"Лабиринты судьбы" - Игорь Галилеев - К читателю: Вот уже в который раз я вынужден оправдываться за себя и свои рассказы. Вернее, за истории, рассказанные в них. Дорогие мои! Всё, что я пишу – - Повесть, Проза - Литра.Онлайн - Литературный журнал и сайт авторских произведений. Читать стихи и прозу онлайн современных авторов на нашем литературном портале.

Вот уже в который раз я вынужден оправдываться за себя и свои рассказы. Вернее, за истории, рассказанные в них. Дорогие мои! Всё, что я пишу – совсем необязательно происходило со мной или с кем-то из моих родных или близких!
Кроме того, мне часто говорят, что такие душевные опусы могут исходить исключительно от широкой души человека. Нет, это абсолютное заблуждение! – те, кто со мной близко общаются, подтвердят. Ведь они знают мой главный принцип: пусть меня ненавидят, чем любят за то, кем я не являюсь…
Возвращаясь к историям, рассказанным мной, то, возможно, некоторые из них – вообще выдуманные, не имеющие ничего общего с реальностью!
Однако сюжет этого рассказа взят именно из жизни…

…Я проснулся от звонка в дверь квартиры. Посмотрел на электронное табло часов в смартфоне – господи, полпятого всего. Кого это в такую рань принесло?
На пороге стояла лет семи-восьми в голубом с ярко-желтыми подсолнухами платьице и кое-какой кофтёнке девочка. Её глаза были красными и заплаканными.
– Тебе кого? – спрашиваю.
Затем поправился:
– Ты вообще – кто?
Девочка продолжала молчать – показалось, что даже не дышит. Однако её глаза внимательно следили за мной, изучали.
Я выглянул на лестничную площадку, по сторонам, вверх и вниз посмотрел – никого.
– Слушай, – продолжаю допытываться, – ты откуда взялась?
Снова молчание.
– Ты вообще понимаешь – что я говорю?
Девочка протяжно так, по взрослому, вздохнула, как бы комок в горле проглотила, затем ладони, перепачканные чем-то красным, вперёд вытянула, и тихо, почти не слышно, тонюсеньким голосочком произнесла:
– Она только что его убила…

…У любви, как, собственно, и у любого другого сильного чувства, нет и быть не может каких-то критериев, неких рамок и правил, в которые их можно поместить – всё это настолько индивидуально и разно, что при обсуждении чьей-то истории в едином мнении сойтись невозможно. Поэтому писать о прожитом кем-то – дело благодарное, подразумевающее многообразие оттенков и множество путей-переплетений, которыми идут те или иные герои.
Да вы лучше меня это знаете! По вашим глазам вижу, что, прочитав очередное произведение, например, «про любовь», вы, иногда недовольно поджав губы, а иногда и с усмешкой – мол, видали мы таких знатоков тайн души человеческой – говорите, что де у меня-то в жизни всё совсем по-другому было, да и вообще – ситуация, здесь рассказанная, разве бы произошла со мной?! Поэтому – ерунда всё это. И – неправда. Потому что так не бывает.
А ведь бывает.
Да так, что и придумать нельзя.
Ведь эта самая любовь иногда может быть даже убийственной…

К сожалению, в жизни часто случается, что своих детей Бог женщине не даёт. Но вот она вроде бы по любви замуж вышла, всё у них чин-чинарём идёт, да и мужик-то, несмотря на неудачный опыт предыдущего брака, оказался хороший – не пьёт, работящий, любящий. Причём не только свою избранницу, но и – заранее – их будущего ребёнка. Говорит, что ещё от предыдущей жены, которая на поверку гулящей оказалась, дитя ждал. Не дождался…
Вот и сегодня в этом самом ожидании год проходит, другой, третий… Откуда-то из тумана подсознания появляется понимание, что не так что-то, не то, как должно бы быть.
Но и здесь Светлане повезло! После того, как врач приговор о бесплодии вынес, муж, Генка, понял, обнял прямо на крыльце женской консультации, к себе прижал, по волосам погладил.
– Ничего, Светик, всё будет хорошо, не плач, родная моя, мы справимся.
От этих слов, да и от любви тоже, у неё глаза увлажнились, на мужа посмотрела:
– Да как, Гена? Это же не грипп, который через неделю пройдёт. Это же навсегда…
И заплакала.
Геннадий выдохнул, словно перед погружением в воду воздух выпустил, и ещё раз, показалось, сам себе произнёс:
– Ничего, любимая, справимся…

А уже следующим утром, повернувшись к ещё спящей жене, он долго и пристально всматривался в её ставшие такими родными черточки лица, изучал каждую морщиночку, впитывал её запах и дыхание. И чему-то улыбался.
Светка на себе взгляд почувствовала, проснулась, счастливое лицо мужа увидела, спрашивает:
– Ты чего?
Генка её к себе прижал:
– Люблю я тебя, сил нет, – затем отстранился. – Знаешь, я чего подумал?
И, не дожидаясь ответа, продолжил:
– Всю ночь не спал, взвешивал – сможем ли мы чужого человека в свою жизнь пустить, получится ли? Но ведь рано или поздно посторонний человек своим что ли становится. Если его любить, конечно. Вот прямо как у нас с тобой, да?
Света в глаза мужа посмотрела:
– Гена, ты о чём?
– О ребёнке, о чём же ещё! И о тебе тоже. В общем, давай сегодня же в детдом поедем, посмотрим – что там и как…
Светлана договорить мужу не дала, его лицо в свои руки взяла, губами прижалась, слёзы почему-то полились.
– Любимый мой, как же мне повезло, что ты у меня есть…

