КНИГА ДЛЯ СМАРТФОНА Николай ЕРЁМИН

КНИГА ДЛЯ СМАРТФОНА Николай ЕРЁМИН

стихотворения и рассказы,

опубликованные в журналах

Николай Николаевич  Ерёмин — поэт, прозаик, издатель. Родился 26 мюля 1943 года  в городе Свободном, Амурской области. Окончил Медицинский институт в Красноярске и Литературный институт им. А. М. Горького в Москве. Член СП СССР с 1981 г., Союза российских писателей с 1991 г. Член русского ПЕН-центра международного ПЕН-клуба. Автор книг прозы «Мифы про Абаканск», «Компромат», «Харакири», «Наука выживания», «Комната счастья», «Волшебный котелок», «Чучело человека». Выпустил в свет Собрание сочинений в 6 томах. Трехтомник поэзии  «Небо в алмазах» Новые поэтические книги: «Идея фикс», «Лунная ночь», «Поэт в законе», «Гусляр», «О тебе и обо мне», «На склоне лет», «Тайны творчества», «Бубен шамана», «От и до», «Кто виноват?», «Владыка слов», «Гора любви», «В сторону вечности», «Папа русский», «Тень бабочки и мотылька», «Поэзия как волшебство», «Смирительная рубашка», «Подковы для Пегаса», «Сибирский сибарит», «Эхо любви, или Старик без моря», «Доктор поэтических наук», «Игра в дуду и в русскую рулетку», «Поэтическое убежище», «Енисей впадает в Волгу», «Смысл жизни», «Храм на любви», «Муза и Поэт», «Птица Феникс», «Реликтовая любовь», «Новогодний подарок».  Является автором бренда «Миражисты», под грифом которого издал альманахи «Пощёчина общественной безвкусице», «5‑й угол 4‑го измерения», «ЕБЖ — Если Буду Жив», «Сибирская ссылка», «Форс-мажор», «Кастрюля и звезда, или Амфора нового смысла», «КаТаВаСиЯ», «Я — ГЕНИЙ!». и многие другие   Лауреат премии «Хинган» и «Нефритовый Будда». Победитель конкурса «День поэзии Литературного института — 2011» в номинации «Классическая Лира». Дипломант конкурса «Песенное слово» им. Н. А. Некрасова. Награжден ПОЧЕТНОЙ ГРАМОТОЙ министерства культуры РФ (Приказ № 806‑вн от 06.11.2012 подписал В. Р. Мединский). Публиковался в журналах «День и Ночь», «Дети Ра», «Новый Енисейский литератор», «Истоки», «Приокские зори», «Бийский вестник», «Интеллигент», «Вертикаль», «Огни Кузбасса», «Доля», «Русский берег», «Вовремя», в альманахе «Дафен» (КНР), во «Флориде» (США), в «Журнале ПОэтов», в Интернете на порталах «Лексикон», «Подлинник», «45-я параллель», «Русское литературное эхо», «Стихи. Ру, Проза. Ру». Живет в Красноярске.

Пишите nikolaier@mail.ru Звоните 8 950 401301Читайте:

 КНИГА ДЛЯ СМАРТФОНА 17 ГЛАВ

Глава !.

Николай Ерёмин

Айсберги подсознания

Стихотворения

Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 2, 2021

* * *

Кто

За меня

Вырастит эти цветы?

 

Кто

За меня

Напишет эти стихи?

 

Кто

За меня

Проживет ради них лет сто?

 

Если не я,

То, сам понимаю,

Никто.

2020

 

 

* * *

— Я вас услышал! —

Сказал глухой.

 

— Ну, что ж,

Посмотрим! —

Сказал слепой.

2020

 

АЙСБЕРГИ ПОДСОЗНАНИЯ Е.А.М.

Сентябрьский коллаж

 

Иглы Смех Зов Труба

Казнь Винтарь Океан

Боль Звезда Ночь светла

Фреска Памяти плач

2018

 

АЙСБЕРГИ ПОДСОЗНАНИЯ Е.А.М.

Коллаж мартобря

 

НАД ДЕРЕВНЕЙ ЗЕРКАЛЬНЫЕ ЧИСЛА

ПРИГОВОР ПЕРВОПУТОК ЗВЕЗД

ФИЛОСОФИЯ КОРОМЫСЛА

С ВЕДЬМОЙ БРОДЯТ В ПОИСКАХ СМЫСЛА

КОСАРИ РАЗОРИТЕЛИ ГНЕЗД

2018

 

 

УМ

 

ВОЛЬНОДУМИЕ

ОСТРОУМИЕ

БЛАГОРАЗУМИЕ

ТУГОДУМИЕ

СКУДОУМИЕ

БЕЗУМИЕ

СЛАБОУМИЕ

2019

 

* * *

Я правду отделял от лжи,

За миражами —

Миражи…

 

О, эти ночи,

Эти дни! —

Неразделимые они…

2018

 

 

* * *

Я в Лувре был…

Я в Лавре был…

Я ничего там не забыл…

 

Но

Вновь,

Как грешника на суд,

Они меня к себе зовут…

2018

 

Глава 2.

Что к чему

Стихотворения

Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 3, 2019 

* * *

Что делать другу дорогому?

Его жена ушла к другому  —

Увы, нет следствий без причины…

 

Садится он за руль машины,

Не унывая, ну и ну,

Привозит новую жену…

 

И я сочувствую ему,

Хотя не знаю,

Что к чему…

 

 

* * *

Я дурачков дурачил…

Я чудаков чудачил…

Я мудрячков мудрячил…

Да, так, а не иначе…

Весь век средь бела дня…

Ну, а они — меня…

 

 

СИБИРСКАЯ ССЫЛКА

 

Я жизнь провел

В сибирской ссылке,

Как клоун — в цирке Шапито…

 

Или — как Джинн в пустой бутылке…

Кто мне ответит:

А за что?

 

 

* * *

Ты жить желаешь не по лжи?

Изволь!

Живи и не тужи…

 

Покуда правда,

Ложь браня,

Тебя спасает, как броня…

 

А ты, вбирая в сердце дрожь,

Твердишь:

— Нет, нас не прошибешь!

 

 

* * *

Не говорите плохо

Ни о ком!

Не забавляйтесь этим пустяком…

 

Который —

Или этак, или так —

Увы, на самом деле — не пустяк…

 

Не будем говорить друг другу плохо —

И к нам

Придет

Хорошая эпоха!

 

 

СТРАНИЦЫ ЛИТЕРАТУРЫ

 

Тредиаковский

Жуковский

Вяземский

Одоевский

Полонский

Баратынский

Михайловский

Мережковский

Гиляровский

Маяковский

Чуковский

Луначарский

Багрицкий

Твардовский

Тарковский

Таковский

Сяковский

 

И Бродский

 

Глава 3.

Николай Ерёмин

Держусь за отражение руками

Стихотворения

Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 7, 2018

 

* * *

Как хороша,

Нет, как прекрасна жизнь,

Стремящаяся к речке ручейками…

Звенящими, поющими:

— Держись!

И подпевай, и поспевай  за нами… —

И я смеюсь…

И, глядя вглубь и ввысь,

Держусь за отражения руками…

 

 

* * *

Поэт хороший?

Значит, умер…

Поэт плохой?

Значит, живой…

 

 

* * *

О, жизнь!

Когда-то был я рад,

Что между нами нет преград…

О, смерть!

Я рад на склоне лет,

Что ничего меж нами нет…

 

 

Глава 4

Старый друг

Опубликовано в журнале День и ночь, номер 4, 2018

 

Игры со смертью

1.

— Кто услышит мой тревожный возглас?

Разве только Рок

Или Судьба…

Поднимите пенсионный возраст!

Отпустите

Божьего раба…

 

Чтоб скорее,

Господи, спаси,

Встретиться с Тобой на небеси…

 

2.

И раздаются голоса в Госдуме,

Сливаются

В один бессмертный голос:

 

— Считать всех депутатов молодыми! —

И отодвинуть

Пенсионный возраст…

 

Да здравствует

Со временем

Игра!

 

Ведь всем — на Новодевичье пора…

 

 

* * *

Мир изменить

При помощи стиха

Ты захотел?

Позор тебе! Ха-ха…

 

А сам себя

Преобразить не смог,

Лишь убедился в том,

Что ты — не Бог…

 

Не в силах доказать,

Что ты — поэт,

Всем повод дал: сказать,

Что Бога нет…

 

А Он, как гром и молния — такой-

Сякой

— Ха-ха! —

Смеётся над тобой…

 

 

* * *

В столицах

Громыхали фестивали…

А тех,

Кто грустный подавал пример,

 

На время

Или навсегда

Ссылали —

Подальше, за 101-й километр…

 

И, песнями весёлыми полна,

Вкушала радость

Грустная страна…

 

 

* * *

Неволи жрец,

Свободу возлюбя,

Я снял венец,

Чтоб развенчать себя…

 

И — стар, устал —

Рабом свободы стал…

Уверенность, любовь,

Императив…

 

Стихов стихия…

Пламенный мотив

Надежды,

Веры в вечность бытия…

 

О, Муза

Хитромудрая моя…

 

 

* * *

Со-чувствие…

Со-гласие…

Со-мнение…

 

Со-мнительное

Со-прикосновение…

 

Со-итие…

Со-бытие…

Со-знание…

 

Со-деянному слову

Со-страдание…

 

 

Старый друг

 

1.

— Завистники! Завистники вокруг! —

Сказал мне раздражённый старый друг, —

Вот почему я, грешный, выпиваю…

Хотя, чему завидуют? Не знаю…

И не хочу судить… Что мне до них,

Завидующих? Я ещё не псих…

 

2.

Я жить хочу в гармонии с природой —

С магнитной бурей, и с плохой погодой…

С затмением на Солнце и Луне…

Иная жизнь — ну, просто не по мне!

И жил бы так… Но — прихоти судьбы

Дисгармоничны… Эх, вот если бы!

 

3.

Мой интеллект,— недаром так бывает! —

Космическим гостям не уступает…

И неспроста среди иных планет

Здесь, на земле, я до сих пор — поэт…

Не зря — они — от всех земных забот

Зовут меня в космический полёт…

 

4.

А на земле весна так хороша,

Как никогда… И мне приятно это…

И сколько б ни звала меня душа,

Я не пойду за нею за край света…

Увы, здесь мой обетованный рай…

Я — на краю… Куда ещё — за край?

 

 

* * *

В России — летние пожары…

Случайно, нет ли — жгут и жгут!

Во сне и наяву — кошмары,

Огонь и дым… И там, и тут…

Одно занятие окрест:

Тушить, пока не надоест…

 

 

* * *

За что ужалила вчера

Меня

Залётная пчела?

 

За то, что мёду попросил…

И вот — лежу,

Почти без сил…

 

Распухла верхняя губа…

Ни слова не сказать…

Судьба…

 

А пчёлы всё летят… Летят…

И в каждой — мёд…

И в каждой — яд…

 

 

Эпиграмма

 

Пиит всю жизнь считал себя поэтом

И собирал свидетельства об этом:

По всей стене развешены, увы,

Дипломы, грамоты, свидетельства молвы…

А в центре — юбилейная медаль,

Где он — навеки устремлённый вдаль…

 

 

* * *

1.

Вдоль ограды бродят дачники,

Рвут в букеты

И несут домой

 

Золотые одуванчики —

Красоты

Неописуемой…

 

И вино кипит в фойе

Одуванчиковое…

 

2.

Потом, изрядно заглянув в бутылку,

Они, увы, берут бензокосилку —

По очереди…

 

И — цветам привет! —

Со смехом

Отправляют на тот свет…

 

А я стою в сторонке —

Друг врагу —

И ничего поделать не могу.

 

 

* * *

Что делать?

Мысли набекрень…

Там — беспредел… Там — непонятки…

 

Но вот приходит новый день —

И всё путём,

Все взятки гладки:

 

И вновь, где все — за одного,

Не нужно делать

Ничего…

 

 

Советы

 

Нельзя ль поэту-чудаку

Советом изменить строку?

 

— Нельзя! — он скажет всем в ответ, —

Давно страны советов нет.

 

А кто советовать привык,

Пусть попридержит свой язык! —

 

Мол, всё не то, и всё не так…

Поэт — на то он и чудак!

 

Глава 5.

Явление

Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2018

 

На Руси

Днём в охотку потрудиться,
Чтобы дома не сердиться
И под вечер — благодать! —
Горькой водочки напиться…
На ночь сладким сном забыться…
Век бы снов бы не видать!..

Утром встать, опохмелиться…
И, чтоб смерти не случиться,
На икону помолиться…
Дальше жить да поживать…
Ах, чего ещё желать?
Не желай и не проси,
Коль родился на Руси…

Медитация

— Что не делается — к лучшему… —
Здесь, где все — за одного,
Долго, у речной излучины,
Медитациям обученный,
Я не делал ничего! —
Вот и сослан был в Китай… —
Мне признался Чи-Мон-Цай…
— Там, в делах, среди забот,
Я трудился целый год,
Хоть безделье обожал…
И — вернулся… Нет,— сбежал!
Чтоб — за всех до одного —
Вновь не делать ничего,
Постигая высший смысл
Сокровенных слов и числ…
Как велит средь бытия
Медитация моя…

* * *

Давай с тобой свернём с дороги —
И сядем
В сонную траву…

Пусть руки отдохнут и ноги —
Во сне,
Как будто наяву…

Давай у речки посидим —
И друг на друга
Поглядим…

* * *

Вот и умер певец — песня спета…
Вот и умер поэт —
Нет стихов…

Над погостом — молчанье рассвета…
Светит солнце:
— А ты кто таков?

Сочини-ка стихи!
Песню спой!
Докажи, что и вправду — живой… —

И опять
В Енисейском краю
Я — для тех, кто родился,— пою…

Музыка Морриконе

Итальянец,
Музыкант в законе,
Гений композиций и скрипач,

Всю-то ночь
Играл мне Морриконе
Посреди сибирских снежных дач…

И твердил,
Заметив, что я плачу:
— Николай, пожалуйста, не плачь…

Ты ещё вернёшь себе удачу…
Успокойся,
Ты ж — поэт и врач! —

И под утро —
О, судьба моя! —
Был спокоен, как покойник, я…

Только тихо плакал
Об ином
Итальянский ветер за окном…

* * *

В России время похорон…
Колокола со всех сторон…
И в гуще тополиных крон —
Хмельное карканье ворон…

Сила слова

Я счастлив,
Что разъехались враги…
И дорогие съехались друзья…

Не зря весь год:
— О, Боже, помоги! —
За тех и за других молился я…

И, глядя в небо,
Повторяю снова:
— Нет на земле сильнее силы слова!

Замысел Творца

И вдруг —
Становится понятным,
То, что казалось необъятным:

Волшебный замысел Творца,
Где нет начала
И конца…

Лишь мы с тобою —
Ты и я —
О, Муза милая моя…

И миг,
Где хочется опять
Всё необъятное объять…

Очарование

Очарован
Облаками
И журчащею рекой,

Я держу вино
В стакане
Вдохновенною рукой…

И вопроса нет: как быть —
Или пить,
Или не пить?

Где ныряет
В облака
Солнцелунная река…

Над бездной

А помнишь,
Мы одной тропой
Шли? —

Вот он — ты…
Я — за тобой…

Как по канату —
Жуткий путь! —
Где вправо-влево не свернуть…

За мигом — миг…
За словом — дело…

Казалось,
Что легко и смело
Пройдём сквозь страх, и стыд, и мрак…

А оказалось,
Что не так…

Переводы

Я себя перевёл
На английский,
На французский,
Немецкий,
Латинский…

Но,
Когда мне сказали:
— Орёл! —
Я
Обратно себя перевёл…

Снова

Снова
В каждом стихотворении
Ты живёшь!

Но в другом измерении…

Стихотворный размер
— О-го-го! —
Не способен измерить его…

 

Глава 6.

Ладонь в ладонь

Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2017

* * *

— Ни прошлого, ни будущего нет…

Всё — в настоящем, здесь… —

Сказал поэт.

 

Расстались мы — и встретились:

                                              — Привет! —

Вновь в настоящем,

Через десять лет…

 

 

* * *

И опять подошёл я к реке —

И поймал

Изучающим взглядом

 

Отражение Бога в воде

И моё отражение

Рядом…

 

Дрожь по коже —

На солнце ль, в тени —

До чего же похожи они!

 

 

Разными путями

 

Шли мы

Разными путями,

 

Разделяемы

Страстями

 

Между небом

И землёй…

 

Оказалось —

Боже мой! —

 

Шли мы к истине

Одной…

 

То есть точно —

С двух сторон —

 

Прямо

К месту похорон…

 

Где любому —

Рай и Ад…

 

Жаль, что нет пути

Назад…

 

 

* * *

Век мирской

Истекает…

Сколько зим —

Столько лет…

 

Где артист

Луспекаев?

Окуджава?

Привет!

 

Смерть поёт,

Что вот-вот

Ей в любви

Повезёт…

 

 

* * *

Всё, что сказал я, —

Всё случайно…

 

И потому —

Не-о-бы-чай-но,

 

Что здесь,

В границах бытия,

 

Смог

Это молвить

 

Только

Я…

 

 

* * *

Был у меня

Меценат —

Добрый большой человек…

 

В годы надежд и утрат

Щедрый,

Как дождик и снег…

 

Но

Меж светил как-то раз

Вспыхнул сильней —

 

И погас…

Мой дорогой меценат…

Мой нерасчётливый брат…

 

 

* * *

Живу по милости Творца

В чертогах

Звёздного дворца…

 

Откуда ночью (всем завидно)

Мне видно — всё!

Меня — не видно.

 

А всем, где все на одного,

И днём

Не видно ничего…

 

 

* * *

В стране, где все — на одного,

И все грозят

Неволею,

 

Надежды нет

Ни на кого…

А на себя —

Тем более…

 

И всё ж

Я уповаю вновь

В душе

На веру и любовь…

 

 

Сны

 

Все сны мои

До ужаса просты:

 

Открылась в небо

Дверца самолёта —

 

И я смотрю…

И прыгнуть мне охота

 

В глубины высоты

И красоты…

 

Навстречу

Солнцелунному лучу…

 

И прыгаю…

И в ужасе лечу…

 

Глава 7.

Иголка в снегу

Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2016

 

Вновь и вновь

Что мне древность?
Что мне старость?
Сердца жар не потушить!

Все умрут,
А я — останусь,
Чтобы жить и не тужить…

Возрождаясь вновь и вновь
Там,
Где вера и любовь…

Секрет Сократа

Сократ,
Раскрой секрет:
Зачем ты пил цикуту?

Нет, подвиг твой —
Нет-нет! —
Я повторять не буду…

Мой выбор:
Бытиё,
Изгнание моё…

Огни святого Эльма

Огни святого Эльма —
От чувств
И от идей —

Светили
Запредельно
Над головой твоей…

И я, тобой смущён,
Дивился,
Освещён…

Любовь —
Глаза в глаза,
Небесная краса…

И где сейчас
Они,
Горящие огни?

Увы, среди огней —
На мачтах
Кораблей…

Декабрьский снег

Цветные сны…
А мысли — чёрно-белые…

И чёрно-белый снег
Летит в окно…

И дети
Ледяную горку делают…

И дед глядит на них
И пьёт вино…

Он хочет умереть
Давным-давно…

А всё живёт —
Как тень в немом кино…

Москва

Москва,
Твоё лицо
Я вспоминал, любя…

Садовое кольцо
На горле
У себя…

Как вместе пел и пил —
И время торопил…

И долго счастлив был…
Пока не разлюбил…

Ты говоришь:
— Чудак,
Вернись, я всё прощу!

