Алена с трудом. – Что ты хотел сказать?
Илюша посмотрел на нее и отдал книгу. Та снова расплакалась и обняла его. Тот последовал ее примеру. У обоих сердца так и бились, но как они бились, могли почувствовать только они. У обоих душа болела, оба не хотели расставаться, и это объятие для них многое значило, чем объятие с другими. Эх, как же трудно расставаться с любимыми, дорогими тебе людьми! Какое испытание на душе должен пройти человек, если так поступает?
Наконец отъезд. Отец Алены уже сел в сани и взял вожжи в свои руки. Мать также села. Илюша и Николаша, как два влюбленных парня в одну и ту же девчонку, отдали какие-то записки. Алена их поблагодарила, и сани тронулись. Постепенно они уменьшались и уменьшались в размерах, и так вышло, что и вовсе исчезли.
Мало-помалу и народ расходился. И вот Илюша один. Он это понимает, но зачем-то продолжает смотреть в сторону дороги, по которой несколько минут назад проехались сани. И тут пошел снег, и так медленно он шел, что можно было добежать до другой окраины города, пока те не приземлятся на Богом забытую землю. Илюша оторвал свой взгляд от дороги и посмотрел наверх. “Затишье перед бурей”,- подумал он и взглянул на Аленкин дом. Тот уже казался страшным, старым и чуть ли не мертвым зданием, хотя после отъезда хозяев дом этот точно стал мертвым.
Автор публикации