Почти всю дорогу до детского дома в автобусе Светлана, глядя на мелькающую за окном светло-зелёную весну, о чём-то думала. Генка решил, что жена взвешивает пока ещё новую для себя мысль, сомневается.
– Светик, ты не переживай, мы обязательно справимся…- но, увидев её глаза, вдруг осёкся. – Что-то не так?
Супруга, прежде чем ответить, вздохнула:
– Ген, ты мне ведь никогда не говорил – почему с предыдущей женой расстались. Общались ли потом?
Он даже вздрогнул от неожиданности. Поэтому ответ получился резче, чем хотел:
– С Ольгой-то? Нет, не общались. И не собираюсь, – затем, посмотрев на редких утренних пассажиров, тон немного убавил. – Понимаешь, она в то время ещё совсем молодой была, нагуляться не успела, замуж выскочив. Я же тогда первый и, считай, последний раз в Тюмень на вахту съездил. Когда вернулся на два дня раньше положенного, её дома не оказалось. Несмотря на ночь за окном. Под утро вернулась. Пьяная. Где была, спрашиваю. Говорит, с подругами новость отмечала.
– Какую?
– Ну, что беременная…
Светлана в полоборота к мужу повернулась с немым вопросом. Геннадий её взгляд перехватил.
– Да нет, не от меня. Мне ведь потом соседи всё про неё рассказали – я только уехал, как она сразу же приводить домой кого-то стала. Всегда разных. Некоторые ночевать оставались, – затем полтона прибавил. – Да она и не спорила, когда разводились! Сказала только, что завтра же с другим жить начнёт, мол, получше меня мужиков много…
И замолчал, вспомнив тянущее за сердце и тяжкое для души расставание.
Собственно, всё быстро произошло – следующим же утром свои вещички в сумку покидал, из общего ничего не тронул – ни подаренный друзьями на свадьбу чайный сервис, ни даже видеомагнитофон «ВМ-12», к которому с особой бережливостью относился, – и всё, хлопнув дверью комнаты малосемейного общежития, ушел. Как оказалось, насовсем.
Потом, раза три, Ольга приходила к Геннадию, плакала, врала, что ребёночек от него, обратно сойтись просила.
– Только при этом она всегда выпимши была, – Генкины глаза в узкую щёлочку превратились. – Несмотря на то, что беременная. Чхать она на ребёнка хотела!
Жена его по руке погладила легонько, чтобы успокоился.
– Ну, всё, мой хороший, в прошлом уже всё, – затем вдруг спросила: – А почему ты её дитя «ребёнком» называешь? Кто родился-то у неё?
Геннадий плечами пожал:
– Да я и не интересовался никогда. Ольгу-то я потом вообще никогда не видел – она куда-то в райцентр из города уехала, а общих знакомых не осталось. Но кто-то, не помню – кто, говорил, что вроде бы девочка…
Тем временем городские постройки за окном автобуса сменились пригородными пейзажами. Зелени, как и самих деревьев, стало ещё больше, а кое-где в пока ещё невысокой траве проглядывали ярко жёлтые набалдашники одуванчиков. Правда, радости от всей этой весенней акварели не было – в сердце почему-то поселились тревога, ожидание чего-то сложного. И даже страх…

Сам детдом своей архитектурой больше напоминал сельский Дом культуры – по серому от времени фасаду протянулись морщины трещин, стёкла в оконных рамах выглядели треснувшими окулярами, а заросший деревьями и кустарником сад создавал впечатление заброшенного: траву здесь с прошлого года не убирали и молодой зелёной поросли через плесневелый слой пожухлой листвы пробиться было просто невозможно.
Общее же впечатление от первых шагов по территории было таким, словно из весны вдруг пришли в умирающую осень. Генка ещё подумал, что ну никак это не увязывается с задуманными им светлыми перспективами.
Фойе также выглядело мёртвым. Шаги по бетонному исшарканному полу отдавались эхом, как показалось, сразу на все два верхних этажа. И только было подумалось – куда же идти, как вдруг откуда-то из-под лестницы послышалось:
– Здравствуйте…- это оказалась мелкая пигалица с огромными глазами зеленого цвета, которые пристально и как-то с надеждой смотрели на незнакомых взрослых.
– Вы, наверное, директора ищите, да? – спросила девочка. И, не дожидаясь ответа, продолжила: – А он вон в том кабинете сидит…
Пальцем на двустворчатую обитую коричневым дерматином дверь с табличкой «И. М. Мамонтов – заведующий» показала. Затем, правильно поняв растерянность Светланы и Геннадия, продолжила:
– Вы, наверное, за ребеночком приехали, да? Вы не бойтесь, здесь много хороших детей, обязательно кого-нибудь выберете.
Первым в себя пришел Генка:
– Да мы и не боимся. С чего нам бояться-то?

Девочка вздохнула:
– Ну я же вижу, что вы новенькие. Тех, кто сюда детей выбирать приходит, я всех знаю. А вас впервые вижу.
– И что же, часто выбирать приходят? – Светлана к девочке пониже опустилась, чтобы в лицо всмотреться, прядку светлых волос с лица убрала. – Звать-то тебя как?
– Машенькой, – девочка светло так улыбнулась, глаза еще ярче засверкали. – Мамка сказала, что в честь Маши из мультфильма с медведем меня назвала.
Света немного отстранилась:
– Так у тебя, получается, мама есть. А что же тогда ты здесь делаешь?
Машенька куда-то за окно, вдаль посмотрела:
– Наш директор Иван Михайлович говорит, что мамы у всех есть, и забывать об этом – никак нельзя. Правда, что-то давно она ко мне не приезжает – последний раз еще осенью была. И то не зашла даже, только у забора с улицы постояла, плакала почему-то, а как меня в окошко увидела, так сразу развернулась и ушла. Даже не оглянулась ни разу…
– И давно ты здесь? – Светлана снова на корточки присела.
– С год примерно. Как от мамулечки забрали, вот сюда и привезли.
– А папка твой где? – Геннадий тоже вниз опустился, чтобы лицом на одном уровне с Машей быть.
– А вот это давайте я вам сам расскажу, – вдруг раздалось из-за спины.
Это оказался полный круглолицый мужчина с огромной, в полголовы лысиной, одетый по-зимнему в вязаный свитер, давно невидевшие утюга коричневые брюки, которые заканчивались мягкими домашними тапочками; его глаза, увеличенные толстыми линзами очков, серьезно смотрели на посетителей.
– Вы, я так понимаю, ко мне? – и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Я – заведующий детским домом Иван Михайлович Мамонтов.
Затем на Машеньку посмотрел:
– Так, а ты здесь чего делаешь, а? Снова всех гостей встречаешь? А ну беги к себе в спальное расположение, нечего в фойе прохлаждаться! – и пальцем погрозил. – Через пятнадцать минут приду проверю!
Потом развернулся, к своему кабинету подошел, дверь приоткрыл:
– Ну-с, милости прошу…
Несмотря на то, что двустворчатые двери намекали на находящееся за ними просторное помещение, кабинет директора детдома оказался небольшим – приемной не было, практически все пространство занимал мощный стол, произведенный в какие-нибудь сталинские времена, на полках открытого шкафа разместились всевозможные грамоты и кубки.
Иван Михайлович заметил, что Геннадий пытается прочитать надписи на них:
– Это трофеи наших воспитанников. Понимаете, после того, как от нас убрали дом ребенка, дети в основном взрослые остались. То есть, те, для которых семью найти гораздо сложнее, – затем спохватился. – Да вы садитесь, сейчас я вас чаем угощу.
К тумбочке в углу подошел, вилку кипятильника, опущенного в литровую банку с водой, в розетку воткнул, три стакана без подстаканников в ряд поставил, в каждый по два кусочка сахара положил.
– У нас здесь все по простому, сами, как можем, выживаем, – Иван Михайлович из стола целофановый пакет с засушенными стеблями мяты вынул, по несколько листочков в каждый стакан бросил. – Нам же не помогает, считай, никто. Да и некому. Бюджетишко дай бог на коммуналку натягиваем. А все потому, что в нашей области один большой чиновник пообещал, что за год ни одного непристроенного ребенка не останется. Во как! Ни одного! Всем семьи найдут!
Вода в банке забурлила, заведующий прямо голыми руками, обжигаясь и приговаривая «ашштобтебя», наполнил стаканы, в которые тут же по очереди обмакнул один и тот же пакетик чая. После чего два стакана поставил перед гостями, третий же – перед видавшим виды директорским деревянным стулом с очень высокой спинкой.
Иван Михайлович сел за стол, пальцами простой карандаш нащупал, какие-то каракули на листке бумаги выводить начал. На посетителей он при этом не смотрел.
– На сегодняшний день у нас всего-то одиннадцать детишек содержится. Семь пацанов и четыре девочки. Самая младшая – это Машенька, с которой вы уже познакомились. Мальчишек брать не рекомендую, – заведующий на Геннадия глаза поднял. – Те из них, кто еще спиртного не попробовал, уж точно курят уже. Да и не приживется никто из них в семье, пробовали, знаем – максимум через неделю в бега подаются, хулиганье одно. Правда, вон, сами видите, спортивные достижения есть. Как раз по бегу на разные дистанции…
Светлана, чтобы в глаза директору не смотреть, стакан с кипятком в руки взяла, глотнула осторожно. Все равно обожглась.
– Ну а вот Машенька эта, какая она? – спрашивает. – Она нам сказала, что у нее мама есть, иногда приходит даже. А про отца вы нам сами пообещали рассказать…
Директор, прежде чем ответить, тоже чаю глотнул.
– Машенька – девочка хорошая. Только несчастная. Душа у нее очень хрупкая. Поломать легко. Там же история какая – настоящего отца-то у нее, считай, не было никогда. По крайней мере, в документах один записан, но среди тех, с кем ее мать изредка приезжала, такой фамилии не значилось. То есть, всегда разные, а настоящий – ни разу не приехал. Да, мать у нее, судя по всему, легких жизненных принципов придерживается. Но вы не думайте, если про наследственность говорить, то Маше от отца, наверное, существенно больше, чем от матери, досталось – воспитанная она, честная. Хорошая одним словом, но уж больно все всерьез воспринимает. Доверяет всем. Поэтому если вы ее заберете, то второго предательства она уж точно не переживет. Я имею в виду, если вдруг вернуть надумаете…
Генка ладонью по столу несильно хлопнул.
– С чего бы нам возвращать ее? Мы – люди серьезные, от своего не отступимся. Да и она не вещь, чтобы раскидываться…
Светлана ладонь мужа своей ладонью накрыла:
– Ген, заведующий это не про нас говорит, он в общем имеет в виду, – на Ивана Михайловича глаза подняла. – Правильно же?
– Правильно. Но ситуации в жизни разные бывают, – вздохнул. – Давайте-ка вы вначале поближе познакомитесь, поладите, поприезжаете, в своем решении укрепитесь, вот затем и вернемся к серьезному разговору…