А я:
— Как бы не так! —
И — плачу, и — грущу…

Думал

Думал, что в сердце —
Стихия,
Вечной поэзии свет…

Думал —
Все люди плохие…
А оказалось, что нет…

Время

Время разделяет нас —
Поколенье
С поколеньем,

Каждый день
И каждый час
Наполняя удивленьем…

И со-мненьем…
И со-знаньем…
И, увы, непониманьем…

Внуков,
Дедов
И отцов…

Бытия,
В конце концов,
Всех — живых и мертвецов…

Иголка

Я искал иголку в снегу,
Посреди снегопада,
В стогу…

Снег растаял…
А стог сгорел…
И иголка нашлась между дел…

Тень

Тень твоя на солнце тает…
И куда-то
Улетает…
За пределы
Бытия…
О любимая моя…

Такие дела

Если честно,
Такие дела:
Что тут скажешь? —

В пути меж дорог
Ты себя для меня сберегла…
Я себя для тебя
Не сберёг…

Счастье

Кажется, ну что для счастья надо?
Ведь не знаешь,
Есть оно иль нет.

Съесть за сутки плитку шоколада —
Что ещё тебе?
Скажи, поэт!

Хочешь,
Коль приелся шоколад,
Перстень с бриллиантом в пять карат?

Ах, не хочешь?
И на сердце — ночь?
Ну, тогда не знаю, чем помочь…

Надпись на книге

«Мир богат старинными вещами!
Старина —
Бессмертия секрет…

Сохранилось то, что запрещали…
Ну а то, что защищали,—
Нет»,—

Надписал на «Книге Завещаний!»
Запрещённый некогда
Поэт…

И сказал:
— Читай — тому, кто впредь
Не позволит книге умереть!

Мандарины

Почему китайский мандарин
Лучше,
Чем абхазский мандарин?

Потому что этот — на столе,
А абхазский
Где-то на стволе…

А ещё точнее —
На ветвях,
Недоступен нам, увы и ах…

А попал бы он поэту в рот —
Сразу стало б всё
Наоборот!

Любовь

Любовь —
Это нежный и тихий
Процесс состраданья судьбе…

Так
Слон прислонился к слонихе…
А я прислонился к тебе…

Кот Василий

— Всё зависит
От наших усилий! —
Промурлыкал сквозь сон кот Василий…

Изловчился —
И мышку поймал…
Съел, свернулся — и вновь задремал…

Информация

О том,
Что информация первична,
А время — как материя — вторично…

Вчера я в диссертации прочёл…
И понял вдруг,
Какой я был осёл!

От забот

Захотел я уйти от забот…
Только мне объяснил
Капитан:

— Наш корабль
Никуда не плывёт!
Здесь — гостиница и ресторан…

И зачем обязательно — плыть?
Можно просто
В каюте пожить…

Пить вино…
И смотреть, как, легка,
Все заботы уносит река…

Зацепиться

Как я в детстве хотел —
Зацепиться за поезд!

И умчаться…
Конечно, на Северный полюс…

Но лежали пути
На восток и на запад,

Пронося над собой
Дымный угольный запах…

И однажды я всё ж зацепился…
Свят-свят!

Был замечен, задержан
И с поезда снят…

До сих пор удивляюсь,
Ну просто беда,

Как я смог зацепиться за поезд
Тогда…

 

Глава 8.

Николай Ерёмин

Семь рассказов

Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2015

 

 

 

 

Послевкусие любви

рассказ

 

Ровно через девять месяцев она позвонила мне и сказала:

 

— Саша, завтра у нас будет ребёнок!

 

— Кто это говорит? — удивился я.

 

— Не узнаёшь? Это я, Лена!

 

— Какая Лена?

 

— Та, к которой ты приезжал чинить компьютер. Улица Менжинского, квитанция номер ЕН 21. Я до сих пор её храню как вещественное доказательство. Вспомнил? Ну, та самая Лена, которая потом пригласила тебя остаться заночевать и всё время повторяла: «Только без секса! Только без секса!»

 

И я, конечно, тут же всё и вспомнил.

 

Старый холостяк, поэт, бывший журналист, бард-менестрель — нет, композитор, я уже несколько лет занимался ремонтом компьютеров по объявлениям.

 

Перестройка плюс компьютеризация всей страны заставили меня прочитать книгу великого мастера Александра Левина «Компьютер для чайников. Проблемы и их устранение». И я пошёл по его пути.

 

Программист, хакер, как ты меня ни назови, но сейчас все чайники нашего прекрасного сибирского города Абаканска просто не могут обходиться без моей помощи.

 

Диагностика проблем и их устранение — в каждом индивидуальном случае — это поэма, иногда — лирическое стихотворение, недаром Александр Левин — один из любимых мною поэтов.

 

Лена оказалась обворожительной блондинкой, не знаю уж, крашеной или естественной. Но когда она открыла мне дверь, я тут же сравнил её со знаменитой киноактрисой Мэрлин Монро и прочитал ей с порога стихотворение Андрея Вознесенского:

 

Я Мэрлин, Мэрлин.

Я героиня

Самоубийства и героина.

Кому горят мои георгины?

С кем телефоны заговорили?

 

И когда она заявила, что покорена моим неповторимым актёрским обаянием, спросил:

 

— Показывайте, что у вас стряслось.

 

— Ах,— притворно расстроившись, вздохнула Мэрлин,— представляете, мой комп, старый дружище, перестал меня слушаться, стал глючить и такую порнуху мне выдавать, что не приведи Господь! Просто диву даёшься… А я, представьте, после приступа первой любви давно уже далека от всего этого. Никакого секса! Вот мой девиз, моё кредо, если хотите!

 

— Хочу, хочу! — пошутил я и принялся за дело.

 

Дело оказалось пустяковым, одномоментным. Но чтобы продлить прелесть узнавания и, так сказать, журналистского общения, стал я задавать наводящие вопросы о первой любви.

 

А потом спросил, указывая на компьютер:

 

— Откуда у вас это железо?

 

— Откуда, откудаУ него — новая подруга, а у меня — груда железа и девиз-кредо на всю оставшуюся жизнь…

 

— А вы знаете, я ведь тоже — поклонник чисто эмоциональных отношений и очень даже вас понимаю! — заметил я.— Увы, все мои увлечения кончались ничем. Не считая эпизодов, когда журналистика, вторая древнейшая профессия, пересекалась с первой древнейшей…

 

— Сочувствую,— сказала Лена.— И предлагаю, пока вы чините мой компьютер, приготовить что-нибудь поесть. Что вы предпочитаете?

 

— Пельмени. Сибирские пельмени,— сказал я.

 

— Без проблем. И водочки?

 

— Нет! Никакого алкоголя! — после ухода из газеты я с этим окончательно завязал.

 

— Что? Так-таки и ни рюмочки? За дружбу, за любовь…

 

— Ни одной. Вот уже много лет. К тому же я — за рулём. Гляньте в окно. Вон, около газона припаркован мой Пегас, мой «Запорожец». Музейная редкость по нынешним временам. На нём я приехал и на нём должен уехать.

 

— Зачем уезжать? — прошептала таинственно Мэрлин и нежно положила обе руки мне на плечи.— Давайте потанцуем!

 

И врубила она через две колонки усилителя танго «Вернись», и, увлекая меня, запела удивительным колоратурным сопрано:

 

 

Мы с тобою часто расстаёмся…

Знаю я, что это нелегко:

Ждать с заката до восхода солнца

Редкое моё письмо…

Но, когда его получишь ты,

Верю, сбудутся мои мечты —

И опять небеса надо мной

Вспыхнут новой зарёй…

Вернись… Я вновь и вновь молю: вернись…

Одно твоё лишь слово вернёт нам снова

Любовь и жизнь!

Я жду — вернись…

 

А потом ели мы с ней сибирские пельмени, и пила она русскую водочку…

 

А потом постелила мне на диване, а сама ушла в другую комнату, сказав, игриво улыбнувшись, точно киноактриса Мэрлин Монро:

 

— Гуд найт, амиго! Буэнас ночес! Только, как мы и договаривались, без секса, ладненько?

 

И проснулся я среди ночи оттого, что ко мне под покрывало проник в облаке феромонов НЛО, этакий неопознанный летающий объект, из которого звучала музыка танго и слова:

 

— Только без, только без, только без…

 

 

 

Да…

 

И вот, ровно через девять месяцев,— телефонный звонок.

 

— Лена, это шутка? — спросил я.

 

— Какие могут быть шутки? — захохотала Лена голосом Мэрлин Монро.— Я нахожусь в роддоме номер десять на улице имени террориста всех времён и народов Ладо Кецховели. Завтра у нас, согласно предсказанию … Если захочешь посмотреть, как выглядит Александр Александрович, приедешь. Ни к чему тебя не обязываю. Я в социальной защите, как ты сам понимаешь, не нуждаюсь. Просто инстинкт продолжения рода сработал. Спасибо тебе за ту чудесную ночь! От всей души спасибо!

 

— Лена! Но ведь ничего не было! — воскликнул я.

 

Но она уже отключила свой сотовый телефон, который засветился и отпечатался на моём мобильнике на веки вечные.

 

 

Волшебный котелок

рассказ

Ну вот и сбылась мечта всей моей жизни.

 

Я — в «Артеке»!

 

Жаль, конечно, что не в качестве пионера, а в качестве ветерана-художника…

 

Но что поделаешь?

 

Да, отмечу безо всякой ложной скромности: ныне я — известный во всём мире художник-авангардист Виктор Медведев. По прозвищу Геня-Медведь, которое с намёком на мою гениальность получил я на зоне, в лагере Ермаковском, что на берегу Енисея, недалеко от полярного круга…

 

Инсталляции, граффити, перформансы украшают не только заполярный город Норильск, но и прекрасный сибирский город Абаканск, где я живу.

 

Кому надо — меня знают.

 

Это мне два месяца назад в Лувре вручили Золотую медаль и издали под названием «Волшебный котелок» шикарный альбом моих, как пишут искусствоведы, шедевров.

 

Котелок — это мой любимый художественный образ из русской народной сказки «Маша и медведь»

 

Помните? Наварила Маша кашу и медвежье семейство накормила. А котелок всё варит и варит…

 

Пришла Маша домой и всю деревню накормила…

 

А волшебный котелок всё варит, и каша не кончается…

 

Так вот, к чему это я?

 

А к тому, что голова моя — точно котелок этот, варит с детских лет и варит… Как бы независимо от воли моей…

 

То одну картинку выдаст, то другую…

 

Сколько я их нарисовал — не сосчитать. Разлетелись по всем странам мира…

 

А я всё рисую — то акварельными красками, то масляными, то просто фломастерами… А в последнее время компьютерной графикой увлёкся…

 

Вот такая каша…

 

Прилетел я из Лувра на американском «Боинге», сижу, показываю альбом жене своей Машеньке, Марии то есть, с которой пятьдесят лет прожил душа в душу, золотая свадьба не за горами…

 

А тут — звонок в дверь…

 

Открываю — и входит в однокомнатную хрущёвку нашу молодой красавец-генерал в сопровождении двух пожилых полковников. И говорит:

 

— Вот вам, дорогой вы наш Виктор Иванович Медведев, пакет, а в пакете — путёвка в замечательный крымский лагерь «Артек», на слёт бывших артековцев, кем в положенное время, к сожалению, не пришлось вам стать. Путёвка на двоих, с женой вашей Машей. Езжайте, радуйтесь, наслаждайтесь жизнью. Крым, как вы, конечно, знаете, теперь российский, так что отдыхайте без проблем. Рисуйте…Творите, так сказать…А как вернётесь, выставку из ваших новых работ в бизнес-центре «Сибирь» организуем. Распишитесь в получении и примите наши извинения за то, что пришлось вам провести десять лет в лагерях совсем иного свойства. Вот справка о снятии судимости и о реабилитации.

 

Пригласила было Маша гостей к столу чаю да каши отведать, но они вежливо отклонили приглашение и удалились.

 

— Вот оно, Маша, как в жизни бывает! — сказал я и пакет раскрыл.

 

А там — четыре билета в оба конца и пачка денег.

 

— Придётся ехать! — вздохнула Маша.— Не всё же тебе одному по парижам разъезжать.

 

— Ну, тогда ставь на конфорку твой волшебный котелок да чай заваривай, а то уж больно от волнения аппетит разыгрался!

 

И сели мы в скорый поезд, в шикарное двухместное купе … И говорит ласково:

 

— Приветствую вас, Маша и Витя, на древней земле Понта Эвксинского стихами Маяковского:

 

 

…Твори, выдумывай, пробуй!

Радость прёт! Не для вас уделить ли нам?

Жизнь прекрасна и удивительна.

 

Не правда ли? Что смотришь, Витёк, не узнаёшь? Да ведь это я и есть! Я, Петя Иванов! Друг твоей молодости, однокашник, внештатный корреспондент «Пионерской правды»… Вспомнил? Ну? Ну? Каюсь, это я ведь тогда твою путёвку в «Артек» на себя переписал… А что? Зато с первым космонавтом сфотографировался, когда тот сюда приезжал… Каюсь, каюсь… Это ведь я, когда мы уже студентами стали, я — филфака, ты — худграфа, на тебя докладную куда надо за твоё гениальное инакомыслие настрочил… И десять лет отсидки организовал… Прости уж меня, грешного, за давностью лет… И ты меня, Маша, прости, что таким вот методом удаления соперника хотел в сердце твоё войти… Ой, а привезла ли ты, девица, привезла ли с собою, красная, котелочек свой волшебненький? Ну вот и ладненько! Устраивайтесь… Отсыпайтесь с дороги… А завтра уж будьте добры на пионерский, так сказать, ветеранский костёр пожаловать… Вместе с котелочком и приходите, пусть поварит… Как-никак тысяча человек со всей многострадальной России съехалось… И всех накормить надобно…

 

 

Цыганочка

Рассказ

 

Моя мама была самой красивой женщиной Абаканска.

 

И самой капризной.

 

И долгое время говорила моему папе, что нужно сначала пожить для себя, а потом уже — для других.

 

И папа с ней соглашался.

 

Но когда им стало известно, что у них будет ребёнок, то есть я, и мама заявила, что не будет рожать, папа произнёс только одно слово в ответ:

 

— Зарэжу!

 

И я появился на свет.

 

Папа и мама очень любили друг друга. Они много работали, и у них всегда было много денег. И папа спокойно мог в уме делить и умножать любые многозначные цифры.

 

Однажды он нанял ей на шесть месяцев заезжего француза, и мама обучилась искусству парикмахера. И стала самым лучшим парикмахером Абаканска.

 

Поэтому богатые высокопоставленные дамы и их господа-товарищи желали стричься-бриться, делать маникюр и педикюр только у неё.

 

А папа мой был самым лучшим шофёром в городе.

 

Когда на сорокаградусном морозе у всех заклинивали моторы, только у него мотор работал как надо.

 

От мамы в наследство мне досталось красивое лицо, а от папы — сильное тело.

 

Поэтому я записался в кружок греко-римской борьбы, которым руководил известный в Абаканске борец Александр Захарченко. А потом записался в спортивную школу, которой руководил знаменитый тренер Дмитрий Миндиашвили. И стал сначала чемпионом Абаканска, потом Сибири и Дальнего востока, потом Европы, потом всего мира, а потом — трижды — олимпийским чемпионом.

 

В нашем доме всегда собирались знаменитости — артисты, певцы, музыканты и высокие начальники.

 

Притягивала всех неповторимая мамина цыганская красота.

 

И, конечно же, папино хлебосольство и щедрость.

 

На столе в эти дни обязательно было хорошее вино, бутерброды с красной и с чёрной икрой. А вдогонку — настоящие сибирские пельмени, которые мы лепили втроём, своими руками.

 

Когда вино было выпито, бутерброды съедены, а пельмени всячески расхвалены, наступал торжественный момент.

 

Выходила мама, одетая в самое лучшее своё цыганское платье из модного тогда крепдешина.

 

Монисто — на запястьях, в ушах — кольцами — золотые серёжки, а на голове — кокошник, украшенный блёстками из разноцветного чехословацкого стекла…

 

А на ногах — лакированные туфли-лодочки: ни у кого в Абаканске таких нет!

 

Менялась скатерть.

 

И мама, подхваченная под руки гостями, вскакивала на праздничный стол, становилась в классическую танцевальную позу: ноги полусогнуты, руки вскинуты над головой, между пальцами — кастаньеты, на губах — лукавая улыбка…

 

И одаривала всех по очереди огненным взглядом…

 

Папа включал старинный граммофон, выкрикивал:

 

— Цыганочка! — и мама начинала танец…

 

До сих пор, только закрою глаза, могу представить каждое её волшебное движение наяву, как во сне…

 

Гости вскакивали со стульев и, стоя вокруг, начинали хлопать в ладоши и выкрикивать:

 

— Ой, на-на, ромалэ! Ой, на-на…

 

А потом, подражая маме, пускались в пляс вокруг стола, подпрыгивая и приседая…

 

Папа в такие вечера был особенно счастлив.

 

Было видно, как гордится он, что у него красивая, весёлая, молодая жена.

 

В такие минуты он брал меня на руки и шептал:

 

— Расти, сынок, большой, да не будь лапшой! И главное — учись! И дело, которое нравится, делать, и плясать, и петь. А уж мы с мамой для тебя расстараемся! Учись, пока я жив!

 

К великому моему сожалению и горю, когда мне исполнилось десять лет, папы не стало.

 

Повёз он своего начальника, директора завода, на персональной «Волге» на юг отдыхать. И где-то под Туапсе, часа в четыре ночи, встретился им на пустынном тогда шоссе гружённый морскою галькой …

 

Водитель КАМАЗа оказался опытнее.

 

Долго мама моя горевала и хранила моему папе верность. И всё же не устояла перед ухаживанием тогдашнего председателя исполкома нашего прекрасного сибирского города Абаканска. Мэра, как теперь принято говорить. Моложавого вдовца.

 

И вышла за него замуж. И стал он мне отчимом.

 

И жили мы дружно.

 

А поскольку детей у них не было, завели они себе собачку Линду, породы ризеншнауцер. Чёрная вьющаяся шерсть. Длинные уши. Купированный хвостик. Умные глаза.

 

Очень я любил Линду.

 

За нечеловеческую ласку и доброту любил.

 

И когда вдруг заболела она чумкой и перестала есть, взял я из холодильника баночку икры, и намазал на хлебный мякиш, и стал кормить, глядя в её умные, всё понимающие глаза…

 

Тут вошёл отчим и закричал:

 

— Что ты делаешь? Что это за фокусы? Да как ты смеешь? — и взял меня за ухо, и вырвал у меня эту баночку, и как замахнётся, чтобы ударить…

 

И увидела эту сцену прибежавшая на крик мама моя. И обняла одной рукой меня, другой собачку, и сказала тихо:

 

— Так, Федя, бери Линду — и уходим! И больше ноги нашей здесь никогда не будет! — добавила она, глядя на отчима…

 

Сказано — сделано.

 

И перебрались мы из пятикомнатной престижной квартиры на улице имени революционера Урицкого в полуторакомнатную хрущёбу на улице имени известного всему миру террориста Ладо Кецховели.

 

Да… А отчим до самой своей смерти всё у мамы прощения просил и выпросить не мог. Придёт, оставит букет или корзину роз у двери — и уходит не солоно хлебавши.

 

Здесь и провела мама свои последние годы…

 

А я уже по всем странам света мотался, укладывая на ковре в борцовских поединках мировых знаменитостей на обе лопатки.

 

Помню, в 1992 году за двенадцать минут двенадцать человек опрокинул. В «Книгу рекордов Гиннеса» попал.

 

И уже давно в Москву перебрался, в самый центр, на Калининский проспект. К сожалению, не захотела мама переезжать из любимого ею Абаканска, где папа мой на Бадалыке похоронен был, на Аллее Героев, рядом с начальником своим… А теперь и сама лежит там, заснув вечным сном.

 

Прожила она, тихо угасая, ровно девяносто девять лет…

 

Эх, мне бы столько!