Этот самый следующий «серьезный» разговор состоялся всего через месяц, за который Светлана с Геннадием полтора десятка раз к Машеньке приезжали. А последнее время вообще ежедневно в детдом ездили.
Вчера, наконец-то, девочке о своем решении сказали…

…Весна шла уже полным ходом, прибавляя настроения, наполняя душу ощущением счастья. Хотелось дольше бывать на улице, впитывать запахи каждой порой уставшего от зимней одежды тела. Хотелось жить полной грудью.
Детдомовский сад тоже как бы встрепенулся – зелень травы и даже корявые ветки диких яблонь потянулись к солнцу, стряхнув с себя прошлогодние листья и изгибами стволов щербато улыбаясь всем и вся новыми зелено-молочными зубами.
Поэтому Светлана и Геннадий с Машенькой стали больше времени проводить на улице. На расстеленном покрывале устраивали перекусы, во время которых болтали буквально обо всём – о новых мультиках, недавно показанных по телевизору, о том, какое варенье вкуснее, о школе в нашем районе, куда еще Светлана ходила…
– Маша, там учителя – просто класс! – Светлана буквально лучилась счастьем. – Они тебя с радостью примут…
И, заметив внимательный взгляд девочки, осеклась:
– Если ты, конечно, сама захочешь…
Затем как бы за поддержкой поближе к Генке придвинулась, вздохнула:
– В общем, Маша, если ты не против жить с нами, то мы тебя к себе готовы взять. Насовсем…
Машенька в первую секунду, показалось, даже испугалась – вздрогнула всем телом, затем судорожно так воздуха в легкие набрала, и вдруг как бросится к Светлане на шею:
– Спасибо! – и слезы ручьями по розовым щечкам полились, затараторила: – Вы только не передумайте, пожалуйста. Я вас любить по настоящему буду, и учиться хорошо буду, и дома помогать по хозяйству. Только не передумайте…
И у Светланы слезы выступили:
– Крошка ты моя, как же мы передумать-то сможем, нет, конечно. Ты теперь наша, да ведь, Гена?
А Генка куда-то в сторону смотрел, чтобы мокрые глаза спрятать – только и смог, что кивнуть. В эту секунду он думал о том, что он – самый счастливый человек на свете. И что теперь у него и Светланы, а также у маленькой Машеньки, которая в одночасье из чужого родным человеком стала, всё в жизни будет хорошо.
Остались формальности…

Иван Михайлович из-за стола встал, навстречу с рукопожатием пошел:
– Ну и молодцы, что решились! – заведующий не скрывал своей искренней радости. – Вы ведь тем самым не только себя счастливыми сделаете, но и ребёнка, от которого мать отказалась.
И, видя удивление на лицах Светланы и Геннадия, продолжил:
– Вот ведь совпадение какое! От матери Маши официально оформленное через органы опеки отказное письмо пришло как раз в тот день, когда мы с вами познакомились. То есть, теперь она полностью готова к удочерению, одна-одинешенька на весь белый свет… Собственно, знакомство с вами ее жизнь и перевернуло.
– А если ее отец вдруг нарисуется, как тогда быть? – спросил Генка.
– Официальных прав на девочку после вашего удочерения он иметь не будет, да и не сможет иметь, потому что никогда биологические родители Маши не узнают кто вы и откуда – такую информацию по закону запрещено разглашать. Так же, как и вам я о них говорить, об их фамилиях-отчествах, не имею права. Так что не переживайте, все будет хорошо.
В заключение беседы Иван Михайлович листок бумаги с перечнем необходимых для процедуры удочерения документов выдал, мол, только долго не тяните с их сбором. Условились, что через неделю снова встретятся. Уже после принятия соответствующего решения органами опеки…

Еще с подъема у Геннадия возникло ощущение, что что-то не так. Внутри вначале молоточком, а затем и молотом заколотилась тревога.
Светлана у зеркала перед выходом прическу поправляла. Генка подошел сзади, за плечи обнял:
– Родная моя, что-то переживаю я – не поторопились ли? Ведь совсем нам эта Машенька чужая – ведь ни разу у меня про неё сердечко не ёкнуло. А что если не сойдемся с ней? Обратного пути не будет.
Светлана к мужу повернулась и те же самые слова, которые он ей на крыльце женской консультации совсем недавно сказал, повторила:
– Геночка, мы обязательно справимся. Все будет хорошо…
А сама в этот момент пальцы за спиной скрестила и подумала: «Сможем ли? Сможет ли девочка? Но Бог, конечно же, управит, сделает именно так, как должно бы быть…»

Всю дорогу до детдома Геннадий в окно автобуса смотрел. Но вряд ли видел хоть что-то. Мысли были заняты откуда-то взявшимися сомнениями. Оно и понятно! Ну ведь ничего они о Маше не знают! Кроме того, конечно, что Иван Михайлович рассказал. А рассказал он совсем мало, можно сказать, ничего. Ладно, с ее матерью понятно всё – дитё нагуляла и бросила, но про отца вообще ничего не известно! Мало ли, может маньяк какой. Или убийца. Гены ведь свое обязательно возьмут, как ни воспитывай волка, он все равно в лес смотреть будет.

Вдобавок ко всему прочему впервые за все время Маша их на крыльце не встретила – со второго этажа из-за занавески за Светланой и Геннадием наблюдала. А когда увидела, что они головы подняли, чтобы в окнах ее высмотреть, вдруг отпрянула и в тени помещения спряталась. Чтобы не заметили.
В этот раз Иван Михайлович навстречу посетителям не поднялся, только один быстрый взгляд – словно камень – в их сторону бросил. Светлана робко спросила от порога кабинета:
– Можно?..
Прежде чем ответить, заведующий какими-то бумажками зашелестел. Затем вдруг ладонью по столу как хлопнет!
– Как же не стыдно вам, а? – поднялся, из угла в угол зашагал быстро. – Я же, можно сказать, вам поверил! Навстречу пошел! Процедуру ускорил! А вы?.. Эээх…
Рукой махнул и снова на свой стул опустился.
– Да чего случилось-то? – Генка первым в себя от такого поведения заведующего пришел. – С документами что ли что-то?
Иван Михайлович, показалось, не услышал вопроса:
– Это же надо! Просто в голове не умещается! А? А Машенька, ей каково? Узнать все это?..
Светлана к столу подошла, руками о его поверхность оперлась и прямо в лицо Мамонтова посмотрела:
– Прекратите причитать! – Геннадий даже не подозревал, что у нее может быть такой звонкий голос. – Вы тут же расскажете нам – что случилось!
Директор снова поднялся.
– Ааа, так, значит, и вы ничего не знаете, да? – глаза за очками пришурил. – Значит, и вас он за нос водил?
И на Геннадия пальцем показывает.
Затем помолчал несколько секунд.
– Он же отец Маши…

Выяснилось это при рассмотрении опекой поданных на удочерение документов. Как оказалось, Генкина фамилия в графе «отец» была прописана, Ольга даже тест ДНК сделала тайком от него на предмет его отцовства. Совпадение 99,9 процента…
Почему к нему с результатами не пришла – только она сама ответить сможет. Может быть, гордость заиграла. А, может, и на зло ему. Может, и по другим, только ей ведомым, причинам.
Но факт остается фактом – Геннадий является биологическим отцом Машеньки.
– И вы что же, девочке все рассказали? – Генка голову двумя руками держал – казалось, она прямо сейчас на осколки расколется. – Зачем? Почему мне вначале ничего не сказали?
Иван Михайлович выглядел обескураженным не меньше. А без очков на переносице, которую то и дело потирал большим и указательным пальцами правой руки, стал похожим на обиженного вот прямо сейчас готового заплакать пупса.
– Ну я же думал, что вы все знали, – пытался оправдаться Иван Михайлович. – Думал, что вы все специально так подстроили, чтобы дочь вот таким хитроумным способом забрать. Ведь если бы в открытую пошли, вам могли её и не отдать – мол, где гарантия, что и второй раз не бросит…
Светлана внешне выглядела собранной и адекватной.
– Слушайте, Иван Михайлович, так что изменилось-то? Только то, что мой муж вместо приемного Машеньке родным отцом будет? Так разве это плохо?
Генка на супругу глаза поднял:
– Света, так ты, значит, мне веришь? Ну, что я не подстраивал все это?..
– Ну что за глупости ещё? Это же просто очевидно! Ты бы, если бы знал, разумеется, первым делом сам сюда приехал – я же тебя знаю. И люблю. Поэтому просто представить не могу, чтобы ты такую паутину сплел.
К заведующему повернулась:
– Иван Михайлович, так что же нам теперь делать?
Директор видно какое-то решение внутри себя принял, очки нацепил:
– А ничего! Официальных препятствий для того, чтобы Маша в вашей семье оказалась, нет, – затем глаза опустил. – Если только она сама согласится. Я же, дурак, как узнал, ей всё про вас, Геннадий, рассказал. Скажем так, я даже обязан был это сделать. Ведь документально родительских прав вас никто не лишал. Думаю, что теперь вам с ней, с Машенькой, поговорить необходимо…

Иван Михайлович проводил их на второй этаж, до двери, к которой была прикреплена табличка “Спальное расположение девочек”, хотел было что-то сказать, но передумал, и, стараясь не шуметь в итак беззвучных домашних тапочках, как призрак, спустился по лестнице.
Прежде, чем войти в эту дверь, Генка ладонь Светланы перехватил, сжал легонько – всё какая-то поддержка. Что именно он сейчас скажет этой девочке с большими зелеными глазами и точь в точь светлыми как у ее матери волосами, вдруг ставшей самой настоящей, а не приемной, дочерью – он не имел ни малейшего представления.
Кроме Маши в этом помещении, заставленном двумя рядами кроватей с металлическими боковинками, никого не было. Она сидела в дальнем проходе спиной к ним, ее худые плечи были опущены, подбородок почти касался груди. Машенька как-то по взрослому, без всхлипов и звуков, плакала. Буд-то бы невероятное горе пережила, которое так и осталось на ней неприподъёмным грузом. Даже не оглянулась, не посмотрела в сторону вошедших.