 

И стихи писала, и литературное объединение «Русло» посещала…

 

И столетие бы сегодня отметила, к которому выпустил я мемориальную книжку избранных её стихотворений под названием «Души прекрасные порывы».

 

Вот она, девяносто девять страниц, ровно по количеству прожитых лет.

 

Помню, говорил я ей:

 

— Мама, измени название! Ведь слово «души» в повелительном наклонении имеет совсем другое значение, а не то, которое ты имеешь в виду. Читатели могут не так понять.

 

— Ну уж нет, Феденька,— возражала она,— люди сейчас грамотные, поймут всё так, как надо. И ничего менять я не буду.

 

 

Танцующий город

Рассказ

 

Полина Полищук всю жизнь была на государственном обеспечении и поэтому не знала, что такое нужда.

 

Роддом, детдом, Дом офицеров, Дом заслуженных ветеранов.

 

Бедный поэт, едва сводивший концы с концами, я познакомился с нею, когда она была на вершине административной лестницы в качестве начальника управления культуры нашего прекрасного сибирского города Абаканска.

 

Прославил её проект ретро-фестиваля «Танцующий город».

 

Как сейчас помню, двадцать шестого июля, в день моего рожденья, но совсем не в мою честь, на набережной Енисея, около театра имени Опера из балета, собрался весь город, чтобы потанцевать кто что хочет — рок-н-ролл, фокстрот, вальс и танго… Под руководством Полины Полищук, цветовой портрет которой мигал над площадью на огромном баннере.

 

И как только в двенадцать часов громыхнула с Покровской горы пушка знаменитого сибирского первопроходца Андрея Дубенского, рок-ретро-фестиваль начался.

 

Красавица Полина Полищук стояла на временной эстраде, с микрофоном в руках, среди мигающих лампочек,— нет, не стояла, а стояла пританцовывая… И зазывала к себе:

 

— Есть желающие?

 

Но желающих не было.

 

Мне стало жалко Полину, и я, прокричав:

 

— Есть! Есть желающие! — танцующей походкой поднялся — нет, взбежал — нет, взлетел на эстраду…

 

О, было время, когда я, как всемирно известный король рок-н-ролла Элвис Пресли, был королём в Абаканске…

 

Рок в те годы находился под официальным запретом как тлетворное влияние Запада.

 

Но я танцевал, игнорируя запрет, на всех студенческих вечеринках, поскольку учился заочно в единственном на весь мир Московском литературном институте имени А. М. Горького, основоположника незабвенного метода социалистического реализма: идейность, народность, партийность. И чувство студенческой радости переполняло меня.

 

Девушки в буквальном смысле слова носили тогда меня на руках. А я — их.

 

— С чего начнём? — спросил я Полину.

 

— Конечно же, с рок-н-ролла! — воскликнула она.

 

И включила минусовку на полную мощность.

 

Что тут началось!

 

Мы — на эстраде, а миллионная толпа — перед эстрадой выделывали замысловатые коленца, кто во что горазд.

 

Пам-пам-пам…

 

Пам-па-ра-па-ра-ра-ра…

 

Пам-пам-пам…

 

Пам-па-ра-па-ра…

 

Набирал обороты невидимый оркестр…

 

Полина была великолепна!

 

Пластична и динамична. И легко угадала момент, когда я перекинул её через себя, повернулся на сто восемьдесят градусов и поймал, лёгкую, как пёрышко.

 

Когда-то она окончила школу эстрадных танцев при гарнизонном Доме офицеров.

 

Заняла все районные, городские и областные призовые места.

 

Благодаря чему её заметил начальник гарнизона и сделал своей четвёртой по счёту законной женой.

 

Благодаря чему она легко выиграла административный конкурс и стала начальником управления культуры. Или культурой, кому как угодно.

 

Отзвучали безумный рок, умный фокстрот, и мы закружились в задумчивом «Вальсе цветов», плавно переходящем в нежное, мечтательное аргентинское танго.

 

— Как тебя зовут? — спросила Полина, прижимаясь ко мне разгорячённой грудью.

 

— Меня зовут Аркадий. Я известный в Абаканске поэт, член Союза писателей России и Союза российских писателей. Пенсионер. Пенсия десять тысяч рублей. Мне шестьдесят один год.

 

— Ну, я бы не дала!

 

— А я бы и не взял.

 

— А я — Полина. Мне…

 

— Знаю, всё знаю…

 

— Тогда зови меня просто Поля…А я тебя буду звать Аркаша. Не возражаешь?

 

Я не возражал.

 

В этот момент танго закончилось, и Полина передала микрофон своей помощнице-секретарше Анечке, которая заулыбалась, пританцовывая, и буквально оглушила нас:

 

— И снова — рок-н-ролл! Танцуют все!

 

Полина между тем крепко взяла меня за локоть и прошептала — нет, прокричала мне в самое ухо:

 

— А что, Аркаша, не продолжить ли нам знакомство наше в менее многочисленном месте?

 

И села она за руль новенького «Мерседеса», и помчались мы на большой скорости прочь, и оказались вскорости там, где наступала ночь… В полумраке соснового бора, в таинственном коттедже на берегу великой сибирской реки, вдалеке от танцующего по замыслу Полины прекрасного города Абаканска, лучшего города Земли…

 

И пили мы кофе с коньяком, и беседовали в полумраке на всякие возвышенные темы, и я шептал — нет, напевал ей сочинённый только что экспромт:

 

 

Губ твоих накрашенных малина

Так благоуханна и вкусна…

О, как я люблю тебя, Полина!

Будет нам сегодня не до сна…

Я с тобою провести не прочь

Нынче эту сказочную ночь…

 

Да, а ночь была действительно сказочной.

 

— О, Элвис Пресли ты мой ненаглядный!

 

Мне ли шептала она в темноте тогда? Пять лет назад…

 

«Неужели уже пять лет прошло?» — думал я, направляясь на приём к Полине Полищук в здание городской администрации.

 

Да, много воды за эти годы утекло.

 

Помещение союзов писателей на Стрелке было отобрано у писателей, и там размещены посольство Белоруссии и Дом искусств. Директор которого Лариса Шнырь только что отказалась командировать меня в Москву, куда я был приглашён на юбилей моего любимого Литературного института.

 

Мол, из министерства пришёл приказ: в связи с предстоящей Олимпиадой тратить деньги только на зарплату и на услуги ЖКХ.

 

И вспомнил я про Полину Полищук!

 

На первом этаже городской администрации у меня потребовали паспорт и выписали пропуск.

 

Женщина-полицейский тщательно проверила содержимое всех отделов моей поэтической сумки, набитой книгами и рукописями начинающих авторов.

 

И поднялся я на «седьмое небо», то бишь на седьмой этаж, рассуждая: «Почему администрация, а почему не райминистрация?»

 

Постаревшая за эти годы секретарша-помощница Анечка отметила мой пропуск, тщательно изучив паспортные данные, и сказала:

 

— Ждите, ваша очередь последняя.

 

Как во сне прошли передо мною композитор-песенник К., художник-абстракционист Ф., руководитель ансамбля «Тебе поем» (я ещё подумал: «└Поем“! Почему не └Поём“?»).

 

— Сколько лет! Сколько зим! — воскликнула Полина Полищук и вышла, пританцовывая, из-за огромного бюрократического стола.— Какими судьбами?

 

— Судьба нынче у всех одна,— улыбнулся я,— все мы находимся в поисках денежных знаков. И я прошу командировать меня в столицу нашей родины город Москву, на юбилей Литературного института, который, кстати говоря, я окончил с отличием, чем может гордиться культура нашего прекрасного сибирского города Абаканска. Двенадцать тысяч на самолёт меня вполне устроят.

 

— Ты что, в тюрьму посадить меня хочешь? Ты ведь у нас не работаешь! Я тебя командирую, а мне — р-раз — и скажут: «Нецелевуха!» Хоть двенадцать тысяч, хоть двенадцать рублей. Всё.

 

— Что же делать?

 

— Ладно, учитывая твои давние боевые заслуги, так и быть, найду я тебе спонсора на двенадцать тысяч, Элвис ты Пресли наш ненаглядный! Жди. Позвоню.

 

И день прошёл, и два, и три…

 

А звонка всё нет…

 

И год, и три, и десять промелькнули — как не бывало…

 

И направила меня директор Дома искусств Лариса Шнырь в связи с Всероссийским днём пожилого человека провести поэтическую встречу в Доме заслуженных ветеранов, чтобы смог я, нищий поэт, заработать на этом немного денег.

 

И когда я рассказал ветеранам о себе, почитал им стихи о любви и спросил в заключение:

 

— Может, кто-нибудь из вас хочет поделиться своими мыслями или чувствами?

 

— Я хочу! — воскликнула старушка божий одуванчик и лёгкой танцующей походкой подошла ко мне.— Я очень люблю поэзию. И очень люблю любовь. Один поэт, забыла его фамилию, даже посвятил мне стихи, которые я до сих пор прекрасно помню.

 

 

Губ твоих накрашенных малина

Так благоуханна и вкусна…

О, как я люблю тебя, Полина!

Будет нам сегодня не до сна…

Я с тобою провести не прочь

Нынче эту сказочную ночь…—

 

прочитала она.

 

А потом рассмеялась…

 

А потом заплакала — нет, зарыдала горючими слезами…

 

Пока ветераны долго и старательно хлопали в ладоши.

 

Давайте споём!

Светлана Буланова, общественный деятель, президент ОСУ, автор проекта «Давайте споём!», была счастлива: праздник песни удался на славу.

 

Активисты из группы поддержки вдоль всей набережной Енисея завлекали жителей Абаканска в хороводы, раздавали им листовки с текстами песен и заставляли петь:

 

 

Гляжу в озёра синие,

В полях ромашки рву…

Зову тебя Россиею,

Единственной зову…

 

— Интересно, кого это и кто Россиею зовёт? — спрашивал прозаик Константин Невинный своего друга поэта Михаила Злобина.

 

Они шли по набережной, любуясь хороводами, и слушали обрывки песен, иронизируя над их содержанием.

 

 

Полюшко моё, родники,

Дальних деревень огоньки,

Золотая рожь да кудрявый лён…

Я влюблён в тебя, Россия, влюблён!

 

— Ещё более интересно, как это влюблённый разглядел ночью при свете огоньков, что рожь золотая, а лён кудрявый… И почему он влюблён не в девушку, а в какой-то придуманный абстрактный образ? — шутил Михаил.

 

— Влюблённые — они всё могут… Но — бедные девушки!

 

Тут к ним подошла старушка божий одуванчик с огромным целлофановым пакетом в руке и сказала:

 

— Поздравляю вас, господа-товарищи литераторы, с праздником! — и добавила: — Давайте споём?

 

— Откуда вы знаете, что мы — литераторы? — воскликнули друзья.

 

— Да как же вас не знать? — изумилась старушка.— Вот вы — Константин Невинный, автор романа «Кедры шумят», который я с упоением прочитала три раза подряд! А вы — поэт Михаил Злобин, песню которого мы сейчас и споём!

 

 

Мой родимый край, место отчее,

Ты и праздник мой, и броня…

 

Ну, подхватывайте!

 

Солнце общее, сердце общее

У земли моей и у меня!

 

— Да не писал я никогда таких песен! — возмутился Михаил.— Как это край может быть бронёй чего-то, а у земли — сердце? Бр-р… Бред какой-то!

 

— А мне — ндравится! — заявила старушка.— Давайте знакомиться, я ведь тоже литератор, а точнее — поэтесса, Мари Большакова, и такие же песни пишу! Вот! — сказала она и вынула из целлофанового пакета несколько книжек.— Это — сборники моих песен. Покупайте и пойте!

 

— И давно вы песнями балуетесь? — спросил Михаил Злобин.— Что-то я нигде раньше вашей фамилии не встречал.

 

— Да нет, не так давно, как только мне шестьдесят лет исполнилось, вышла на пенсию, так и начала, пишу, книжки издаю, на песенных посиделках ими торгую, надо же как-то типографские расходы возмещать… А скоро и диск выпущу! Чем я хуже Маши Распутиной? Торгую и пою. А что? Свобода слова! Свобода песен! Живи и радуйся, как мама моя, которой, дай Бог ей здоровья, исполнилось сто лет, а она ещё нитку в иголку вдеть может, да и сама в любое игольное ушко пройдёт, если захочет. Я считаю, что у неё и у меня — счастливая старость. И продлить её можно только песнями.

 

— Сколько стоит ваш песенник? — спросил Михаил.

 

— Восемьдесят рублей, по числу прожитых лет. Скоро будет дороже.

 

— Ну что, поддержим частного предпринимателя? — обратился он к Константину.

 

— Поддержим!

 

—Тогда нам два экземпляра.

 

— Молодцы! — радостно воскликнула Мари Большакова и запела:

 

Я люблю Абаканск мой родной,

Ах, люблю я его всей душой!

И Россию родную люблю,

И об этой любви я пою!

 

 

 

Тут к ней подошла Светлана Буланова, автор и организатор проекта, академическая певица (драм-сопрано), дипломант международного конкурса, председатель жюри «Волшебный диктофон», с группой поддержки. И взялись они за руки, и образовали хоровод, и подхватили песню…

 

А Константин Невинный и Михаил Злобин направились к палаточному павильону «Пикра».

 

— Грех в такую жару не выпить по кружечке-другой холодненького фирменного пивка,— сказал Михаил.

 

— Грех, но почему бы и не выпить? — сказал Константин.— Праздник всё-таки…

 

Гипердиагностика

Рассказ

 

Конечно, я догадывался, что Россия после семидесятилетнего большевистского террора стала невежественной страной, но не мог себе даже представить, что до такой степени.

 

Медицинские познания — у каждого — практически на нуле.

 

Этим и решил воспользоваться мой шеф, владелец частной клиники «Авиценна» Яков Семёнович Гробман.

 

Когда я устроился к нему на работу, он сказал:

 

— Ты молодой специалист, да? Тебе надо хорошо зарабатывать, да? Тебе нужна квартира, машина, дача, жена. Да? И на всё это будут нужны деньги, и немалые. Так знай, что переходный период от социализма к капитализму уже давно в стране закончился. Вокруг нас — или явные, или подпольные миллионеры. И все хотят болеть и лечиться. Иными словами — требуют к себе внимания и ласки. А что у них внутри организма творится — никто не знает. Вот и придумывай им болезнь. Ставь диагноз. Назначай дорогостоящее лечение или очень дорогую операцию. Или то и то. Рак. Диабет. Язва желудка. Аневризма аорты. Спинномозговая грыжа. Всё. Этого достаточно, чтобы и тебе, и мне тоже стать миллионерами. Пускай делятся!

 

Выслушал я наставление, проникся ситуацией, подключил к работе персональный компьютер — и дело пошло!

 

Жене главы нашего прекрасного сибирского города Абаканска Мальвине Иосифовне Пилипчук я поставил диагноз «фиброзно-кистозная мастопатия, рак груди», а самому Карлу Абдулатиповичу — «язва желудка с угрозой перерождения».

 

Тут же они были удачно прооперированы другом Якова Семёновича, выдающимся хирургом современности профессором Ахмыловским Артуром Тимофеевичем. И успешно прошли курс послеоперационной реабилитации в Индии. Куда потом переехали на постоянное место жительства — уж очень им там понравилось.

 

Он стал владельцем крупной фирмы по разведению бенгальской породы слонов в искусственных условиях. А она возглавила общество и туристическую фирму «Рериховеды».

 

Мой шеф купил себе коттедж, похвалил меня и сказал:

 

— Молодец! Продолжай в том же духе! Далеко пойдёшь.

 

Я купил себе двухкомнатную квартиру в центре Абаканска, с видом на заповедник «Столбы», и по вечерам, глядя на отроги Саян, стал подумывать о женитьбе.

 

Тем более что на меня стала заглядываться дочка шефа — двадцатидвухлетняя практикантка Оксана.

 

И поставил я диагноз губернатору нашей замечательной области Савелию Васильевичу Крамарову — «аневризма центральной мозговой артерии», а его жене, красавице Веронике Адольфовне,— диагноз «спинномозговая грыжа пояснично-крестцового отдела позвоночника с угрожающим ущемлением».

 

И они были очень удачно прооперированы другом Якова Семёновича и направлены на восстановление сил в Китай, где монахи известного монастыря Шаолинь быстро поставили их на ноги. И они, очарованные прекрасной природой и тайнами буддизма, остались там навсегда, организовав туристическую фирму «В поисках Шамбалы».

 

— Молодец! Так держать! — сказал мне Яков Семёнович, когда я купил автомобиль «Тойота Королла» и объявил ему и его жене Саре Моисеевне о желании жениться на их дочери Оксане.

 

Оксана подтвердила, что любит меня, что не может без меня жить и хочет, чтобы у нас родился ребёнок — мальчик или девочка, без разницы, лишь бы был таким же красивым, умным и удачливым, как я.

 

И я был просто вынужден поставить диагноз «рак желудка» обратившемуся к нам с жалобами на боли в животе Ивану Петровичу Сидорову, председателю Законодательного собрания нашей прекрасной Абаканской области, равной по площади Англии, Франции и Германии, вместе взятым.

 

Принял у меня Иван Петрович направление на операцию, постоял в задумчивости и ушёл сильно опечаленный.

 

Но тут вмешалась судьба, или случай, как хочешь, так и назови.

 

В Германии собирался Всемирный конгресс миллионеров, не знающих, куда девать свои деньги.

 

И полетел Иван Петрович в срочном порядке на конгресс — привлекать инвестиции для строительства новых гигантских заводов и нефтепроводов на территории нашей области.

 

Но когда начали заседать, боли в животе у него обострились, и мгновенно был он доставлен в дрезденскую клинику, и обследован на самом современном диагностическом оборудовании, и с диагнозом «обострение хронического аппендицита» был успешно прооперирован.

 

Вернулся Иван Петрович из прекрасного германского города Дрездена в прекрасный сибирский город Абаканск жизнерадостным и помолодевшим.

 

И на радостях, что диагноз рака у него не подтвердился, представил он меня к званию «Заслуженный врач России». А моего шефа — к званию «Почётный член Абаканской медицинской академии».

 

Я женился на Оксане.

 

И родилась у нас двойня — Миша и Ириша.

 

И купил я дачу в кедровом бору, тридцать минут от Абаканска на моей «Тойоте Королле», чтобы дышать свежим воздухом, так как в Абаканске на инвестиции, привлечённые Иваном Петровичем, построили гигантский завод ферросплавов, и дышать стало практически нечем.

 

Почувствовав, что дело пахнет керосином, мой шеф — пардон, тесть — продал клинику «Авиценна» и уехал с моей тёщей Сарой Моисеевной на ПМЖ в Израиль. Откуда пишут они, что там так хорошо, что о лучшей жизни и мечтать не приходится.

 

И зовут меня, Оксану, Мишу и Аришу скорей перебираться к ним.

 

Потому что время уходит, и нужно прожить оставшиеся годы так, чтобы не было ни мучительно, ни больно.

 

Ключевые слова

Рассказ

 

Рассказ под таким названием приснился мне сегодня ночью.

 

Я подошёл к киоску «Розпечать», чтобы купить свежую газету и узнать, кто победил на Украине — Порошенко или Тимошенко.

 

— Пароль! — сказала древняя старуха, продавщица газет.— Назовите пароль, тогда я вам продам самую свежую газету…

 

— Какой ещё пароль? — изумился я.

 

— Пароль, или, чтобы понятнее было,— ключевые слова, которые ведут любого человека по жизни… Саша, ты их должен помнить!

 

— Саша? — переспросил я.— Откуда вы меня знаете?

 

— Как же мне тебя не знать, мой милый, дорогой и до сих пор желанный Сашенька? Ведь ты — моя первая любовь, и на этот момент единственная…

 

— Лиза, это ты? — воскликнул я и вспомнил ключевые слова: — Я тебя люблю!