Генка, сделал шаг внутрь, но Светлана за ним не пошла, осталась стоять у двери, глазами показывает, мол, один иди. А у самой вроде бы даже подбородок дрожит, еле держится, чтобы не заплакать. Геннадий медленно так, словно во сне, к кровати, на которой Маша сидит, подошел, напротив на краешек другой кровати опустился. Хотел комок в горле сглотнуть, чтобы сказать что-то, не получилось.
– Здравствуй, дочка…
Машенька на отца глаза подняла – господи, ну ведь как капельки на материны похожи! – посмотрела по доброму так, с надеждой что ли, и вдруг какая-то пружина в ней выпрямилась:
– Папочка! – в руки к нему кинулась. – Как же долго я ждала тебя…
И Генка обнял её, к себе прижал. Принял. Как только осознал это, заплакал.
– Доченька моя родная, все теперь хорошо будет, все наладится…
А через секунду к ним и Светлана присоединилась – потом ещё долго они сидели втроем обнявшись, будто разцепиться боялись, чтобы снова не потеряться, каждой клеточкой своего нутра впитывая счастье.
И даже Иван Михайлович, спрятавшийся, как мальчишка, под лестницей, чтобы подслушать, неуклюже смахнув слёзы из-под очков, вздохнуть боялся – настолько для трёх людей, находящихся этажом выше, это новое чувство было пока ещё хрупким и хрустальным, что поломать его можно очень легко: слабого ветерка или даже взгляда будет достаточно. Но, улыбнувшись про себя, крадучись выбравшись из своего укрытия, на цыпочках в кабинет к себе прошел – дел впереди ещё много, можно сказать, самое главное еще только предстоит сделать. Особенно для этой, буквально сейчас родившейся, семьи…

Спустя два часа сияющие Светлана, Машенька и Геннадий к нему в кабинет зашли.
– Иван Михайлович, – Генка смущался, в глаза старался не смотреть, – я понимаю – правила там всякие и так далее – но можно ли мы прямо сейчас с собой дочь заберем?
И тут заведующему в лицо заглянул – а у самого ресницы от слез слиплись:
– Можно?..
И Маша, просьбу отца поддерживая, маленький шажок вперёд сделала:
– Дядя Ваня, я же так долго ждала их…
…Н-да уж. Иван Михайлович очки снял, переносицу потер, зачем-то бумажки на столе перебирать начал. Затем вздохнул:
– Ну что с вами сделаешь. Езжайте, – однако тут же поправился: – Но только до утра! В 7.00 завтра чтобы как штык здесь была!
Потом снова очки нацепил:
– Вы же понимаете, что без официального опекунства она этих стен покинуть не может. Так что, можно сказать, на свой страх и риск я вам Машеньку даю.
– Мы понимаем, мы всё понимаем, – Светлана, казалось, прямо сейчас взлетит от радости. – Спасибо вам за все, Иван Михайлович, хороший вы человек.
Обнять хотела, но заведующий ладонь перед собой выставил:
– Погодите благодарить – вопрос-то пока не решен окончательно. Там же теперь ситуация совсем иная – если на родного отца опекунство делать, то ее мать известить об этом мы будем обязаны…
– Да какое это может иметь значение? – возмутился Генка. – Она же отказалась от дочери!
Иван Михайлович руками развел:
– Законы такие, никуда не денешься…
Светлана на стул присела, Машеньку, которая в это время пыталась суть разговора понять, к себе прижала:
– Так она что же, как-то повлиять что ли сможет?
– Это вряд ли, – заведующий из-за стола поднялся. – В общем, думаю, все разрешится именно так, как полагается. Ну, чего же вы время впустую тратите? Езжайте уже!

Светлана с Машенькой снова ушли в спальное расположение для девочек. Чтобы переодеться. Маша в честь важного для себя события нарядилась в голубое платье с ярко-желтыми подсолнухами, которое бережно достала из пошарпанного чемодана, пылившегося под кроватью.
– Это мне мама на пятый день рождения купила.., – вдруг осеклась, покраснела. – Ой! Простите меня, пожалуйста. Теперь же вы моя мама…
И платье принялась стаскивать.
– Маша, не надо, – Света руки девочки перехватила. – Как бы наша жизнь с тобой ни сложилась, о своей маме ты помнить должна, ничего плохого в этом нет. Я, конечно же, заменять её не собираюсь. Да и не хочу. Но я хочу стать для тебя самой лучшей подругой, старшей сестрой, которая тебя будет любить сильно-пресильно, может, даже второй мамой, которую ты тоже когда-нибудь полюбишь. И называй меня на «ты», пожалуйста. Договорились?
Маша к Светлане подошла, за шею обняла, в плечо уткнулась:
– Простите… прости меня. Договорились…

Когда ехали домой, Машенька безотрывно в окно автобуса смотрела, всякий раз выворачивая голову вслед любой женщине со светлыми волосами…

Как назло, перед входом в подъезд, в котором располагалась квартира Светланы и Геннадия, на лавочке сидели местные бабули. Эта локация была выбрана ими не случайно – здесь на первом этаже жила старшая по дому, предводительница пенсионерок Валентина Михайловна, проводившая сборища и посиделки с раннего утра до поздней ночи. Им и правда было чего обсудить – собаку «очкастого писателя» со второго этажа, на днях «нагадившую прямо под сиренью», пьяницу Сашку, «целыми днями пропадавшего на рыбалке вместо того, чтобы работать», директора какого-то завода Борисыча, который «ну прямо все заслуги» пенсионерок по благоустройству придомовой территории и наведению общего порядка присваивал себе, а также Генку и Свету, у которых «в жизни что-то происходит, и надо обязательно выяснить – что именно».
– Ой! А кто это с вами такой хороший? – увидев молодых людей вместе с Машенькой, воскликнула Валентина Михайловна, всколыхнувшись своими двумя центнерами веса.
Не дождавшись быстрого ответа, местная староста, повторив жест «Доцента» в виде двух бодающихся пальцев, спросила ещё раз:
– Ну, и кто же это такой красивый?
Ответила Маша:
– Я – женского пола, поэтому говорить надо не «хороший» и «красивый», а «хорошая» и «красивая» – наш бы Иван Михайлович вам двойку по «русскому» влепил.
Валентина Михайловна, показалось, прямо сейчас в обморок упадёт от такой наглости – спорить с ней мог решиться разве что самоубийца. Из притворно ласковой она моментально превратилась в Фрекен Хильдур Бок, известную из историй про сластену с моторчиком за спиной. Даже тон скопировала:
– Так, так, так. Как я вижу, это – совершенно невоспитанная девочка. Или наследственность скверная, – затем вдруг ошарашила: – Детдомовская что ли?
Генка Светлану с Машей как бы собой заслонил:
– Это дочка наша! Все остальное – не ваше дело!
Но Валентина Михайловна играла на родном «поле» со своими «болельщиками», которые внимательно, прищурившись, следили за происходящим, – остановить её уже было нельзя:
– Что-о-о? – преувеличенно врастяжку спросила она. – До-о-очка? В магазине её что ли купили? Или в капусте нашли? Вы только поглядите на них – тоже мне, дочка откуда ни возьмись выискалась!
И затем, продемонстрировав свою осведомленность, будто наотмашь ударила:
– У таких как она, – в Светлану пальцем ткнула, – детей не бывает!
У Геннадия рука на замах было пошла, но Светлана перехватила:
– Ген, не стоит она того, сама же своим ядом отравится, когда язык прикусит…
И почти силой в подъезд его и Машу завела.

Однако тот день запомнится им не только из-за Валентины Михайловны…

Когда зашли в квартиру, Машенька глаза зажмурила.

– Ты чего? – забеспокоилась Светлана.

Девочка улыбнулась:

– Мне запах у вас нравится. Иван Михайлович говорит, что для того, чтобы его лучше понять, надо глаза закрыть. У вас чем-то вкусным пахнет – жареной картошкой и котлетками…

– Так ты голодная, наверное? – Света туфли скинула. – Пойдём тогда вначале перекусим, а уже потом тебе Гена квартиру покажет.

– А чего здесь показывать-то? – в шутку возмутился Генка. – Всего-то две комнаты. Одна из которых, Маша, скоро твоей станет…

– Правда, папа? – Машенька глаза на отца подняла.

– Правда… – у Геннадия от произнесённого дочерью слова глаза в один миг увлажнились.

Папа… И звучит-то как красиво! Словно стихотворение. Или признание в любви. Он опустился в кресло и ещё несколько минут, пока Светлана с Машей на кухне тарелками гремели, перекатывал слово языком. И тихо, самыми краешками губ, улыбался новому для себя ощущению, сравнивая его со счастьем…

Именно в эту секунду раздалась трель дверного звонка.

Светлана из кухни выглянула:

– Кто это?

Геннадий пожал плечами и к двери направился. Открыл. И, словно удар поддых получил, дыхание перехватило.

На лестничной площадке стояла его бывшая жена Ольга – посвежевшая, глаза ясные и яркие, аккуратно уложенные светлые волосы, деловой брючный костюм бледно-зелёного цвета. Как с картинки.

Шаг назад сделала.

– Гена, здравствуй… – было рукой потянулась, но осеклась. Слёзы блеснули. И вдруг на колени перед ним рухнула! – Прости меня, Гена!

И как зарыдает!

– Какая же я дура, господи! Прости меня, если сможешь…

Генка непроизвольно рядом опустился, чтобы Ольгу поднять, за плечи приобнял, слово сказать не может. И тут откуда-то сзади пронзительно так, будто лезвием по сердцу полоснули, криком накрыло:

– Мамочка! Мамулечка моя!..

Маша опрометью к родителям бросилась, рядом устроилась, обоих обняла.

– Мама, ну где же ты была так долго?! Я же тебя каждую секундочку ждала, все глаза проплакала. Как же хорошо, что мы снова вместе…

А Светлана в это время спиной к стене коридора прислонилась и такой тяжелый, с надрывом, вздох у неё вырвался, словно самое важное в своей жизни прямо сейчас потеряла.

Ну что же делать-то теперь? Как же быть?..

Затем ладонью с почему-то задрожавшими пальцами по лицу провела, разглаживая.

– Ну что же вы в подъезде разговариваете? Давайте, в дом проходите… – сама себе произнесла и снова на кухню вернулась…

Четвёртой табуретки не нашлось, поэтому Геннадий стоять остался. За небольшим столом Машенька рядом с родной матерью села – настолько близко, что и лист бумаги между ними не пролетит; Светлана – с торца стола, ближе к окну во двор, устроилась. Затянувшееся молчание кухонное пространство меньше сделало, воздух в кисель превратив, даже дышать тяжело стало. Встала, спичкой под чайником чиркнула, но регулятор на газовой плите не повернула, пальцы обожгла, снова села, платье на коленях разгладила.

Вдруг протянутую ладонь перед собой увидела.

– Меня Олей зовут… – руку этой симпатичной женщине пожала.

– Света… – еле выговорила.

– Вы извините меня, что я как снег на голову, – Ольга, казалось, самая первая в себя пришла. – Я же буквально сразу как всё узнала, к вам отправилась – как узнала, что Маша с Геной к вам поехали, так на такси и бегом! Чтобы успеть…

– Чего успеть-то? – Генка хмуро на бывшую жену посмотрел. – И откуда узнала об этом?

– Как откуда? – Ольга причёску поправила, выпавшую прядку за ухо спрятав. – Мне же Машенька позвонила…

И увидев изумление на лице Светы, заторопилась:

– Так вы что же, не знали, получается? Да? – и уже к дочери: – Маша, как же так? Ты что же, не сказала ничего?

Генка уже тоном выше спросил:

– Чего она нам сказать-то была должна? Вы что же, сговорились, значит? Зачем это, интересно?

Ольга к бывшему мужу повернулась, за ладонь его взять хотела – тот вырвался, руку в карман спрятал.

– Геночка, понимаешь, я тогда, ну, когда Машей беременная была, бесконечно на тебя злилась, что ты мне мало внимания уделяешь. А тут ещё и твоя поездка на вахту свалилась. Я же, может, всё назло тебе тогда делала. Да, были и серьёзные ошибки, за которые ты меня вряд ли когда-то простишь. Самая большая из них – это то, что я скрыла, что дочь от тебя. Думала, мщу тебе непонятно за что. Даже в область переехала, чтобы вы, не дай Бог, не пересеклись где-нибудь, – Ольга снова прядку волос за ухо заправила, вздохнула. – Потом ещё хуже – решила Машку в детдом сдать, так как в ней постоянно тебя видела. Если честно, делая ей хуже, думала, что и ты вместе с ней мучиться будешь. Что здесь скажешь – дурочка самая настоящая. Когда поняла, что именно делаю, спохватилась, но было уже поздно. А тут ещё и заведующий Иван Михайлович сказал, что мне вряд ли теперь дочь назад отдадут.

Затем улыбнулась чему-то.

– Однако видишь, как всё сложилось – ты сам Машеньку нашёл, удочерить вот решил. Вот я и решила не мешать вам – ведь всё лучше с родным отцом дочери жить – отказную написала…

Светлана, казалось, всё это время не дышала.

– Постойте, – перебила Ольгу, – так вы выходит всё с самого начала знали?

Та Машеньку по голове погладила.

– Конечно же! Дочка сразу же папу узнала, с первого вашего приезда в детдом, – Маша в это время что-то под столом пристально рассматривала. – Я, Геночка, давно ещё нашу с тобой свадебную фотографию ей подарила. Для того чтобы она как-то ближе к родителям что ли была пока в детдоме находится. Поэтому она, прежде чем к вам сегодня ехать, пока вы её на улице у крыльца ждали, первым делом мне позвонила сказать, что скоро мы снова все вместе будем.