 

— Молодец! Получай свою газету,— сказала Лиза и вдруг стала молодеть, как в сказке.— Зачем ты вернулся?

 

Я тут же уцепился за это словечко Мандельштама и стал вращаться на правой ноге, припевая:

 

Я вернулся в мой город, знакомый до слёз,

До прожилок, до детских припухлых желёз…

 

— Нет, серьёзно? — спросила Лиза.

 

И вышла из газетного киоска, и взяла меня за руку, и повела по вечернему Питеру, вдоль набережной Невы.

 

Мы шли, нежно прижавшись друг к другу, и я ей декламировал Окуджаву:

 

Нева Петровна, возле вас всё львы…

Они вас охраняют молчаливо…

Я с женщинами не бывал счастливым…

Вы — первая, я чувствую, что вы!

 

— А вернулся я сюда, моя дорогая первая любовь Лизанька, чтобы попрощаться с городом моей юности, где учился, мечтая стать известным журналистом и великим писателем… Но не пригодился… Эх, мечты, мечты… Откуда вы только берётесь, кто вас только посылает на нашу голову грешную?.. Да, окончил я журфак, и распределили меня в далёкую Сибирь, в прекрасный сибирский город Абаканск, на стройку коммунизма, даже комсомольскую путёвку дали и деньги подъёмные…

 

— Дальше можешь не продолжать. Всё про тебя знаю, все твои публикации храню — и в бумажном, и в электронном виде… Пойдём ко мне в гости!

 

— Это куда?

 

— Да всё туда же, улица Скороходова, сорок пять, квартира тридцать четыре, третий подъезд, четвёртый этаж…

 

— Не может быть!

 

— Всё может быть, Саша…— грустно улыбнулась она, открывая до боли знакомую мне дерматиновую дверь до боли знакомым серебряным английским ключом…

 

А когда переступили мы знакомый стёрто-вогнутый посередине порожек и заглянул я в старинное знакомое зеркало напротив входа, то увидел двух семнадцатилетних студентов — Сашу и Лизу, которые вдруг завизжали от радости и бросились друг другу в объятья…

 

 

— Знаешь, оставайся у меня ночевать. Я тебя люблю,— прошептала Лиза.

 

— Нет, это я тебя люблю! — прошептал Саша.

 

— Хорошо. Так пусть же эти ключевые слова будут служить нам паролем на всю оставшуюся жизнь…

 

 

Утром, когда мы, счастливые и молодые, проснулись и Лиза стала собираться на работу в газетный киоск, достала она из сумочки изящную флешку и сказала:

 

— Дарю! Здесь все твои публикации, о которых я говорила. Пять файлов, пять томов.

 

И ушла.

 

А я снова задремал.

 

А когда открыл глаза, гляжу — действительно флешка на подушке лежит.

 

Настенное радио, оставшееся в моей однокомнатной хрущёвке ещё с доперестроечных времён, романс на стихи Мандельштама в исполнении Аллы Пугачёвой транслирует:

 

 

Петербург! я ещё не хочу умирать!

У тебя телефонов моих номера.

Петербург! У меня ещё есть адреса,

По которым найду мертвецов голоса…

 

Вставил я флешку в свой старенький ноутбук — а там пять файлов и письмо:

 

«Дорогой Александр! Сашенька!

 

Прошу тебя, срочно отдай пять томов Собрания своих сочинений в типографию!

 

Когда будет готов тираж, привози его в Питер на книжную ярмарку. Мы устроим шикарную презентацию — и мечта твоя стать великим писателем сбудется.

 

Если нужна будет материальная поддержка, звони. Ноу проблем. Я теперь владею всеми газетными и книжными киосками в Питере. Так что тираж разойдётся мгновенно».

 

И постскриптум — полужирным курсивом:

 

«Я тебя люблю!»

 

 

Глава 9.

 Волшебный котелок

Красноярск: «Литера-принт», 2015

 

Опубликовано в журнале День и ночь, номер 3, 2015

 

Бабочка и стрекоза

Зачем ловлю я бабочку,

А следом — стрекозу?

Зачем кладу их в баночку?

Зачем домой несу?

 

Могущество ль мерещится

Мне на моём пути,

Пока они трепещутся

И просят: — Отпусти!

 

…Ах, стрекозу и бабочку

Я слышу, я не псих, —

И открываю баночку,

И отпускаю их…

 

Преображение

Поэзия

Как форма языка

Преображает душу дурака…

 

И он, не говоривший ни гу-гу,

Вдруг выдаёт:

— Я тоже так могу!

 

И возникает — о самообман! —

Ещё один

Наивный графоман…

 

Который говорит:

— Я — не поэт,—

И всё же сочиняет много лет…

 

Пока — о чудо! — вдруг, в конце концов,

Не станет мудрецом

Средь мудрецов…

 

Одиночество

И вот вдали

От близких мне людей

Мир чувств преобразился в мир идей,

Ведущих навсегда

В небытиё —

Туда, где утешение моё…

 

 

Глава 10.

Третий глаз

Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2015

 

Песня

Погрусти со мной, моя родная,

Руку дружбы нежно протяни…

Посидим с тобою, вспоминая

Радостью окрашенные дни…

 

Слышишь? Видишь? Вот ведь как бывает:

Грозно, как в лихие времена,

За окном гремит и полыхает

Новая гражданская война…

 

Слышишь? — Слышу… — Видишь, видишь? — Вижу:

Полосы огня — за рядом ряд…

Ах, на чью — никто не знает — крышу

Смертоносный упадёт снаряд?

 

Погрусти со мной, моя родная,

Руку дружбы нежно протяни…

Скоро мы — от края и до края —

На земле останемся одни.

 

Жизнь по уму

Мой друг,

Ты наделён

Божественной судьбою!

 

И не спеши

Вдогон

К покончившим с собою…

 

Пусть этим

Занимаются другие,

Тебе и мне совсем не дорогие…

 

А мы

С тобой —

Посланцы высших сфер —

 

Совсем

Другой

Покажем всем пример…

 

Нам ни к чему —

В награду

Муки Ада…

 

Жизнь по уму —

Достойная

Награда!

 

Пахарь

Я всю жизнь ходил за плугом…

Не случайно, как назло,

Мне везло не по заслугам…

По заслугам — не везло.

 

Стать счастливым я старался…

Но, хоть плуг и не был плох,

Быстро стёрся и сломался…

А мой старый конь издох…

 

Напахавшийся на славу

И согнувшийся в дугу,

Без работы, на халяву,

Жить я дальше не могу…

 

Где моя былая сила?

И зачем всё это было?

Посреди земных забот

Тяжесть неба подкосила —

Разогнуться не даёт…

 

Театр

И снова наступило утро…

И вновь открыт

Театр Абсурда…

 

И вновь над сценой —

Знаменит —

Железный занавес гремит…

 

Актриса рада и актёр:

Диктует роли

Режиссёр…

 

Аванс, зарплата — благодать.

Им безразлично,

Что играть…

 

И снова наступает вечер.

И снова пьеса —

«Вольный ветер».

 

И музыка играет лихо…

Где для холопов —

Платный вход,

А для господ — бесплатный выход…

 

Третий глаз

1.

В душе и вне — томленье и тревога.

И в небе, и в реке клубятся облака,

В которых — вдруг — я вижу образ Бога,

Похожего на друга и врага…

 

Молчание, увы, со всех сторон…

Я трепещу и жду: что скажет Он?

 

2.

Боже, в каждом из нас — тварь творящая,

Чёрт-те что на земле вытворяющая

По небесному календарю…

Впрочем, что я Тебе говорю?

 

3.

В зеркале мелькнули два лица —

Отраженья твари и творца —

И в одно, моё, лицо слились…

 

И в зрачках застыли глубь и высь.

И вдали увидел третий глаз

Всё, что воплотится без прикрас…

 

4.

В сердце — Шамбала, в мыслях — Грааль.

Впереди — недоступная даль.

Все идут наугад сквозь года

И не знают — зачем и куда…

 

5.

На дворе скрипит мороз…

Лает на цепи собака…

На душе — зимы некроз

Всё обширнее, однако…

На погосте — Страшный суд,

Где молитвы не спасут…

 

6.

Много к жизни интересу…

Мало — к смерти… Вот беда:

Знаю я, что не воскресну

Ни за что и никогда.

 

А хотелось бы, хотелось

Третьим глазом подсмотреть:

Для чего так страстно пелось

И заглядывалось впредь?

 

И зачем — другим на диво —

Ждал с небес Благую весть,

Вопреки всему, что было,

Вопреки всему, что есть?..

 

 

7.

Боже мой! —

Не дописав одной страницы,

Довести себя не смог я до больницы…

 

Еле скорая успела довезти…

 

…Что извёл себя — помилуй и прости! —

Что увидеться с Тобою не спешу,

А надеюсь, что вернусь — и допишу…

 

* * *

Боль, наслажденье, правда, ложь — едины —

Безумие,

Рождение и смерть…

 

Последствия любви неотвратимы.

И нам придётся их

Преодолеть.

 

Образы

Образ

Возвышенных мыслей

Делает лицо прекрасным…

 

Образ

Низменных чувств

Делает лицо ужасным…

 

И я давно заметил, что, в конце концов,

Все алкоголички выглядят

На одно лицо —

 

Похожее на анаконду,

Ждущую

Крушения Рима и мира…

 

А не на Джоконду,

Улыбка которой загадочна

И неповторима…

 

* * *

Жизнь городов и сёл

Смертна…

А между тем

 

Время прощает всё…

Время прощает всем…

 

И заставляет

Меня,

Вечности миг ценя,

 

Молвить средь бела дня:

— Боже,

Прости меня!

 

Пожар

Кто много знает — тот молчит.

Кто много видел — тот незряч.

Эйси-Арт-Би

 

Дом горит — никто не видит,

А кто видит — тот молчит.

Народная мудрость

 

Молчи, поэт!

Ты слишком много знаешь.

Что там горит? Не видно ничего…

 

Пожар не потушить…

Ты понимаешь:

Страховку получить — важней всего…

 

Пусть мир сгорит!

К чему базар-вокзал?

Не ты ль: «Молчанье — золото» — сказал?..

 

Андеграунд

Поэт-боксёр

Прорвался в третий раунд,

Чтоб стать нокаутированным — и,

 

Упав,

Навеки выпасть в андеграунд…

 

Прочти его, читатель!

И пойми.

 

* * *

Жизнь всё лучше, лучше…

Небо —

Супротив.

 

Жаль, подъём всё круче,

А за ним —

Обрыв…

 

Дым

Вдыхая славы смертный дым,

Бессмертно-

Молодой,

 

Дышал я воздухом

Хмельным

Над огненной водой…

 

Когда

Среди земных забот,

В угоду всем седым

 

Перекрывали

Кислород

Поэтам молодым…

 

И вдруг заметил —

Стар, устал,

Что сам седым я стал…

 

В округе —

Тишь и благодать…

Но всё трудней дышать…

 

Начинающему поэту

Поэт вошёл,

Не зная брода,

В литературное болото —

 

Лишился разума и сил…

И омутом

Затянут был…

 

Ни МЧС,

Ни даже Бог —

Никто поэту не помог…

 

Мой друг,

Болото впереди —

Его ты лучше обойди…

 

 

Глава 11.

В виртуальной круговерти

Опубликовано в журнале День и ночь, номер 3, 2014

 

* * *

Мечты о жизни в сердце берегу…

А где-то в виртуальной круговерти

Вдруг возникают так, что не могу

Молчать,— тревога и мечты о смерти…

 

Смотрю на одинокий листопад…

На снегопад… И воскресает память…

Ты тоже где-то там сейчас, одна ведь…

И я тоскую, сам себе не рад.

 

В душе — обычный русский депрессанс,

И нужен мне — не джинн из поллитровки,

Врач говорит, а нужен мне сейчас

Сеанс аутогенной тренировки…

 

Снег тает и стекает по плечам…

Над лесом поднимаются туманы…

Теперь я верю им, а не врачам,

Врачи теперь — рвачи и шарлатаны…

 

А помню, были хвори нипочём,

Когда с тобой мы повстречались в Польше,

И стала мне ты другом и врачом,

А может быть, я думаю, и больше…

 

Но что прошло — того уж больше нет…

И чтоб меня не мучить новой болью,

Ты даже не выходишь в Интернет

С былою виртуальною любовью…

 

А я мечты о жизни берегу

И прочь — опять — гоню мечты о смерти…

И, засыпая, вижу сквозь пургу

Тебя… А дальше — ангелы и черти…

 

Эпитафия

Нужда

Поэта вынуждала

Грешить —

Не много и не мало…

 

Перед собою

И людьми,

Перед женою

И детьми…

 

Но перед Небом,

Видит Бог,

Он, бедный, согрешить не смог.

 

* * *

Невидимка

Радиоактивность

Вдруг по краю рюмки засветилась…

 

Ты заметил это,

Выпив виски,—

И ушёл из клуба по-английски,

 

Унося озноб осенней дрожи

И следы полония

На коже…

 

Краткая биография

Биография была

Очень краткой.

 

Пил, курил

И для девчат песни пел…

 

И всегда ходил

Со школьной тетрадкой,

И записывал стихи между дел…

 

И хвалился

На хмельном вираже:

— У меня — сто тетрадок уже!

 

А когда

Расстаться с жизнью пришлось,

 

Из тетрадок

Ни одной

Не нашлось.

 

* * *

— Опять куда-то

Вороны летят…

 

— Куда летят?

— Летят куда хотят…

 

А помню,

Над просторами земли

За горизонт летели журавли…

 

— Не может быть! Серьёзно?

— В самом деле…

 

А вслед за ними

Лебеди летели…

 

Безумие

Безумие

Охватывает всех,

Кто сочетает славу и успех.

 

Кто не боится на большой эстраде,

Танцуя, петь,

Безумных денег ради…

 

Чтоб умереть

От передозировки

На фоне равнодушной подтанцовки…

 

Где громыхает,

Новым жертвам рада,

Больная разноцветная эстрада…

 

Ода Интернету

Жизнь

Переместилась в Интернет,

И ему

Альтернативы нет!

 

Каждый —

И мудрец, и идиот —

Здесь

Своё бессмертье обретёт!

 

* * *

Мы все

Кричали в пустоту

О наших бедах и обидах…

 

И все искали красоту —

Кто в мельпоменах,

Кто в кипридах…

 

Желали славы и успеха —

А отзывалось

Только эхо…

 

Нынче

1.

Где вы нынче —

Ялта и Алушта?

Словно не видал вас никогда…

 

Никуда не еду, потому что

Некуда…

Такая вот беда.

 

2.

А помнишь,

В Коктебеле — трали-вали —

С тобой мы пили, пели, танцевали…

 

Купались в Чёрном море по утрам…

Кто там сейчас царит на фестивале?

Как там сейчас —

Без нас?

 

Тарам-там-там…

 

Соловьи поют

Соловьи — невинно и невидно —

Про любовь поют и про уют…

Я бы так же пел — мне так завидно! —

Да грехи, как видно, не дают…

 

* * *

Жизнь прошла —

Открытая, как «Нате!».

 

Все на свете

Знают о поэте:

 

Детство пролетело

В интернате…

Старость

Пролетает в Интернете…

 

 

Глава 12.

За новогодним поворотом

Опубликовано в журнале День и ночь, номер 3, 2013

 

* * *

С детства

Под присмотром вечности,

Ради тех, кого люблю,

 

Я стремился

К бесконечности…

А теперь — стремлюсь к нулю.

 

Чтобы —

Так тому и быть! —

Свято место уступить.

Мечты

Все сбываются мечты.

Это знаешь ты.

 

Все мечты твои сбылись,

А друзья спились…

 

Зная, что грозит сума,

Жил ты, добр и зол.

 

Кто мечтал сойти с ума —

Тот давно сошёл…

Сказочный сюжет

Баба Яга — костяная нога —

В каждом Иванушке видит врага,

 

Ждёт на скамеечке возле ворот,

Мимо спокойно пройти не даёт:

 

— Друг мой Иванушка, в гости зайди!

Хочешь узнать, что нас ждёт впереди?

Если

Если меня

Приподнять над землёй

И отпустить: — Лети! —

 

Я полечу

К земле головой…

Другого не будет пути.

 

И окажусь — зачем? Боже мой! —

На,

А потом — под землёй…

* * *

Всё,

Завершился двенадцатый год.

Я ему дал от ворот поворот…

 

— Не возвращайся! Ты стар и устал! —

Он усмехнулся —

И памятью стал.

* * *

Поэт

Предчувствует кончину,

Но говорит,

Что смерти нет,

И проклинает мертвечину,

И воспевает белый свет…

И, как положено по штату

Меж экстрасенсов и пророков,

Себе предсказывает дату —

День подведения итогов…

Кедр

На горном склоне

Ветра игры —

Свобода, воля, благодать…

 

Кедр

Пересчитывает иглы

И всё не может сосчитать.

 

А между гор

Пленяет взор

Вдаль убегающий простор!

* * *

Мне Христос сказал:

— Куда ты?

Думай о добре и зле!

 

Крест —

Твои координаты:

Место встречи — на нуле.

 

Путь один со всех сторон…

И не бойся

Похорон!

Там, за океаном

Там погоды

Лучше, чем у нас…

И свободы

Больше про запас…

 

Там дела

Решаются легко…

И слова

Взлетают высоко —

 

Там, где ананасы

Тут и там…

Там, где папуасы

Бьют в тамтам…

 

Там, где рядом

Ева и Адам…

Где Христос гуляет по водáм…

 

В поздний час

Над гладью голубой

Только нас

Не может быть с тобой…

Два билета

Билет туда,

Билет обратно…

Как долго я не видел брата!

 

Как долго

С ним не говорил

Среди родительских могил!

 

Как долго —

Вечность, не совру,—

Не видел я свою сестру…

Железная дорога

В моём окне —

Декабрьский вид.

Жизнь — замороженно-убога.

 

А за окном

Шумит, гудит,

Гремит железная дорога…

 

Над ней —

Подвижное жильё…

Она одна — в тепле и в силе.

 

Я знаю:

Не было б России,

Когда бы не было её.

* * *

Где паровозы детства моего?

Где пароходы юности моей?

 

Лечу на самолёте: о-го-го! —

И хочется лететь ещё быстрей…

* * *

Всё холоднее в зиму светлую…

 

И все,

Кто выжил на морозе,

Прижаться мне скорей советуют

К сосне,

Осине

И берёзе…

 

Декабрь

Среди ночей и дней

Всё холодней и холодней…

 

 

Другу

1.

И там, и тут —

Тот гений, этот бездарь —

Брутальный Брут

И небрутальный Цезарь.

 

Мой друг хороший,

Ты ж не идиот,

Спроси прохожих:

— Стойте!

Кто идёт?

2.

С даром

Или без дара,

Каждый, увы, стихоплёт

Завистливого удара

От неприятеля ждёт…

 

Тот, кто наносит удар,

С криком:

— Не дрогнет рука! —

Вышибить Божий дар

Хочет наверняка…

 

О, мой неведомый друг,

Глянь —

Вышибалы вокруг…

* * *

Слабеет ум,

Слабеет тело…

С годами всё грустнее дни…

 

Я вспоминаю то и дело

Тебя…

Господь тебя храни!

 

Как будто нет ни расставанья,

Ни времени,

Ни расстоянья…

 

И снова в сердце —

Боже мой! —

Свобода, ставшая тюрьмой…

Перед зеркалом

Как хорошо,

Мой друг сердечный,

Что — слышишь? — таракан запечный

Нам вновь о вечности шуршит…

 

Вином наполнены стаканы…

И заморочки-тараканы

Стихов

Шуршат ему в ответ

Уже не помню сколько лет…

 

А за окном — чудесный вид:

Луна…

И — слышишь? — снег шуршит…

Судьба

Стихи прошли…

Теперь на сердце — проза,

Борьба за жизнь… Такие, брат, дела.