В эту секунду за окном гром шарахнул так, что стёкла затряслись, и тот час же по подоконнику забарабанили крупные капли ливня. Стало темно…

Спустя пять минут, поблагодарив «за всё», Ольга ушла. Маша, сославшись на усталость, свернувшись калачиком на кровати Геннадия и Светланы, заснула. А те потом ещё долго сидели на кухне. Молча глядя через тюлевые занавески в истекающее влагой, похожей на слёзы, тёмное окно. Было ли ими принято какое-то решение? Вряд ли.

Но жизнь всегда рано или поздно сама всё расставляет по своим местам. В данном же случае ждать этого долго не пришлось – всё случилось ранним утром…

– Кого? – не понял я. – И где?

Девочка, не моргая, смотрела на меня.

– Там…- головой куда-то вверх показала.

Как был, в трико и простой майке, я вышел на площадку, через пролет лестничных маршей попытался увидеть – что происходит этажом выше, прислушался. Наверху тоже была мёртвая тишина. Краем глаза разглядел полуоткрытую дверь одной из квартир – кто там живёт в виду того, что переехал в этот дом совсем недавно, я не знал. Но чувство беспокойства и поднявшегося откуда-то из самого нутра страха свою роль таки сыграли.

Я взял девочку за руку – она не сопротивлялась – и через ладонь тут же почувствовал что-то склизкое и мокрое.

Это действительно была кровь.

– Так, – говорю, – пойдём-ка посмотрим – что там у вас приключилось.

В коридоре незнакомой мне квартиры пахло чем-то кислым, из спальни слышалось неразборчивое бормотание. Оставив девочку в коридоре, перепачканной рукой толкнул дверь. И не сразу понял – что именно вижу. С краю полутораспальной кровати на спине лежал молодой мужчина, на груди которого отчётливо виднелось большое кровавое пятно; рядом с ним на коленях стояла женщина с распущенными волосами, цветом ассоциирующимися с летом, которая, то и дело всхлипывая, какими-то тряпками пыталась зажать рану, приговаривая при этом:

– Геночка, как же так, а? Держись, любимый, они скоро приедут…

Показалось, что парень на эти слова никак не реагирует. И даже не дышит. И вот в эту секунду мой мозг буквально взорвался от не по-человечески громкого и пронзительного визга:

– Аааааа… – с сумасшедшим воплем маленькая девочка выбежала из квартиры в подъезд и, перепрыгивая через ступеньку, помчалась вниз по лестнице.

Женщина с распущенными волосами среагировала очень быстро:

– Держите её! – крикнула, поднявшись на ноги. – Это она! Это она убила!..

И тут же снова, словно выжатая, обмякнув, опустилась на пол. Рядом со среднего размера кухонным ножом, лезвие которого также было в крови.

– Геночка, это же всё она, твоя дочь… – и, прижавшись головой к плечу раненого мужчины, женщина в голос зарыдала.

Честно говоря, я сам в какой-то ступор впал, ноги как деревянные стали – сопоставить действующих лиц с происходящей на моих глазах драмой мозг просто отказывался.

– Ну чего же вы стоите?! – обратилась ко мне эта девушка, будто только что заметив. – Бегите же! Поймайте её!

Выйдя на лестничную площадку я, наконец, вздохнул – всё время нахождения в злосчастной квартире, как оказалось, я, словно нырнувший в глубину пучины пловец, просто не дышал. Выступил холодный пот и – то ли от холода, то ли от пережитого – тело покрылось мурашками размером с горох.

Внизу, в районе первого этажа, звучали сразу несколько голосов на повышенных тонах. Спустившись ниже, увидел, что ту самую девочку за руку держит очень грузная пожилая женщина, которая вроде бы является местной управдомом. Девочка пыталась извернуться как ящерка, но общественница держала крепко, приговаривая при этом:

– Куда намылилась? А? – и при очередной попытке к бегству: – А ну не сметь, кому говорю! Ишь ты, скользкая какая…

И тут меня увидела:

– Мужчина, верёвку несите, мы её сейчас к перилам привяжем…

В голове возникли нехорошие картинки из триллеров, и я моментально встал на сторону девочки, тем более что та в данную секунду с таким испугом и беззащитностью смотрела на меня, буквально требуя проявить самое что ни на есть вселенское милосердие.

– Я не специально, – вдруг произнесла, – я же думала, что там, с краю, она спит…

– Да что происходит то? – не выдержал я, сорвавшись на крик. – Кто-нибудь знает, что здесь вообще творится?

– Милиция во всём разберётся, – теперь управдомом держала девочку за волосы, намотав прядку на здоровенный кулак. – Я их вызвала уже – как только в глазок её увидела – она по подъезду минут пятнадцать шатается, в крови вся – так сразу и вызвала. Хорошо, что перехватить вот успела.

Затем не к месту улыбнулась:

– А я ведь говорила, что нечего таких вот, детдомовских, привечать. Змею, получается, пригрели.

Пружиной заскрипела подъездная дверь, через секунду из тамбура появились два человека в форме. Один из них, со звёздочками на погонах, прежде чем что-то сказать, не прикрывая рот, зевнул:

– Ну, что у вас тут случилось? – затем поправился. – Кто наряд вызвал?

Второй полицейский, зацепившись за меня глазами, зачем-то автомат на груди поправил.

Ответила управдом:

– Я, это я вызвала, – и девочку вперёд подтолкнула, как подтверждение чего-то. – Мне кажется, что из-за неё всё. Я как увидела, что она вся в крови по подъезду шатается, сразу же поняла, что что-то не то происходит.

Полицейский с автоматом дулом в мою сторону повёл:

– Так, а вы кто?

– Я тоже здесь живу, – мой голос прозвучал словно извиняясь за что-то, – на втором этаже.

Потом прокашлялся и уже твёрже продолжил:

– Понимаете, она, – на девочку кивнул, – ко мне в дверь позвонила, говорит, мол, там, сверху, случилось что-то…

Офицер встрепенулся:

– Где именно?

– Там…- наверх кивнул.

И мы все вместе головы задрали.

Офицер коротко выдохнул:

– Ясненько, – верхнюю пуговицу на форме расстегнул. – Так, пройдёмте, товарищи.

И жест в сторону лестницы как швейцар, приглашающий войти, сделал.

Через минуту мы все вместе – двое полицейских, управдом, девочка и я – втиснулись в маленькую прихожую квартиры на третьем этаже.

Из комнаты нам на встречу вышел бледный молодой мужчина – тот самый, который некоторое время назад, как показалось, мёртвый лежал на кровати.