 

В Сибири — тридцать градусов мороза.

В Майами — тридцать градусов тепла.

 

У каждого своя судьба, заметь:

Кому — замёрзнуть,

А кому — сгореть…

Перед весами

Когда поэт

Стоит перед весами

И спирт разводит горькими слезами —

 

Не отнимайте,

Зверя не будите,

Поговорите с ним и накормите…

 

И утром,

После выплаканных слёз,

Проснётся он, как стёклышко тверёз…

Кризис

Знаю я,

Что кризис — это враки.

Всюду бродят денежные знаки!

 

Просто

Жадный стал ещё жадней…

Ну а пьяный стал ещё пьяней…

 

Оттого и возникают драки

Между ними…

Трезвому видней.

Старик

— В детстве я воровал по садам…

А теперь, виноват, по судам

Я хожу и — хочу не хочу —

За ущерб причинённый плачу…

* * *

Когда мне будет нечего сказать

(А это, знаю, непременно будет) —

Возьму обет молчанья, так сказать,

И пусть меня поэзия забудет!

 

А нынче, негодуя и любя,

Я говорю, чтоб выразить себя,

И отдаю в свободную печать

Всё то, о чём так и не смог смолчать…

Неофутуризм

Вокруг —

Народ,

Идущий к Иисусу…

 

Возврат

К «Пощёчине общественному вкусу» —

И флуд, и слэм, и рэп…

 

Увы,

Речисты,

Неистовствуют неофутуристы…

 

Чтоб показать, чего они хотят,

Опять

Идут к реке — топить котят…

 

Я ж —

Ниже по теченью — Боже мой! —

Котят спасаю —

И несу домой…

* * *

Булгаков, Чехов, Вересаев…

Увы, писатели-врачи

Россию от беды спасали —

Хоть стой, хоть падай, хоть кричи…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Неизлечимая Россия

Среди неисправимых бед

Вновь молится:

— Приди, Мессия!

. . . . . . . . . . . . . . .

А Он

Безмолвствует

В ответ.

Источник

Вот — источник

Тоски и печали…

 

На кресте

И в терновом венце,

Знает Он,

Что случилось в начале…

 

Знает Он,

Что случится в конце…

 

 

Дисгармония

1.

Я

Жил,

Пространством ограничен…

 

Был

С временем я органичен,

А сам с собой — дисгармоничен,

 

Поскольку видел я,

Мой друг,

Железный занавес вокруг…

 

А в театральном государстве

Все рассуждали о коварстве,

О лицемерии и лжи

Душителей живой души —

 

Покуда не ушли из жизни

Мечтавшие о коммунизме

И о бессмертии вожди…

 

И

Занавес железный

Рухнул…

Сверкнула молния…

Гром ухнул…

 

И до сих пор идут дожди…

2.

Постепенно — от мифа до мифа —

Дисгармония зреет в душе…

И теперь диссонансная рифма

Мне, признаться, милее уже.

 

Повторение сердцу не ново.

Всё, что будет, известно судьбе.

И всё чаще стихи Ивановой

Я кладу под подушку себе…

 

И всё чаще, проснувшись внезапно

От тревоги в кромешной ночи,

Я смотрю, очарованный светом,

Как прекрасны Земля и Луна…

* * *

Нет,

Не надо

Ни Рая, ни Ада!

 

Пусть продлится моя Илиада…

Пусть продлится моя Одиссея…

 

Я

На берег иду Енисея,

Где гудит теплоход…

И плыву

Днём и ночью — во сне, наяву…

 

 

Воля к жизни

1.

— Я воскресить хотел отца и мать.

Хотел я необъятное объять…

Была мне воля к жизни по плечу…

 

И что же?

Ничего я не хочу!

 

А ведь хотел и мог,

Уж ты поверь,

Пройти тогда через любую дверь…

2.

— Опять —

Семь бед,

Один ответ,—

 

Тоска,

Не много и не мало…

И никакого смысла нет

Вернуться и начать сначала…

3.

Он мне сказал,

Что умиранью рад,

А я сказал,

Что я ему не верю.

 

Был листопад…

И дождик был…

И град…

И ветер хлопал окнами и дверью…

И выпал снег…

 

…А он и говорит:

— Смотри,

Какой чудесный зимний вид!

След в след

Я

По краю добра

Еду к Раю —

И дорогу не выбираю…

 

Потому что,

Движению рад,

Знаю точно, что зло — это Ад…

 

Зло

По краю,

Как тень, стороной,

Точно эхо, спешило за мной,

 

За спиной

Повторяя, след в след,

Много лет

Семантический бред…

 

 

За фестом — фест

1.

На поэтическую трассу

От диссонанса к ассонансу

Нас вдохновение ведёт,

О Муза милая, с тобой

 

Вперёд…

И вдруг — за поворот,

Наоборот,

Любой тропой…

2.

Славно —

Господи, спаси! —

Фестивалить по Руси,

 

На халяву, натощак

Пить и водку, и коньяк…

 

Лёгких девушек любить…

Самому любимым быть…

 

А потом —

Писать стихи

И замаливать грехи…

3.

И нападала критикесса,

И защищалась поэтесса,

И замолкали…

 

И опять

Они пытались доказать

Свои на истину права…

 

И каждая была права.

4.

Дева

Пела, шутила,

У веселья во власти…

 

От неё исходило

Диво

Солнечной страсти…

 

А как песню пропела

Посреди карнавала —

На тебя посмотрела

И куда-то пропала…

5.

У неё

Влеченье к сладкой жизни…

У него

Влеченье к сладкой смерти…

6.

Я помню, как

Под солнечными струями

Любовь передавалась с поцелуями…

 

Я помню,

Пели все: — О, money, money,—

И: — I love you…—

Светлане, Тане, Мане…

 

Но это —

С сожалением и с болью —

Уже никто не называл любовью.

7.

Поэзия

Кончилась в марте,

Когда верещали коты…

 

Когда

Своё старое зеркало

О тумбочку грохнула ты,

 

Увидев

В своём отраженье —

Всеобщее выраженье…

8.

Дань отдав беспочвенным обидам

Посреди обыденных забот,

Поэтесса травится крысидом…

А поэт пускает пулю в рот…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А обидчик, сплетник, обормот

До сих пор живёт и хлеб жуёт…

9.

Он путал Австрию с Австралией,

Страну Италию с Анталией…

Английский алфавит с китайским,

Край Краснодарский с Красноярским…

День, ночь, свет этот и тот свет…

Недаром критик в час прощальный

Сказал: — Увы, сомненья нет,

Что был поэт он гениальный…

Да, гениальный был поэт!

Время

— Время быстро летит,

А душа не стареет! —

Мне признался пиит,—

 

Жаль, что тело болеет…

А казалось, увы,

Не сносить головы…

* * *

Я вырос

В замкнутом пространстве.

 

Замки,

Куда ни посмотри,

Напоминали мне о рабстве —

Увы, снаружи и внутри.

 

О!

Если б я, мечтая, смог

Взломать хотя б один замок!

Ялта

Перед нами

Плещет море,

Широко и глубоко…

 

Я — в миноре,

Ты — в мажоре.

Нам расстаться нелегко.

 

У матросов

Бравый вид.

А корабль уже гудит…

Удача

Я

Желаю,

Чуть не плача:

— Ты вернись ко мне, удача,

И, жалея счастья дни,

Счастье

В Новый год верни…

Чтоб,

Забыв про докторов,

Жил я весел и здоров!

Перед грозой

Как глаза мои сухи!

Сам с собой вдвоём

Почитай-ка мне стихи…

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

А теперь — нальём!

Вот он — мёд,

А вот он — яд,

Словно две слезы…

 

Как глаза твои блестят

В зеркале грозы!

 

Метафизика притяжения

Мы шли тогда

Одной тропою —

Ты хороша, и я хорош…

 

Соединяла нас с тобою

Метафизическая дрожь…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Где

Та тропа,

Скажи на милость?

 

А притяженье сохранилось!

Домик в деревне

Буханку хлеба,

Пачку чая

Несу в свой деревенский дом…

 

Где пугало

Меня встречает,

Качая рваным рукавом…

 

И пёс,

Мотая головой,

Мне посвящает визг и вой…

В ресторане

Здесь, где жизнь убога,

Славно петь, однако,

Под гитару Блока

Или Пастернака…

 

Петь для местной пьяни,

Как когда-то, смел,

Трезвый Северянин

И Есенин пел…

 

Здесь, где всех к ответу

Призывает смерть…

На Руси поэту

Больше негде петь.

 

Семь рассказов

 

Книги на продажу

Рассказ

 

Всю жизнь слесарь АТП — автотранспортного предприятия № 184 — Иван Иванович Пиндосов мечтал уйти на пенсию, чтобы написать роман о современности.

Мечтал, потому что свободного от работы времени у него практически не было. Днём он чинил старые автобусы, а вечером, у себя в гараже, восстанавливал кому-нибудь разбитую в ДТП иномарку, за что и получил прозвище Пиндос — золотые руки.

Мечты сбываются!

Едва исполнилось ему шестьдесят лет, как сказал он своему начальнику:

— Всё, напахался! Оформляйте меня на пенсию.

И когда получил первую пенсию, прикинул, что если два года он будет писать роман и откладывать часть денег на его издание в частной типографии, то всё у него получится в лучшем виде.

Жена Мария не возражала.

— Пока я работаю бухгалтером,— сказала она,— не пропадём. На еду хватит.

 

Роман назывался «Перестройка» и начинался стихами:

Перестройка, перестройка,

Ты лети, как птица-тройка!

Жизнь по-новому любя,

Мы приветствуем тебя!

Образ птицы-тройки лошадей, мчащихся по обновлённой Руси, связывал повествование Ивана Ивановича Пиндосова с прозой Николая Васильевича Гоголя, творчество которого он очень любил ещё со школы и не случайно взял за образец.

И вот упорный двухгодичный труд завершён.

Роман написан и издан.

Все пятьсот экземпляров в картонных ящиках привезены домой и стоят в прихожей двухкомнатной хрущёвки, дожидаясь встречи с читателями.

 

Ящики с романом остро пахли типографской краской, от которой у Ивана сладко ныло сердце, а у Марии начались частые приступы бронхиальной астмы. И она, после очередного приступа удушья, категорически заявила:

— Срочно что-то делай с этими ящиками! Или я сама сыграю в ящик! Вместе нам не жить.

 

И загрузил Ванька Пиндос пятьдесят экземпляров в рюкзак и пошёл по городу, по книжным магазинам, распространять тираж.

Но в магазинах «Книжный причал», «Родное слово», «Аристотель» и в других ему вежливо объяснили, что все книжные магазины приватизированы одной солидной московской фирмой, снабжаются книгами из своих издательств и не имеют права на реализацию произведений местных авторов.

Попытался было Иван сунуться в одну, другую, третью конторы в центре нашего прекрасного сибирского города Абаканска, ещё во времена социализма превращённого в центр высокой культуры самой читающей в мире страны, однако охранники довольно недоброжелательно посылали его подальше:

— Шёл бы ты, папаша, отсюда подобру-поздорову. Тут, кроме тебя, желающих продать хватает, еле отбиваемся,— то косметику, то шмотки предлагают, достали уже!

И свернул он с центральной улицы в направлении когда-то колхозного, а ныне Славянского рынка Гагика Хачикяна.

У пивной палатки перед входом на рынок за круглым пластмассовым столиком сидели в пластмассовых креслах три алконавта и пили водку из пластмассовых стаканчиков.

— Привет, мужики! — радостно обратился к ним Иван.— Купите у меня мою книгу! Вот, роман о нашей современной жизни написал, «Перестройка» называется. А вот, на второй странице, мой портрет: узнаёте?

Молча полистали алконавты книгу, повертели так и сяк и вернули.

— О современности мы сами всё знаем, и не понаслышке! — сказал первый.

— Никогда не читал книжек, не читаю — и не буду читать! — сказал второй.— Может, угостишь нас?

— Что вы, ребята, я давно уже сам не пью и вам не советую!

— А валил бы ты тогда кулём отсюда! — сказал третий.— А не то мы так тебе физиономию разукрасим, что ни в одной фотографии больше сфотаться не сможешь!

Понял Ваня Пиндос, что дело туго, наклонился и достал из-за голенища сапога длинную остро отточенную отвёртку, с которой никогда не расставался, и похлопал ею о левую ладонь.

Алконавтов как ветром сдуло.

И сел Иван в автобус, и поехал к железнодорожному вокзалу: может, там повезёт?..

Ехал и любовался из окна прекрасным нашим сибирским городом Абаканском, пальмами и фонтаном на площади имени Великой Октябрьской социалистической революции, а также пальмами и фонтаном около Театра музыкальной комедии, в котором он, к сожалению, ни разу не был, а также фонтаном на Привокзальной площади, в центре которого, на высоком мраморном постаменте, омываемый разноцветными струями, возвышался символ города — лев, стоящий на задних лапах, в правой лапе — серп, в левой — молот.

Ж. д. вокзал был недавно отремонтирован. Стены и полы внутри сверкали отполированным саянским мрамором. Пассажирам здесь должно было быть торжественно и чудно…

Но когда Иван Иванович разложил свои книги на парапете маленького фонтанчика в центре зала ожидания, к нему тут же подошли два квадратных полицейских в пуленепробиваемых жилетах, молча взяли с обеих сторон под руки и повели к выходу.

— Что вы со мною делаете? Я свободный гражданин и живу в свободной демократической стране, где наконец-то совершилась долгожданная перестройка!

— Делаем то, что надо! — сказал один.

— Но я — писатель! Вот мои книги! Я хочу, чтобы их купили и прочитали!

— Хотеть не вредно! — сказал второй.— А будешь сопротивляться и права качать, в обезьянник отведём, там читатели уже есть!

И обескураженный писатель оказался на площади перед вокзалом, лицом к лицу со львом, символом города, держащим в лапах серп и молот.

 

Тут по радио объявили, что на первый путь второй платформы прибывает скорый поезд Владивосток — Москва.

Иван быстро перешагнул через рельсы на вторую платформу и прислонился к продуктовому ларьку, сбросив рюкзак с книгами перед собой.

«Тяжёл труд писателя,— подумал он.— Напиши, издай, да ещё и продай…»

Подошедший состав прервал его размышления. Из вагонов выбежали на платформу весёлые пассажиры и стали покупать в ларьке газировку и пирожки с ливером.

— А ты чем торгуешь, дед? — спросил один из них.

— Да вот, роман написал, «Перестройка» называется. Писатель я, Иван Пиндосов.

— Как интересно! Продайте мне! Сколько стоит?

— Цена договорная — сколько не жалко.

— Мне не жалко пятьсот рублей. Беру два экземпляра, себе и соседке по купе. Соскучился, понимаешь, по хорошему чтению!

 

Мгновенно образовалась толпа.

Все кричали:

— И мне!

— И мне!

И пятьдесят экземпляров были расхватаны, точно горячие пирожки с ливером.

 

Девять раз за текущий месяц приходил сюда с рюкзаком писатель Иван Иванович Пиндосов.

Деньги, вырученные от продажи книг, тратил он на самые дорогие лекарства от бронхиальной астмы — и жена его Мария, слава Богу, выздоровела!

А как только выздоровела, сказала:

— Садись, пиши продолжение романа! Вот, письмо тебе из Москвы пришло. Предлагают роман твой переиздать массовым тиражом, но с условием, что через два месяца ты пришлёшь им продолжение. А ещё через два месяца — окончание. Трёхтомник твой они задумали выпустить!

— Как же так? — радостный, воскликнул Иван.— Ведь я пишу очень медленно. И роман писал два года. А тут — два и два месяца?

— Ничего, я тебе помогу! — сказала Мария.— Помнишь, у писателя Достоевского была жена-стенографистка? Он диктовал, а она записывала. А чем я хуже? Включаем ноутбук — и вперёд! Диктуй!

 

Биороботы

— Все мы — биороботы! — сказал писатель.

— С чего вы это взяли? — возразила поэтесса.

— А с того, что все мы пишем не по своей воле, а по воле Всевышнего.

— Вы верите в Бога?

— Как же в него не верить, если повсюду — доказательства, что он правит нами, а мы, рабы Божьи, созданы по его образу и подобию?

— Например?

— Ну, например, к вам пришло вдохновение — и вы сочинили стихотворение.

— Но ведь это я сочинила.

— А вдохновение откуда? От Него, родимого! Он вдохнул в вас и содержание, и форму стихотворения, вы только послушно записали! Вдох-выдох, вдох-выдох… Даже дышите вы не по своей, а по Его воле. Попробуйте не дышать — и у вас ничего не получится! Вы просто вынуждены будете сделать очередной вдох. Или — попробуйте не писать! Это одно и то же. Поэтому вы — поэтесса, а я — писатель. Мы не можем не писать! Мы вынуждены описывать всё, что происходит у нас в душе и за её пределами. Мысли, чувства, события, кто что сказал, кто что сделал… И так — из года в год, из века в век… Посмотрите, сколько уже написано книг! Кажется, всё сказано — ан нет, нарождается новое поколение — и переписывает всё заново! Даже историю. Всем нужно что-то новенькое, душещипательное. Новые стихи, новые песни! А я уже устал быть биороботом, устал писать не по своей воле.

— Так пишите по своей! — сказала поэтесса.

— Это практически невозможно. За то, что я написал для себя, ради своего удовольствия, сейчас мне никто не заплатит ни рубля! И я вынужден работать в газете. Вот уже много лет я пишу, пишу, пишу для этого бумажного чудовища, которое называется «газета», и хочет выходить в свет ежедневно, и требует свежую информацию и рекламу. А редактор, как дракон, руководит этим дьявольским процессом. И платит мне! И я свожу концы с концами. Но стоит мне уйти из газеты, как я стану никем! Нулём без палочки! И не смогу пригласить вас не то что в ресторан, а даже в простую кафешку!

— А сегодня можете? — улыбнулась поэтесса.

— Сегодня могу,— кивнул писатель,— могу, но не хочу, уж извините. Вы только посмотрите на меня. На кого я стал похож? Какой из меня Ромео? Или Дон Жуан, или Казанова? Все жизненные силы высосала из меня эта газета, журналистика такая-сякая, эта вторая из двух древнейших профессий. Кстати, с чем вы и зачем на этот раз пожаловали к нам в редакцию?

— Как с чем и зачем?

— Ну вы же наверняка знаете, что газеты стихов сейчас не печатают.

— Но если стихи очень хорошие?

— Даже если очень хорошие. Раньше мы печатали стихи и платили за них гонорары. А теперь все приходят со стихами и предлагают заплатить нам, лишь бы напечататься! Деньги, конечно, были бы не лишними. Но приходится отказывать. Такой нынче художественный уровень. Пусть уж читатель наш остаётся без стихов, чем прочитает халтуру или графоманщину, которая стала повсеместной, загляните в Интернет!

— Как же мне быть?

— Пойти в типографию, они сейчас на каждом углу, и издать книжку стихов за свой счёт, а потом поторговать ею на авторском вечере или на книжной ярмарке.

— Я уже издала книжку, вот она. Называется «В ожидании любви». И если вы не хотите и не можете пригласить меня в ресторан, то я — и хочу, и могу. Бросайте свою работу! «Мерседес» у подъезда. Едем! Какой из ресторанов вы предпочитаете? Только не подумайте, что я имею какое-нибудь отношение к первой древнейшей профессии.

 

Танец живота

Рассказ

 

Гвоздём юбилейного ужина был танец живота.

В полуподвальном помещении ресторана «Забава» пахло водкой и жареной рыбой. Кондиционер не работал. Гости уже изрядно выпили.

И тут между столами, сдвинутыми в виде буквы «П», появилась танцовщица Танечка Молчанова.

Двадцать пять лет. Шоколадное тело. Высшее юридическое образование и курсы восточного танца.

Зазвучала ритмическая мелодия.

Зазвенели мониста на груди и бёдрах танцовщицы.

Публика замерла в восхищении.

Восьмидесятипятилетний юбиляр Курт Шпильберг оживился и стал хлопать в ладоши. Танечка, ритмически изгибаясь, двигалась вдоль столов. Иногда она застывала, изображая какую-то таинственную букву сексуального алфавита, но мышцы её живота и бёдер продолжали вибрировать, вызывая тонкое эхо в двух колокольчиках, продетых сквозь пупок…

Курт был счастлив. Юбилей удался на славу. Все, кто пришёл в ресторан, осыпали его подарками и цветами.

Чего ещё желать? Жизнь прожита. Итоги подведены.

 

Давным-давно, маленьким мальчиком, был он сослан с родителями, как и многие немцы Поволжья, в Сибирь, на вечное поселение.

Сначала жили в Норильске, потом в Енисейске, а потом обосновались в прекрасном сибирском городе Абаканске.

Здесь он, преодолевая моральные и материальные трудности, поступил в художественную школу имени Сурикова, потом, окончив институт, вступил в Союз художников, получил мастерскую — и стал создавать полотна, воспевающие величие сибирских новостроек и передовиков производства, первопроходцев, романтиков социализма.

Приходилось рисовать в основном по заказу, а не по велению сердца,— например, портретную галерею членов ЦК КПСС к седьмому ноября. Но он поставил себе чёткую цель: выжить в любых условиях, которые диктовала ему, ссыльному немцу, действительность, и вернуться в Германию, на родину отцов и дедов, во что бы то ни стало.

Работал много, по меткому выражению поэта, «наступив на горло собственной песне». Поэт, кстати, пустил себе пулю в лоб, а он выжил, каким-то чудом преодолев ранний репрессанс и поздний peaбилитанс — две составные части эпохи марксизма-ленинизма.

И стал сначала заслуженным, а потом и народным художником России! Случай исключительный, почти невероятный.

И когда выдал он двух своих дочерей замуж, похоронил жену, когда неожиданно развалилась империя СССР, переехал он в Дрезден, чтобы спокойно дожить оставшиеся годы.

В Дрездене приняли его со всеми подобающими почестями.

Предоставили шикарную квартиру в центре города, мастерскую на лоне природы, солидную пенсию, двойное гражданство.

Пиши, твори, радуйся жизни!

Ан нет, всё есть, а чего-то не хватает.

И стал он по нескольку раз в году прилетать в Абаканск, и стал рисовать сибирские пейзажи — и вернулось к нему вдохновение, и посыпались как из рога изобилия шедевры живописи, один лучше другого…

А когда подошло время очередного юбилея, оказалось, что в Абаканске даже нет такого помещения, которое могло бы вместить работы последних лет. Пришлось делать одновременно две выставки, в двух залах: Союза художников и Художественного музея.

 

Танечка Молчанова почувствовала восторженное к ней отношение со стороны юбиляра, как только их взгляды встретились.

Музыка усиливалась, ритм ускорялся. Юбиляр хлопал в ладоши и готов был присоединиться к танцу.

Танечка приблизилась к нему, и наступил кульминационный момент, когда голова и плечи танцовщицы сохраняли полную неподвижность, а живот и бёдра вытворяли всё, чему их научила на курсах знаменитая индианка, незакатная звезда Роза Ханум.

Полгода занималась Танечка на курсах восточного танца у Розы Ханум. Курсы были очень дорогими и очень престижными. Всего двенадцать молодых женщин отобрала Роза, только тех, кто желал овладеть искусством танца, чтобы покорить сердца своих возлюбленных и выйти за них замуж.

— Это ваш исключительный шанс! — сказала Роза Ханум.— Учитесь, и успех обеспечен.

После окончания юридического факультете некоторое время работала Танечка юрисконсультом в частной фирме ООО «Фемида».

Очень скоро стала она любовницей директора фирмы, который в минуты страсти назначил ей ежемесячное содержание в сто тысяч рублей.

Целый год аккуратно получала Танечка Молчанова эти деньги, но когда шеф узнал, что она, как говорится, подзалетела и находится в интересном положении, он резко переменил к ней отношение, заставил прервать беременность и снизил размеры ежемесячной суммы до пятидесяти тысяч.

Что делать?

Сходила Танечка к гадалке-знахарке, чтобы та предсказала ей судьбу и дала совет. А та ей и посоветовала: походи, говорит, к Розе Ханум, научишься танцевать — не пожалеешь!

Но директор «Фемиды» к успехам Танечки на курсах «Танец живота» остался равнодушен.

Он восстановил серьёзные отношения со своей законной женой и уволил Танечку без выходного пособия. После чего пришлось ей устроиться в ресторан «Забава» и показывать своё танцевальное умение на банкетах и юбилеях.

 

Курт Шпильберг уловил взгляд Танечки Молчановой — и мурашки побежали у него по спине… Потом по рукам и ногам. Почувствовал он, как бес вошёл к нему под ребро — и овладевает всем телом.

И вскочил он с бархатного юбилейного кресла, напротив танцовщицы, и стал выписывать ногами замысловатые кренделя…

Публика восторженно закричала — все сорвались с мест и пустились в пляс…

Танечка, в центре внимания, вскочила на стол и уже там продолжала священнодействовать своим шоколадным телом, доведённым в сауне и в солярии до изумительного совершенства.

Наконец раздался последний удар барабана, прозвучал последний аккорд — и юбиляр Курт Шпильберг, упав на колени перед Танечкой, произнёс:

— Богиня! Муза! Я покорён! Делай со мною что хочешь!

И взял он её за коричневую нежную руку, и, прижав её пальцы к своим губам, проводил к праздничному столу, стоящему особняком, и посадил рядышком на бархатное кресло… И налил ей бокал шампанского.

И выпили они на брудершафт, глядя друг другу в глаза, и не отходили друг от друга весь юбилейный вечер…

 

Через день, когда я зашёл в мастерскую художника, то увидел, что Танечка позирует ему в классической танцевальной позе, сложив ладони шалашиком и устремив улыбающийся взгляд ввысь.

 

Через месяц картина «Танец живота» была готова и выставлена на всеобщее обозрение в зале Союза художников.

Более ста тысяч посетителей оставили свои записи в книге отзывов. Самый яркий отзыв гласил: «Несколько часов простоял я в восторге перед картиной, которую назвал бы «Сибирская Джоконда». Спасибо художнику! Он воистину народный!»

Закрывая выставку одной картины, мэр прекрасного нашего сибирского города Абаканска прикрепил к груди Курта Шпильберга высшую награду — золотого льва, держащего в лапах лопату,— усыпанную бриллиантами, и объявил его почётным жителем города.

 

А ещё через месяц в аэропорту отправляли мы народного художника и его молодую жену Танечку Молчанову чартерным рейсом в Дрезден, и Курт Шпильберг обещал нам, что они вернутся, чтобы отметить в Абаканске сначала девяностолетний, а потом и столетний юбилей.

 

Ландшафтный дизайн

Рассказ

 

На последнем курсе универа влюбился я в студентку филфака поэтессу Веронику Петрову, или просто Нику. И стали мы жить в гражданском браке, сначала тайком, а потом и с вынужденного благословения её папы и моей мамы.

Папа Вероники, Иван Иванович, крутой перец, держал контрольный пакет акций всей ликёроводочной промышленности прекрасного нашего, любящего выпить, сибирского города Абаканска, был любвеобильным и богатым многожёнцем.

Мой папа бросил меня и маму, когда мне не было и годика, поэтому я его не помню.

Мама моя заведовала департаментом образования в областной администрации.

Естественно, рос я маменькиным сынком, точно связанный с нею неразрезанной пуповиной. Она дышала надо мной и надышаться не могла. Мечтала, чтобы стал я ландшафтным дизайнером, и сделала меня им, потому что все дороги для меня к высшему образованию были открыты.

И в конце концов я получил диплом с отличием.

По этому случаю решили мы с Никой и с моим приятелем Максом пойти потанцевать в ночной клуб «Планета Абаканск».

Я надел модные джинсы и свитер, Макс обрядился во фрак.

Наряд Ники представлял нечто воздушно-поэтическое.

Муза во плоти.

Так что на неё оглядывались, когда мы шли к «Планете» от машины.

Охранники при входе расшаркались перед Максом и Никой, а меня остановили со словами:

— Вам нельзя!

— Почему? — возмутился я.

— Сходите переоденьтесь, как ваш друг, тогда будет можно.

— Да у меня самый модный прикид в Абаканске! Даже в Москве меня в нём везде пропускали!

— В Москве пропускали, а здесь нужно выглядеть прилично.

Охранник загородил рукой проход, я откинул его руку, рука охранника изогнулась и, скользнув по моей груди, обвилась вокруг шеи.

Я начал вырываться, извиваться.

Подбежал Максим.

Завязалась потасовка, перешедшая в драку.

Приём.

Контрприём.

Удар.

Ещё удар.

Ника визжит.

Толпа вокруг улюлюкает.

Из глаз у меня летят искры, из носа льётся кровь…

Как нас развели — не помню.

На следующий день мама, осмотрев меня, ужаснулась и сказала:

— Едем в судмедэкспертизу, составлять акт! Они ответят за каждый твой синяк, за каждую ссадину!

Папа Ники, посмотрев на меня, сказал:

— Молодец! Боевое крещение принял. Никуда ходить не надо. Никому ничего не докажешь. А с охранниками я сам разберусь. Готовьтесь лучше с Никой к переезду в Москву. Куплю вам квартиру, подучишься в аспирантуре, а потом и к бизнесу моему подтянешься. Идёт?

И я согласился, как ни плакала моя мама, как ни возражала.

 

И вот в один прекрасный вечер заснули мы с Никой в самолёте в Абаканске, а проснулись в Москве, на Калининском проспекте, в шикарной двухкомнатной квартире после евроремонта, на двенадцатом этаже.

Красота! Вся Москва — как на ладони!

И стали мы вести московский богемный образ жизни.

Я учился в аспирантуре, повышал свою квалификацию и писал диссертацию на тему «Ландшафтный дизайн и современные коттеджи».

Ника сочиняла стихи и ходила по злачным местам.

Она была не только поэтессой, но и красавицей, и очень скоро покорила все гламурные круги столицы.

Её фотография появилась на обложке журнала «Караван».

Пьеса в стихах «Танатос и эрос» вдруг пошла на малой сцене театра «Колизей», а сама она стала сниматься в бесконечном телесериале «Ник и Ника», изображая молодую продвинутую бизнесменку, патриотку, страстно мечтающую о возрождении России и о собственном ребёнке.

От серии к серии кинематографическая мечта её героини сбывалась.

А в жизни, сколько я ни предлагал Нике, всё время получал отказ.

— Давай поживём для себя! — возражала она.— Мы же ещё молодые, а ребёнок — он от нас никуда не убежит!

Убежал.

И счастье семейное, о котором мы мечтали, убежало, как вода из-под крана между пальцев.

Я и не заметил, как Ника увлеклась сначала алкоголем, потом курением всяких травок, а потом и одноразовыми шприцами, наполненными какой-то очень дорогой дурью.

Вечеринки, которые она устраивала на нашей квартире, я было пытался запретить, но безуспешно. Через салон «У Ники» прошёл весь сочиняющий и играющий на гитарах авангард и андеграунд…

И когда Иван Иванович, Никин папа, крутой перец, навестил нас через год, вместо сверкающей чистотой после евроремонта квартиры обнаружил он ободранные, разрисованные губной помадой стены и горы немытой посуды на кухне и на балконе.

— Да, не справился ты, дорогой мой зять, с поставленной перед тобой задачей,— грустно сказал Иван Иванович.— А поэтому срочно, все трое, мы садимся в машину и возвращаемся в Абаканск, на свежий сибирский воздух, мозги ваши от столичного угара проветрить.

Услышав эти слова, Ника закатила истерику:

— Никуда я не поеду! Мне и здесь хорошо! Видала я в гробу ваш прекрасный Абаканск!

Но делать было нечего.

Папа, я и шофёр скрутили её по рукам и ногам, посадили на заднее сиденье джипа и поехали восвояси на дикой скорости.

Прощай, столица!

Прощай, аспирантура!

Прощай, богемная жизнь!

 

Мчались мы день, мчались мы ночь, а наутро, где-то под Омском, возник вдруг перед нами КАМАЗ, гружённый гравием, помигал фарами да и выехал на нашу полосу движения… И врезался в наш прекрасный лимузин, только железки и кости затрещали…

Как потом мне сказали, шофёр наш погиб на месте. А нас спасатели МЧС вырезали из разбитого автомобиля автогеном…

Ивана Ивановича, живого, но сильно покалеченного, транспортировали сначала в Омск, потом на самолёте в Москву, а потом — в Лондон, где его буквально сшили по частям и вернули с того света.

После лечения в травматологии Нику по приказанию папы увезли в Италию, где она проходит курс реабилитации и лечения от наркотической зависимости.

Я, слава Богу, отделался несколькими царапинами и лёгким испугом и живу сейчас в Абаканске с мамой, как маменькин сынок, связанный с нею неразрезанной пуповиной.

Она буквально ни на шаг не отпускает меня от себя, так как предполагает, что столкновение с КАМАЗом неслучайно, и советует мне порвать всяческие отношения с Никой и её папой.

— Добром это не кончится,— сокрушаясь, говорит она.

Иногда ко мне заходит Макс, и я откладываю работу над диссертацией: жалуюсь ему на судьбу и говорю, что мечтаю о встрече с Никой, потому что, несмотря ни на что, очень-очень-очень её люблю и хочу, чтобы у нас родился маленький мальчик или дочурка, мне без разницы, лишь бы она захотела.

А уж я-то никогда не брошу ни её, ни своих детей.

 

Что нас ждёт

Рассказ

 

— Я тебя люблю! — сказала Вероника.— Очень сильно люблю. И готова застрелиться на твоей могиле, как Бениславская на могиле Есенина, чтобы доказать тебе свою любовь.

— Верю, верю,— сказал Александр.— И не надо ничего доказывать! Кстати, по новым данным, Есенин не повесился, а его убили, а потом инсценировали повешение. И Бениславскую — застрелили, а потом привезли на могилу поэта.

— Откуда это тебе известно?

— Откуда? От верблюда! Книжки читать надо. И любить друг друга, ничего не доказывая.

 

Вероника и Александр были знакомы два года.

Судьба свела их на одном этаже «Бизнес-центра», где они, молодые бизнесмены, стали арендовать помещения под офисы.

У Александра была фирма «Учись без двоек!», а у Вероники — фирма «Счастливые половинки».

К Александру стекались студенты-двоечники со всего Абаканска, и он организовывал им через огромный круг знакомых образованных людей контрольные, курсовые, дипломные работы — за приличное вознаграждение.

Богатенькие двоечники не скупились. Бизнес процветал.

Вероника выявляла и сводила одиноких людей с разбитыми сердцами, желавших найти себе спутника или спутницу. Знакомила, проводила сеансы психотерапии, после чего две половинки объединялись в одно целое и бежали в церковь венчаться или в загс, чтобы зарегистрировать своё новое гражданское состояние счастья.

Обретшие счастье не скупились. Бизнес процветал.

И когда однажды Александр заглянул в соседний офис к Веронике и решил в шутку, закрыв глаза, под медитативную музыку испытать воздействие первого сеанса, шутка превратилась вдруг в серьёзную потребность взаимного общения.

И Александр вновь поддался гипнозу любви!

Хотя первая жена покинула его три года назад, отсудив в свою пользу и в пользу дочки полквартиры, машину и дачный участок на платформе Пугачёво. И он был вынужден перебраться в однокомнатную хрущёбу, напротив Дворца труда. Типичное холостяцкое логово, доставшееся по дешёвке от спившегося алкоголика.

Здесь и развивался роман Вероники и Александра.

Первой главой романа стал евроремонт, под руководством Вероники проведённый в кратчайшие сроки.

Второй главой — съезд с Вероникой.

Вероника мгновенно продала свою и его однокомнатные — и купила трёхкомнатную, новой планировки, на Взлётке, где раньше был аэродром, а сейчас финны строили престижный микрорайон.

Третьей главой стало новоселье.

Новоселье совместили со свадьбой, на которой, как поётся в песне, было много веселья, было много вина.

— Любимый мой! — воскликнула Вероника после первой брачной ночи.— Как мне с тобой хорошо! Как я счастлива!

Александр тоже был на верху блаженства и не скрывал этого. Тем более что Вероника пообещала родить ему мальчика, сына, о котором он мечтал.

Вдохновлённый, он стал даже сочинять стихи и печатать их в альманахе «Новый русский литератор»:

Вероника, Вероника!

На меня, мой друг, взгляни-ка!

И прочти в моих глазах

То, что не прочтёшь в стихах…

Всё было хорошо.

Но тут возник алчный владелец «Бизнес-центра» и вписал новую главу, заявив, что он повышает арендную плату за офисы в шесть раз всем фирмам, в связи с галопирующей инфляцией, девальвацией и грядущей деноминацией.

И фирмы «Учись без двоек!» и «Счастливые половинки» вынуждены были прекратить своё существование.

Количество двоечников в нашем прекрасном сибирском городе Абаканске резко увеличилось. Так же, как и количество половинок с разбитыми сердцами…

Но Фортуна не отвернулась от Александра и Вероники.

Хеппи-энд в романе был предопределён судьбою.

 

Законодатели Абаканска, увлечённые реформами, решили реорганизовать высшие учебные заведения города в ОСУ — Объединённый сибирский университет — и постановили, чтобы финансировался он из федерального бездонного бюджета.

А поскольку все чада депутатов были недавно двоечниками, совершенно не случайно предложили законодатели Александру стать ректором ОСУ.

И он согласился.

Естественно, что Вероника возглавила в универе Институт прикладной психологии.

А в скором времени у них родился сын Ник, который стал миллионным и с рождения почётным жителем Абаканска.

Ник растёт гениальным ребёнком, вундеркиндом.

Он посещает самые интересные занятия в универе и скоро станет доктором всевозможных наук.

Я недавно, как председатель ВАК — Высшей аттестационной комиссии, ознакомился с авторефератом его диссертации «Перспективы футурологии», и, скажу я вам, глубиной и яркостью идей, возникших на стыке многих известных мне направлений, это впечатляет.

Прочитал я и понял основную мысль диссертации, а она гласит, что всех нас, без сомнения, в скором времени ждёт прекрасное будущее!

 

Третий позвонок

Рассказ

 

Вот уж никогда не думал я, что на старости лет стану поэтом! Всю жизнь прожил спортсменом-борцом, от победы к победе.

Всё у меня есть: жена молодая, Верочка, третья по счёту, дети, внуки, почести, награды, дом, машина «Тойота», дача.

Что ещё надо?

Работа — не бей лежачего, я — тренер по греко-римской борьбе.

Все воспитанники — чемпионы.

И чёрт меня дёрнул новичку этому, Муртазалиеву, приём «двойной нельсон» показывать! Раззадорился, молодость вспомнил, блеснуть, видите ли, решил перед новой группой. Нет чтобы на словах, как обычно, объяснить.

А он возьми да и охвати меня, да так ловко, да так неожиданно присел, да как меня через себя кинет!

Перелетел я, значит, через него да на затылок и приземлился.

Хрустнула моя шея — и потерял я сознание. Очнулся на больничной койке, в гипсовом корсете. Диагноз: компрессионный перелом третьего шейного позвонка.

Открыл я рот да как в рифму заговорю:

— Это что ж это со мной? Неужели я больной?

— Да ты никак поэтом стал? — жена моя Верочка удивляется.— Больной, больной, лежи спокойно.