– Здравствуйте, – поздоровался вежливо, затем, обращаясь к девочке, которая в эту секунду выглядела застывшим изваянием, спросил: – Дочка, что за сыр бор ты устроила?

И уже к полицейским:

– Дело в том, что это дочка моя, мы ее вчера впервые из детдома взяли, вот, наверное, и приснилось чего-то страшное…

Полицейский с автоматом наперевес перебил:

– А кровь у неё тогда откуда?

Девочка ладони сию же секунду за спину спрятала. Бледный мужчина улыбнулся:

– Это она нам с женой хотела завтрак приготовить, вот и порезалась. Да, дочка?

С задержкой в две секунды девочка кивнула.

Офицер снова зевнул:

– В общем, ясно с вами всё, – к управдому повернулся. – А вам, дамочка, когда что-то кажется, креститься надо, а не полицию звать.

– Дык я… – запыхтела управдом, подбирая слова. Затем выпалила: – Врут они всё! В подъезд-то она зачем тогда выбежала? А?

Полицейские в четыре глаза на девочку посмотрели.

– Испугалась я… – произнесла та и заплакала.

– Твою же медь! – офицер напарнику на выход кивнул и пальцем управдому погрозил. – Вот, видите – ребёнка до слёз довели своими подозрениями! Нам ваша бдительность уже вот где стоит!

По горлу себя ребром ладони постучал.

– Все лишние на выход! – на молодого мужчину посмотрел. – А вы дверь лучше закрывайте, чтобы дети по подъездам не шарились, ясно?

Мужчина ничего не ответил и захлопнул дверь своей квартиры. Общественница, оказавшись на площадке, будто вспомнила что-то:

– Так мы же с вами евойную жену, Светку, не проверили! Они, может, её и прихлопнули?!

– Живая она, – ответил я, – сам видел, когда десять минут назад с девочкой туда поднимался…

Хотел добавить про окровавленного мужчину на кровати, про нож с испачканным лезвием, про обоюдные обвинения в убийстве девочки и женщины, но передумал – мы же все прямо сейчас убедились, что всё в той семье хорошо. Все живы.

Поэтому, не сказав ни слова, спустился в свою квартиру и дверной замок повернул. Так надёжнее будет…

…Спустя примерно два месяца случайно на лавочке у подъезда я встретил того самого молодого мужчину, который истекающий кровью не так давно лежал на кровати – от него пахло водкой, и сам он был каким-то что ли запущенным, потрёпанным: джинсы давно нуждались в стирке, на груди рубашки, видневшейся из-под ветровки, как привет из недалёкого прошлого, красовалось большое пятно кетчупа.

Вполне естественно, что остановившись, именно на это пятно я в первую очередь и обратил своё внимание.

– Что смотрите, – спросил мужчина, – не узнали что ли?

И руку для пожатия протягивает.

– Узнал, – говорю, рядом присаживаясь. И тут не выдержал: – Слушайте, а что же у вас на самом деле произошло? Я же вас вот прямо как сейчас, своими глазами видел, что вы весь в крови на кровати лежали. Честно говоря, в ту секунду я думал, что вы и правда – мёртвый.

Мужчина ухмыльнулся:

– Нет, тогда я как раз ещё живой был. Это сейчас я умер…

И, видя непонимание в моих глазах, продолжил:

– В людях всегда разочаровываться тяжело – предавая, они умирают. При этом с собой в эту эмоциональную могилу и человека, которого предали, забирают. Прямо за ноги тащат, не вырваться. Вот и я следом за Светкой, женой, в самую преисподнюю попал, – на меня внимательно посмотрел, разъяснять начал. – Гораздо тяжелее, когда это всё на подъёме жизни происходит. Вот представьте: дочь только что нашёл, казалось бы, семья образовывается, всё хорошо в общем! И тут – бац! Нож в сердце! В буквальном смысле! Повезло ещё, что женская рука не такая сильная оказалась – врачи сказали, что трёх миллиметров не хватило, чтобы совсем умереть…

И тут у меня в голове что-то сдвинулось – слова девочки, произнесённые ей на лестничной площадке, о том, что она думала, что с краю кровати женщина спит, вспомнились:

– Постойте-ка, – говорю, – а почему же именно «женская» рука, а не, например, ребёнка? Я же помню, там у вас ещё и девочка была.

– Да, это дочка моя – её после того случая из детдома больше не выпускают. Заведующий говорит, чтобы детскую душу не травмировать, – замолчал на несколько секунд и затем на полтона выше продолжил. – Из-за Светки всё! Думаю, она мне простить не смогла, что кроме неё в моей жизни ещё родная душа есть, вот и взялась за нож…

– Как же так… – перебил я, пытаясь слова подобрать, чтобы правду рассказать. Но мужчина меня опередил.

– А вот так! – сплюнул в сердцах. – Она мне сама в этом призналась! Мол, твоя дочка здесь ни при чём совсем, это, говорит, я тебя убить пыталась. Просила только в милицию не заявлять, чтобы копаться не начали. В общем, отпустил я её. Из своей жизни напрочь выгнал. Только вот не прощу никак…

Куда-то вдаль посмотрел.

– Ведь если бы можно было этих женщин понять – что там на душе у них творится – разве бы произошло всё это…

Встал и в сторону гастронома отправился.

А я ещё несколько минут на осенней лавочке просидел – никак решить не мог: правильно ли поступил, промолчав о том, что видел собственными глазами…

В следующий раз я этого мужчину встретил перед самым новым годом…

…Вьюга накрыла, казалось, сразу весь город, в метре перед собой не видно ничего. Поэтому, подбегая к своему подъезду, не разглядел толком – кто в него заходит.

– Подождите, – кричу, – придержите дверь, пожалуйста.

И уже в самом подъезде, делясь предпраздничной улыбкой, продолжил:

– А то руки заняты… – пакеты и свёртки показываю.

И тут же осёкся: это оказался мужчина, проживающий этажом выше. За руку он держал укутанную в тёплую кроличью шубку и махеровый шарф ту самую девочку – свою дочку.

Не заметив моего удивления, мужчина, выглядевший гораздо лучше, чем в нашу прошлую встречу, меня по плечу похлопал:

– С Наступающим вас! Счастья вам и всего самого хорошего! – затем на девочку кивнул. – А мне вот дочку разрешили на праздники взять. Уж теперь-то мы самый настоящий Новый год организуем! Да, Машенька?

– Да, папочка, обязательно организуем! – девочка также радостно улыбалась.

Но когда мы стали подниматься по ступенькам подъезда – молодой мужчина первый, затем его дочка, следом я – она осторожно так оглянулась, в глаза мне очень серьёзно, сдвинув брови на переносице, посмотрела, и тихо, с полуулыбкой, поднеся тоненький указательный палец к губам, произнесла:

– Тссс…