А я опять в рифму:

— Где у нас здесь туалет? Хочет пи-пи-пи поэт!

Больные на соседних койках как захохочут, а один из них в унисон мне и отвечает:

— Надо вам пройти чуть-чуть и налево повернуть!

От нечего делать взял я карандаш, тетрадку школьную и стал свои рифмованные высказывания записывать. И к моменту выхода из больницы накопилось у меня пять исписанных мелким почерком тетрадей.

Пока лежал, выздоравливал, пристрастился я к сочинительству, даже по заказу несколько стихотворений настрочил — на дни рождения докторам и медсёстрам, которые были мне очень благодарны и хвалили от всей души.

Но дома ситуация резко обострилась.

Вечером, когда Верочка стала звать меня в супружескую постель и говорить шутливо: мол, пришло время долги мои семейные отдавать, соскучилась, дескать, и всё такое,— прилетел ко мне Ангел с небес и стал стихи диктовать.

Жена зовёт, и Ангел зовёт.

Позвала, позвала жена, да и заснула. А Ангел — знай диктует, а я — знай записываю:

Здравствуй, Муза дорогая!

Прилетела ты из Рая,

Чтобы здесь устроить Рай…

Что ж, целуй и обнимай!

Заглянула утром Верочка в тетрадку мою, прочитала и ужаснулась.

— Так я и знала, что у тебя кто-то появился на стороне! — кричит.— Уж не медсестра ли это та, которую ты стихами с днём рождения поздравлял? Как её зовут?

— Да нет у меня никакой медсестры! — оправдываюсь.

— А почему тогда со мной в постель не ложишься? Супружеские обязанности не выполняешь? Зачем на мне женился?

— Да тут дело такое. Ангел ко мне ночью прилетает, стихи диктует.

— Ангел? Мужчина, что ли?

— Да нет, Муза он, то есть женщина бесплотная.

— Так мужчина или женщина?

— Ангелы — они двуполые,— поясняю.

— Слушай, да у тебя, я вижу, крыша поехала! Надо что-то предпринимать. Знаешь, позову-ка я священника из Покровской церкви, пусть он освятит нашу квартиру и тебя заодно.

 

Пока Верочка священника искала-договаривалась, оформился я на первую группу инвалидности по травме, распрощался со спортшколой, любимыми своими учениками и записался в литературное объединение «Абзац» при Абаканском книжном издательстве.

Редактор Иван Викторович Рыбаков прочитал мои тетрадки, задержал после заседания литобъединения и сказал:

— Вам, батенька, нужно срочно книгу издавать!

— Как книгу? У меня ведь и литературного образования нет.

— И не нужно вам никакого образования. Все поэты — от Бога. Сейчас это уже научно доказано. Вот и ваш случай подтверждает это. Кто вам стихи диктует? Ангел. А ведь Ангел — это посланник Бога.

— Но издание книги, наверное, каких-то денег стоит?

— Да уж стоит,— согласился Иван Викторович,— и немалых. Но практика показывает: есть рукопись — будут и деньги. Тут обычно возникает магическая взаимосвязь. Так что ищите спонсора. Ищите — и обрящете!

 

И спонсор нашёлся.

После сеанса лечебной физкультуры в спортзале «Авангард» зашёл я в душевую — а там на полу лежит визитная карточка: «Все виды спонсорских услуг».

Позвонил. Пришёл. Объяснил. И всё.

Спонсор перечислил деньги Ивану Викторовичу. Тот расстарался — и книга моих стихотворений «Ангелы поют» под псевдонимом Альберт Хрустальный, триста страниц, сто экземпляров, увидела свет…

На обложке — мой портрет: в виде Ангела поэт. На последней странице — реклама «Авангарда».

 

И была шикарная презентация.

Весь тираж разошёлся мгновенно между членами литобъединения «Абзац».

Меня много хвалили за смелость, знание жизни и плодовитость. Не стесняясь, пророчили мне будущность великого поэта-самородка. Шампанское лилось рекой.

Я был счастлив и ждал хвалебных статей в прессе. Но их всё не было.

Тогда я послал книгу в самую престижную газету «Абаканский труженик» и через неделю на почте получил заказное письмо.

«Уважаемый господин А. Хрустальный! Сейчас, в эпоху гласности и свободы слова, когда каждый второй житель нашего прекрасного сибирского города Абаканска пишет стихи, издать книгу за свой счёт или за счёт спонсора — не проблема. Типографии на каждом углу.

Вопрос: является ли книга фактом Художественной литературы или Поэзии с большой буквы?

Ответ: Ваша книга — не является.

Вы просите отобрать из неё лучшее и опубликовать и предлагаете деньги.

Сообщаем, что у нас очень высокие требования к стихам. А за деньги мы публикуем только объявления, поздравления и рекламу.

Найдите в себе смелость и мужество посмотреть на то, что Вы издали, со стороны.

Крепкого Вам здоровья.

С уважением.

Главный редактор В. Марковский».

 

Прочитал я это письмо прямо на почте и пригорюнился. Прихожу домой, а там жена моя и бородатый священник квартиру освящают.

Священник молитвы читает, крестит направо и налево, кадилом машет, святой водой во все углы брызгает и: «Изыди, Сатана!» — повторяет.

Надышался я ладана, молитв наслушался и, когда священник удалился, лёг с Верочкой в постель супружескую и до самого рассвета долги ей отдавал…

А когда рассвет наступил, услышал я прощальный голос Ангела своего из-за облаков солнечных:

Ты прости меня, чудак,

Если было что не так.

Пусть другие этим летом

Назовут себя поэтом…

Сомкнул я веки утомлённые и заснул сладким сном в объятиях прекрасной, доброй, любимой и всё понимающей третьей по счёту жены своей Верочки.

А когда мы проснулись, собрали все мои тетради со стихами, сели в «Тойоту», приехали на дачу, растопили камин, откупорили бутылку «Донского игристого» и долго-долго жгли стихи — по листочку, любуясь ярким фиолетовым пламенем…

 

Террорист

Рассказ

 

Мой папа в юности был похож на Сальвадора Дали, а мама — на Сару Бернар.

Вот почему я родился гениальным ребёнком.

Я прекрасно рисую, сочиняю стихи, пишу музыку.

Но лучше всего я пою.

Стоит мне услышать какую-нибудь арию из оперы в исполнении, скажем, Рафаэля или Паваротти, как я тут же могу воспроизвести её — голосом Рафаэля или Паваротти, в совершенстве, без ошибок.

Как мне это удаётся, не представляю, но всё, что я пою, отражается в моём сознании.

Таким образом я стал полиглотом. Ни итальянский, ни испанский, ни английский, ни французский языки — для меня не проблема.

Мой папа сделал всё, чтобы развить мои уникальные способности. У нас прекрасная библиотека, фонотека, рояль, компьютер с музыкальным центром, позволяющим записывать и воспроизводить любые творческие фантазии.

Сначала мы дружной семьёй жили в Крыму, но обострение отношений между крымскими татарами, русскими и украинцами вынудило нас перебраться в прекрасный сибирский город Абаканск, где никто не придаёт значения национальному вопросу. Будь ты хоть негром, хочешь жить в Сибири — живи, работай на радость себе и окружающим.

Папа занялся квартирным бизнесом, мама — преподавательской деятельностью в консерватории, которую я окончил без труда сразу по двум отделениям: композиция и вокал.

Когда я защищал две свои дипломные работы, зал консерватории был переполнен. Два часа длилась моя защита. Собственно, это был концерт в двух отделениях, с небольшим антрактом.

Папа записал его на аудио и видео.

В первом отделении я сыграл на фортепиано фантазию на темы композиторов всех веков и народов. Во втором — спел самые выразительные арии из сокровищницы оперного искусства.

Папины записи потом продавались в виде двойного альбома во всех музыкальных магазинах Абаканска, Москвы, Парижа, Лондона, Милана, Мадрида, Рима и других городов.

 

Я был нарасхват. Последовали приглашения на гастроли по странам Европы, Америки, Азии и Африки.

Папа был счастлив. Мама — на верху блаженства. Ещё бы! Их сын стал звездой первой величины. Все их тщеславные мечты сбылись.

Но тут я внезапно, видимо переутомившись, затосковал по Крыму, где не был с детства и где у нас, в районе Алушты, оставался в собственности небольшой домик с приусадебным участком и садом, где росли яблони, груши, виноград… И розы, розы, розы…

Тропинка круто спускалась по косогору из нашего сада к Чёрному морю.

В лучах восходящего или заходящего солнца я любил купаться, нырять, заплывать далеко от берега, ложиться на спину и любоваться бездонной бирюзой южного неба…

Наш домик пришёл в запустение.

Сад зарос. Но деревья плодоносили.

Мы навели с мамой порядок дома и в саду. И стали жить-поживать, наслаждаться отдыхом.

Но вокруг, как много лет назад, по-прежнему кипели страсти-мордасти. Крымские татары устраивали демонстрации, марши протеста, требовали вернуть им земли предков. Процесс шёл, но медленно и болезненно.

Слава Богу, на наш участок никто не покушался, кроме воров, которые повадились по ночам срезать наш виноград и собирать наши яблоки и груши…

 

Только-только мы с мамой соберёмся сварить варенье из золотого ранета, с расчётом на долгую сибирскую зиму, а дерево уже обобрано.

Только мы захотим собрать и засушить на зиму грушу «Конференц», а её уже обтрясли…

В конце концов, такая постановка вопроса меня разозлила, и решил я угостить воров по-настоящему, от всей души.

В беседке посреди нашего сада на круглый стол поставил я большую вазу, а в вазу положил самые красивые яблоки и груши с запиской: «Дорогие воры, кушайте на здоровье!»

А чтобы им было вкуснее, соорудил я, вспомнив давний школьный опыт, взрывное устройство. Не буду описывать его составные части, чтобы другим неповадно было. И спрятал его в центре вазы, среди фруктов.

Одну ночь ждал, вторую, третью…

Наконец, на четвёртую ночь, ровно в двенадцать часов, в беседке раздался долгожданный взрыв.

Вор лежал рядом с беседкой и стонал. Правая рука, оторванная по локоть, валялась рядом.

Что дальше?

Естественно, приехала милиция. Взяли у меня показания. Завели уголовное дело. И поместили в симферопольскую тюрьму, где я находился под следствием полгода.

Настроение у меня было приподнятое. Я радовался, что восстановил справедливость на земле.

И пел — днём и ночью арии из опер, да так божественно, так красиво, что вся тюрьма замирала, в буквальном смысле ничего не делала, как бы парализованная, зачарованная, когда я в порыве вдохновения выводил нежнейшее «ля» второй октавы.

Наконец, вызвал меня к себе начальник тюрьмы и сказал:

— Послушай, певец, что это ты вытворяешь над нами, простыми работниками правоохранительных органов, и над нашим контингентом?

— А что, собственно? — спрашиваю.

— А то, что ведёшь ты себя, как сумасшедший! Сам не спишь и другим не даёшь. Задолбал ты всех нас своим сладострастным пением. Терпели мы, терпели и решили направить тебя в психобольницу, на судебно-психиатрическую экспертизу. Пусть там решат, кто ты есть на самом деле — или певец гениальный, или террорист.

 

И перевели меня из тюрьмы в Симферопольскую психобольницу, где признали меня душевнобольным, которым, кстати сказать, я себя не считаю. И решением суда определили на принудительное лечение в психобольницу общего типа по месту жительства, в наш прекрасный сибирский город Абаканск, где я и нахожусь по настоящее время по адресу: улица Курчатова, 14.

И сколько будет длиться это лечение, то есть издевательство надо мной, я не знаю. Вот почему изложил я свою историю вкратце, чтобы разослать во все бесплатные газеты, которые даёт читать нам наша администрация.

Может быть, кто-нибудь напечатает мой рассказ, и заинтересуется кто-нибудь, и приедет по вышеуказанному адресу, и поставит вопрос о снятии с меня принудительного лечения…

Петь мне здесь запрещают, играть на пианино тоже.

И пропадают мои гениальные способности ни за что ни про что.

А ведь я мог бы откликнуться на одно из многочисленных приглашений, которые ещё в силе, и уехать куда-нибудь на гастроли, и радовать людей талантами, которыми наградил меня Господь Бог при помощи моих замечательных родителей, которые каждый день ходят ко мне на свидания, носят передачи… И плачут, пока голодные нищие санитары поедают то, что они принесли, а я томлюсь, когда же они наедятся и выведут меня к моему папе, который в юности был очень похож на Сальвадора Дали, и к маме, походившей на красавицу Сару Бернар, а сейчас стали от горя похожими на старичка и старушку…

 

 

Глава 13.

Так пели провода

Опубликовано в журнале День и ночь, номер 6, 2012

 

Николай Ерёмин

Так пели провода

 

 

* * *

      Борису Панкину

 

Психобольница. Дверь. Ночной вокзал.

Я вышел из него навстречу полдню,

Пришёл в себя…

Ах, где же я плутал?

Сон кончился. Я ничего не помню!

Вокруг — непроницаемые лица.

Вокзал. Машина. Дверь. Психобольница.

 

Весенний свет

1.

Вокруг —

Весенний свет,

Наивный и простой.

 

Мне очень много лет.

И я шепчу:

— Постой!

 

Хлебни со мной вина,

Чтоб стала жизнь хмельна…

 

2.

Как радует меня весенний свет! —

Овеянный простором и свободой…

 

В награду за любовь минувших лет

Досталось мне общение с природой…

 

Рассвет — и вечер, Солнце — и Луна…

Отныне ими жизнь моя полна.

 

* * *

Я знаю то,

Чего никто не знает!

Ко мне за этим знанием идут…

 

И я

Делами их

Всё время занят,

И нужен постоянно там и тут…

 

Но вот уходят все по одному —

И снова я

Не нужен никому…

 

* * *

Тут и там заявляет палач:

— Ты виновен! — хоть смейся, хоть плачь.

Ариадны запуталась нить.

Заплати, если хочется жить.

• · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·

Ты не хочешь платить палачу?

Так я сам за тебя заплачу!

 

* * *

Помню, как

Мне хотелось бежать —

Хоть куда,

Лишь бы только отсюда…

 

Но отец удержали и мать,

Дом, работа, погода, простуда…

Музыкальный театр,

Краеведческий древний музей…

Наставления школьных друзей…

Все, увы, не напрасно старались.

Где они?

Лишь музей да театр и остались.

 

* * *

Виновны все,

Поскольку, грешный, он

За то, что невиновен, был казнён!

 

За то,

Что был чуть-чуть умнее всех

И объяснял им, что такое грех…

 

За то, что там,

Где все на одного,

Все, без сомненья, поняли его…

 

 

* * *

На закате,

В поздний час,

Я на мир смотрю устало.

Вместо слёз —

Песок из глаз…

• · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·

Вот какая жизнь настала…

 

* * *

В груди — невоплощённая любовь,

Увы, к тебе, оставшейся такою

Теперь уже недостижимой вновь,

Далёкою и вечно молодою…

 

Лишь вспомню о тебе — и улыбнусь,

И радость тихо переходит в грусть…

 

 

На берегу

Кто мы с тобой?

То мудрецы, то психи

На берегу — до горизонта взгляд,

Где Тихий океан

Такой же тихий,

Великий, как сто тысяч лет назад…

 

В гору и с горы

Я думал,

Что труднее подниматься,

А оказалось,

Что трудней спускаться,

Чтоб удержаться,—

Под гору,

С горы…

 

Острее всех возвышенных страстей —

Опасность

Улететь

В тартарары,

Туда, где даже не собрать костей…

 

Пасха

 

Флейтист

Под шляпою немодной,

С полями от плеча к плечу,

Играл,

Холодный и голодный,

У памятника Ильичу…

 

И,

Гипсовой

Невечной лепки,

Заслушавшись, по-над рекой,

За ним

Ильич в немодной кепке

Стоял с протянутой рукой…

 

И я

Флейтисту,

Христа ради,

Пасхальный потянул кулич…

И тут же мне

Укор во взгляде

Безмолвно подарил Ильич…

 

* * *

Духовный голод по России:

Пожар в душе — не погасить…

Все ждут Спасителя, Мессию,

Чтоб выпить с ним и закусить…

 

* * *

Поэт

Стихи писал всю жизнь —

О том или об этом…

 

И вдруг

Сказал мне, глядя ввысь,

Что не был он поэтом,

 

А был обычным рифмачом

И злободневным трепачом…

 

И, глядя вдаль, в ночную тишь,

Добавил:

— Ну чего молчишь?

 

* * *

Мраморные — в нише —

Прячут мёртвый взгляд

Нищий духом Ницше,

Нищий духом Кант…

 

Мраморным — навеки —

Нищенский приют.

В двадцать первом веке

Им не подают.

 

* * *

Я не знал,

Куда иду —

Мимо дальних стран,

Вифлеемскую звезду

Положив в карман…

Мимо

Городов и сёл —

И людской молвы…

• · · · · · · · · · · · · · · ·

Знаю я,

Куда пришёл

И зачем, увы…

 

* * *

Хорошо, что я не плачу,

Ощутив ночную грусть…

 

Что, надеясь на удачу,

Над собою днём смеюсь,

Если что-то вдруг не так,

Повторяя: «Сам дурак…»

 

 

Глава 14.

Рассказы завтрашних ночей

 

 

      70-летию моего друга Эдуарда Русакова посвящаю

 

Куба — любовь моя!

Рассказ

 

Певец Михаил Победоносцев лежал на операционном столе и протяжно декламировал:

 

Стой, певец! Стой, родимый! Куда ты?

У тебя ж — аденома простаты!..

Хирург Виктор Дегтярёв старательно мыл руки по методу Спасокукоцкого — Кочергина.

 

Ассистент-анестезиолог готовился к проведению пациенту спинномозговой пункции.

 

Операционная сестра Машенька раскладывала стерильный инструментарий.

 

Певец только что срочным порядком на такси был доставлен в хирургическое отделение областной лечебно-профилактической комиссии, откуда он утром сбежал, чтобы провести в областной библиотеке творческую встречу.

 

Встреча длилась три часа без перерыва, и аденома простаты, рассердившись на отсутствие к ней должного внимания, в гневе пережала уретру и ввела певца, излучавшего творческую энергию, в предкоматозное состояние.

 

— Доктор,— сказал певец,— я ужасно боюсь!

 

— А вы не бойтесь. Маленький укольчик — и никакой боли. В течение всей операции вы будете находиться в ясном сознании и можете разговаривать.

 

— А без операции нельзя обойтись?

 

— Нет. Обследования, проведённые в терапевтическом отделении, из которого вы так удачно сбежали, говорят, что нельзя.

 

— Как же мне было не сбежать, если у меня сегодня день рожденья? Шестьдесят два стукнуло! Да и творческая встреча. Обещал, обещал, да всё откладывал.

 

— Вот и дооткладывали,— сказал хирург, склоняясь над певцом.— Так, делаем послойный разрез от лобка до пупка…

 

— Доктор, а можно без этих комментариев? У меня от них, как представлю, мурашки по спине…

 

— Можно, да только осторожно,— сказал хирург.— Хорошо. Комментарии мои будут лаконичны и понятны только моим ассистентам. Но пока мы будем заниматься своим делом, расскажите-ка нам о своих делах. Я, по сути, ничего ведь о вас и не знаю. Кроме того, что вы — певец и народный артист.

 

— Это плохо,— сказал певец.— А ведь я спел все ведущие партии в нашем прекрасном Абаканском оперном театре! «Иоланта», «Князь Игорь», «Аида», «Евгений Онегин», «Пиковая дама», «Тоска», «Царская невеста», «Дон Прокопио», «Риголетто», «Паяцы», «Трубадур»… Какой репертуар!

 

— И ни на одной из этих опер я не был! — сказал хирург.— Зато прооперировал всех ваших коллег-артистов. Ну да ладно. Лучше расскажите: как вы дошли до жизни такой? Где родились? Кто ваши родители?

 

— Ах, доктор! Родился я в Магадане. Слышали о таком городе? Много о нём песен есть, но Канделаки любил вот эту:

 

Магадан теперь — как Сочи!

На-ни-на… На-ни-на…

Солнце греет, но не очень…

На-ни-на… На-ни-на…

Ну и так далее. И были у меня два отца и одна мать…

 

— Шутить изволите?

 

— Какие тут могут быть шутки? Моего будущего биологического отца по сфабрикованному делу репрессировали как врага народа и сослали в места лишения свободы на десять лет. Но мне ужасно повезло. Мой второй, идеологический отец, вождь всех времён и народов, издал указ, по которому жёны заключённых могли в последний год срока приехать и разделить с мужем его участь. Каково? Таким образом, он поспособствовал моему зачатию. Мать доехала до Владивостока на поезде. А дальше, до Магадана,— на пароходе «Находка», вместе с тремястами таких же декабристок. В двухстах метрах от берега «Находка» подорвалась на мине. Но, слава Богу, все были спасены. И вот ровно через девять месяцев, в бараке, на зоне, я и увидел свет.

 

Все три оставшихся до освобождения месяца я так орал, что зэки сочувственно говорили моим родителям: «Не иначе как певцом будет!» — не ошиблись.

 

Из Магадана мы переехали жить в прекрасный сибирский город Абаканск.

 

Папа работал на ПВРЗ — паровозовагоноремонтном заводе — слесарем, пока его не выгнали за пьянку. Мама там же — техничкой. Жили во времянке, втроём, и ещё угол сдавали то одному, то другому постояльцу.

 

Когда учился я в шестом классе, в школе ввели уроки пения и организовали хор. Хормейстер Фёдор Фёдорович устроил прослушивание, заставил всех по очереди петь самую популярную тогда песню «Куба — любовь моя».

 

Я проорал первый куплет так громко, что Фефе, как мы его прозвали, захлопал в ладоши и, перекрывая мой ор, воскликнул: «Довольно! Хватит! Михаил, у тебя нет ни голоса, ни слуха. Поэтому я буду ставить тебе пятёрки просто так. Только ты на занятия ко мне не ходи. Договорились?»

 

И стал я частично свободным человеком. У всех — пять уроков, а у меня — четыре. Что хочу, то и делаю. Мама — на работе, папа — неизвестно где и с кем выпивает. Дома — квартирант дядя Рома, аккордеонист филармонии.

 

Вот он-то однажды меня и спросил, в чём дело. И удивился. И за неделю научил меня правильно петь «Куба — любовь моя», и всю нотную грамоту потом объяснил, и голос мне поставил.

 

И вот в конце учебного года пришла комиссия из районо, познакомиться с успехами нашего школьного хора, и увидела, что все на сцене поют, а я молчу. Молчу, потому что Фефе запретил мне рот открывать.

 

«Мальчик, а почему ты молчишь?» — председатель комиссии спрашивает. «Да ему медведь на ухо наступил!» — объясняет Фефе, и все хористы дружно смеются.

 

А председатель берёт в руки баян и говорит: «Что ж, давайте проверим! А ну-ка спой нам песню «Куба — любовь моя», да так, чтобы Фидель Кастро услышал».

 

И я запел. И все были поражены. И когда я кончил петь, все от души захлопали в ладоши, а председатель объявил, что включает меня в группу школьников, едущих на Кубу для творческого обмена.

 

На Кубе я действительно познакомился с Фиделем Кастро. Мы до сих пор с ним изредка переписываемся. За месяц, проведённый на острове Свободы, я обучился испанскому языку, стал петь по-испански и, несмотря на строжайшую дисциплину и контроль, попробовал кубинского рому и гаванскую сигару. Так что когда я вернулся в школу, стал я легендой, героем и звездой первой величины.

 

Мама моя по-прежнему работала техничкой, и мы, благодаря квартиранту, кое-как сводили концы с концами. Но внезапно появлялся пьяный папа и требовал от мамы денег. А однажды пришёл поддатый, открыл дверь и говорит ей: «Не дашь денег — убью!» Да как метнёт в неё кухонный нож! Да так сильно, что я потом не смог его вытащить из деревянной перегородки. Мама молчит, слова вымолвить не может.

 

А я встал вдруг между нею и отцом и говорю: «Уходи из нашего дома! И чтобы глаза мои тебя больше не видели!» Сказал — и аж задрожал весь. «Ты чего, сынок?» — начал было отец. «Уходи!» — повторил я.

 

И представляете — ушёл он. Ушёл навсегда из нашей жизни. Говорят, после этого он за ум взялся, пить бросил. Женился, и даже мальчик у них родился. Брат мой. Но я о нём так до сих пор ничего и не знаю.

 

Школу я закончил с похвальной грамотой, и устроила меня мать на ПВРЗ учеником токаря.

 

— А с пением как же? Бросили? — спросил хирург и добавил, обращаясь к ассистенту и операционной сестре: — Начинаем экстирпацию. Будьте особенно внимательны. Так. Зажимы. Кетгут. Скальпель.

 

— Как же, бросишь тут, когда мать постоянно твердит: «Учись, человеком станешь!» Так что днём — работа, а вечером музыкальная школа при Дворце культуры имени Карла Либкнехта. И потом, в армии, когда в стройбате служил, пел — в свободное время.

 

Лишь после армии, когда поступил я в музыкальное училище, только тогда я запел по-нас­тоящему. Благодаря любви. Да.

 

Звали её Зоя Ильинична Сологуб. Была она преподавателем вокала. Только меня увидела, только меня услышала, так через день и призналась. «Мишенька,— говорит,— двадцать два года я ждала этой встречи!»

 

Разве на такие слова что-нибудь возразишь?

 

Всю свою душу она в меня вложила, всю свою любовь, пока приёмам пения и тайнам дыхания обу­ча­ла… А когда пришло время окончания училища, сказала: «Всё, Миша, ты теперь сформировавшийся певец. И никто тебя ничему новому не научит и не переучит. Можешь петь в любом театре. Но знаешь, без высшего образования, без диплома в нашей бюрократической стране все дороги будут тебе закрыты. Поэтому езжай в Москву, в консерваторию. Вот тебе рекомендательное письмо. Там меня знают. И ценят. Держись самостоятельно — и тебя тоже будут ценить».— «А как же наша любовь, Зоенька?» — спрашиваю я. «А никак. Стара я, Миша, стала для тебя, ушли мои годы. Спасибо тебе за то счастье, что я испытала. Езжай. И не оглядывайся назад. Жизнь оперного певца всегда полна любовью. Новая партия — новая любовь. И никуда от этого не денешься. Любовь — одна. Принимай каждое новое чувство как продолжение предыдущего. С открытым сердцем».

 

— И как вас в консерватории приняли? — спросил хирург и добавил чуть тише: — Зажим. Кетгут. Скальпель.

 

— Всё было, как сказала Зоя. И как Вольф Мессинг мне предсказал. Случилось так, что возвращался он с гастролей в Москву, и ехали мы с ним в одном поезде, в одном купе. Я молчал, думал о поступлении в консерваторию. А он вдруг все мои мысли и озвучил. Разговорились. И потом, когда в Москве прощались, задержал он мою ладонь в своей и, глядя пристально в глаза, произнёс с каким-то особенным чувством: «Пой, Миша, пой! Всё сложится хорошо. Потому что дано тебе столько, сколько и десятерым вместе взятым не снилось!»

 

И стал я студентом консерватории. И познакомился со всеми знаменитостями. И все приняли меня в свой круг. Свешников, Светланов, Бабаджанян, Магомаев, Покровский, Ведерников… и Гуго Тиц. Слышали о таком?

 

— Нет, не слышал,— сказал хирург.— Сейчас может быть немножко больно, так вы потерпите… Зажим. Кетгут. Скальпель… Хорошо! Не больно?

 

— Нет,— сказал певец.— Так вот, Тиц — профессор консерватории, педагог, солист Всесоюзного радио. Когда Гитлер грозился захватить Москву, то сказал, что первым расстреляет диктора Левитана, а вторым — певца Гуго Тица за его антифашистские песни. Вот под руководством Гуго Ионатановича я и имел честь обучаться и заканчивать консерваторию.

 

— Про Тица ничего не знаю, а вот про Вольфа Мессинга наслышан. Два купленных на свои деньги и подаренных военным лётчикам самолёта… Чтение мыслей, предсказания, гипноз… Неужели это всё правда?

 

— Правда, чистейшей воды. Я несколько раз встречался с Вольфом Гершеньевичем, так, представьте, после этого как под гипнозом был. А восьмого ноября, когда он умер, спел «Риголетто», и когда узнал — голоса лишился. И подумал, грешным делом: всё, гипноз закончен. Петь больше не смогу.

 

Друзья мною восхищаются: «Вчера ты пел, как Бог!» А я в ответ шепчу им: «Да, вчера, а вот сегодня…»

 

И посмотрела меня главный фониатр клиники Большого театра, выдающийся оториноларинголог, профессор Валентина Антоновна Фельдман-Загорянская, и говорит: «Мишенька! Да у вас огромная дыра между голосовыми связками. Дыра явно психогенного характера. Я, конечно, могу укол сделать, скальпелем кое-что, но тогда мне придётся взять у вас расписку, что все последствия вы берёте на себя. Лучше давайте поступим так. Подождём полгодика. Никакого пения и никаких разговоров. Вы даёте мне обет полного молчания! И мы ждём».

 

— Ну и как, выдержали вы обет молчания? — спросил у певца хирург.

 

— А что мне ещё оставалось делать? Молчу, а сам арию Фигаро из оперы Моцарта «Свадьба Фигаро» мысленно повторяю.

 

Зато когда голос вернулся ко мне и приехал я в город Казань на ярмарку вокалистов, уже как выпускник консерватории, произошло невероятное. Я так спел на ярмарке, что все театры Советского тогда Союза одновременно пригласили меня к себе на сцену.

 

«Небывалый случай! — воскликнул ректор консерватории.— Миша, куда тебя распределить? Решай!» — «Ну нет уж,— сказал я,— во все театры одновременно я распределиться не могу, а обижать никого не хочется. Давайте мне свободный диплом!»

 

И стал я свободным художником. И вернулся сюда, в распрекрасный наш сибирский город Абаканск, к маме. И мне, наверное, последнему оперному певцу при социализме, дали возможность самому выбрать себе по вкусу государственную квартиру!

 

И стал я ведущим солистом Абаканского государственного театра оперы и балета, где никто, кроме меня, две с половиной октавы взять не мог. Женился. Детьми обзавёлся, внуками… И почувствовал себя самым счастливым человеком в мире, который, кстати, весь этот самый мир и объездил с гастролями вдоль и поперёк. Так что всё, чего я хотел, всё у меня сбылось. И лишь одно меня тяготит: что до сих пор не знаю, где могилка моего отца. И брата своего не видел, найти бы его!

 

Сегодня мне исполнилось шестьдесят два года. Как вы, доктор, думаете, сколько я ещё проживу? Я ведь преподаю в Академии музыки и театра, хочется своих учеников на ноги, как говорится, поставить и на большую сцену вывести.

 

— По моим наблюдениям,— сказал хирург,— тот из мужчин, кто пережил свой критический возраст, шестьдесят два года, тот ещё долго живёт. Вот, полюбуйтесь-ка на свою аденому. Какую красавицу вы в себе вырастили! Теперь она мешать вам не будет. Живите сколько хотите! Машенька,— обратился он к операционной сестре,— отправьте пунктат на анализ, а её положите в банку со спиртом, чтобы потом студентам показывать. Редкий по своей величине экземпляр! А что касается поисков брата, так по некоторым признакам я и есть, Миша, брат твой младший. Как звали батюшку нашего репрессированного и посмертно реабилитированного? Семён Семёнович Дегтярёв?

 

— Точно. И я был бы Дегтярёвым, да когда получал паспорт, взял фамилию матери. И прославил её как Михаил Семёнович Победоносцев, певец, народный артист, профессор, доктор искусствоведения.

 

— А я взял фамилию отца и вот — весь на виду: Виктор Семёнович Дегтярёв, хирург, профессор, доктор медицинских наук. Выздоравливай, брат мой! Сам вставай на ноги и учеников ставь. Операция прошла успешно. Вместе сходим на могилку отца. Я знаю, где она.

 

— Точно?

 

— Точнее не бывает.

 

— Ну а я тогда, брат мой, приглашаю тебя на Кубу! В гости к Фиделю Кастро! На остров Свободы, рому кубинского попить, сигар гаванских покурить,— сказал певец и включил свой знаменитый баритон:

 

Куба — любовь моя!

Остров зари багровой.

Песня летит, над планетой звеня.

Куба — любовь моя!

— У больного послеоперационная эйфория! — сказал хирург.— Машенька, сделайте ему два кубика димедрола с промедолом, пусть счастливый человек хорошенько отоспится!

 

Бесплатный сыр

Рассказ

 

— Очень хочется в Турцию! — сказал поэт Михаил Злобин своему другу, прозаику Константину Невинному.

 

— Да, в Турции хорошо! — засмеялся Константин.— Только родился — и уже турок! И твой намёк я отлично понял. Но ты же знаешь мой принцип: никому не занимать и ни у кого не занимать. А вот помочь заработать — это я могу.

 

— Да как нынче заработаешь? Все сферы влияния распределены, все ниши кругом заняты.

 

— Как? А очень просто! При помощи Интернета! Только ленивый, имея ноутбук, сейчас не зарабатывает. У каждого — свой сайт, блог, интернет-магазин… Была бы идея!

 

— А у тебя она есть?

 

— Есть, да ещё какая! Только, чур, я буду руководителем, ты исполнителем, а денежки — пополам. Идёт?

 

— Идёт!

 

— Идея проста, как всё гениальное. Каждый в России — поэтическая душа. И каждый пишет стихи. И мечтает опубликоваться. При социализме, в прошлом веке, это было, как ты сам помнишь и на своей шкуре испытал, почти невозможно. Все издательства и печатные станки принадлежали компартии. И нужно было стать её членом, а потом членом подчинённого ей Союза писателей, чтобы напечатать хоть что-нибудь. А ещё — цензура, идеологический контроль.. .Бр-р-р… Вспоминать не хочется. Да, группа избранных, отфильтрованных, дистиллированных писателей издавала книги, и гонорар им платили, и десять бесплатных авторских экземпляров присылали. Но большинство пишущих бились напрасно, отвергаемые армией штатных, запрограммированных на отказ рецензентов… Слава Богу, сейчас нет ни цензуры, ни партийного контроля. Но осталось огромное количество пожилых авторов, желающих напечатать свои стихи, да и молодые подросли. Вот на них-то мы и заработаем!

 

И появился в Интернете новый сайт под названием «Друзья Константина Невинного».

 

И был объявлен поэтический конкурс «Вдохновение». Условия: каждый желающий мог прислать свои тридцать поэтических строк. За первое место — премия пятьдесят тысяч рублей. За второе и третье место денег не полагалось. Участие в конкурсе анонимное. Голосование тайное. Сами участники должны назвать имя победителя. Срок — месяц.

 

Желающих поучаствовать в конкурсе и стать единственным и неповторимым победителем оказалось семьсот человек.

 

И через месяц был объявлен результат, по которому победителем и лауреатом мифической премии оказался поэт Михаил Злобин.

 

Остальным участникам конкурса Константин Невинный выслал семьсот виртуальных дипломов «Вдохновения» со своей факсимильной подписью и предложением выкупить наложенным платежом изданный одноимённый альманах — семьсот страниц, твёрдый переплёт, каждому по странице, на которой в очаровательной виньетке, поддерживаемой амурами и купидонами,— нетленное стихотворение из тридцати строк.

 

И процесс пошёл!

 

Деньги автору идеи, вдохновителю и организатору конкурса хлынули бурным потоком.

 

Частная типография «Семицвет», директором которой был Василий, сосед Константина по лестничной площадке, радовалась выгодному заказу и старалась проявить себя в лучшем виде. Михаил ходил в типографию за очередной пачкой альманахов, заклеивал их в конверты, старательно подписывал адреса авторов и заполнял бланки почтовых переводов.

 

Олег, внук Михаила, бегал на почту и отправлял бандероли наложенным платежом.

 

Шестьсот девяносто девять бандеролей отправил он.

 

Почему шестьсот девяносто девять? Да потому, что один чудак, семисотый по счёту, попросил прислать ему альманах «Вдохновение» бесплатно!

 

«Я понимаю ситуацию и не требую гонорара. Но пришлите хотя бы один бесплатный авторский экземпляр!»

 

За что и получил по «электронке» лаконичный исчерпывающий ответ: «Дорогой друг! В наше непростое и трудное время, когда все люди многострадальной России заняты одним-единственным процессом — выживанием, выслать вам бесплатный экземпляр мы не можем. Вспомните народную мудрость, гласящую, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке!»

 

Таким образом закончилась реализация проекта.

 

И друзья встретились на квартире у Константина, чтобы подвести итоги.

 

— Вот тебе, дорогой друг,— сказал Константин,— пакет, в котором честно и благородно заработанные тобою деньги. Ты по-прежнему хочешь в Турцию? Так вперёд! Хотеть не вредно. Их должно хватить на путёвку с проживанием в пятизвёздочном отеле в течение тридцати дней!

 

И отправился Михаил Злобин на следующий день во Дворец труда нашего прекрасного сибирского города Абаканска, где работала постоянная ярмарка горящих путёвок.

 

Тридцать туристических фирм в этот день торговали счастливыми местами под солнцем в южных странах. Огромный зал, а по периметру — столы с ноутбуками, за которыми — операторши турфирм, одна другой краше, а над столами — вывески с названиями…

 

Выбрал Михаил Злобин самую красивую девушку под вывеской «Вдохновение-тур».

 

— Как вас зовут? — спросил он.

 

— Меня зовут Наташа.

 

— Очень хочется в Турцию, Наташа!

 

— Есть Кемер, Аланья, Мармарис… Вам куда?

 

— Мне без разницы, лишь бы на море!

 

— Море везде.

 

— А вы сами когда-нибудь бывали в Турции, Наташа? — улыбаясь, спросил Михаил.

 

— Да, и неоднократно.

 

— Так, может быть, вы составите мне компанию? Ведь я там бывал лишь в мечтах.

 

— С удовольствием! Вот вам двухместная путёвка. Давайте ваш загранпаспорт, я сниму ксерокопию.

 

Наташа сделала ксерокопию, аккуратно пересчитала деньги, вручила под роспись Михаилу путёвку на две персоны и сказала:

 

— Вылет послезавтра. Встречаемся в аэропорту Черемшанка, за два часа до вылета. О билетах я позабочусь.

 

Каково же было удивление поэта Михаила Злобина и его провожающих, когда в аэропорту в назначенное время Наташи не оказалось.

 

Дежурный администратор вежливо объяснил ему, что туристическая фирма «Вдохновение-тур» в их реестре не значится, и вообще самолёта в Турцию сегодня нет.

 

В расстроенных чувствах пришёл Михаил к Константину.

 

— Интересная ситуация! — сказал Константин.— Я так думаю, что нам нужно было всё-таки выслать этому бедолаге бесплатный авторский экземпляр. Может, поэтому ты сейчас не в Турции. Впрочем, не расстраивайся. Чем чёрт не шутит! Каждый в наше непростое и трудное время зарабатывает как может. Давай лучше выпьем коньячку и поговорим. Есть у меня одна новенькая креативная идейка!

 

 

 

Концерт Паганини

Рассказ

 

Когда меня, профессора Абаканской академии искусств, пригласили в Москву дать сольный концерт на скрипке, я с радостью согласился.

 

Юбилей консерватории!

 

Да, давненько я там не был — считай, со времени её окончания.

 

Как незаметно засасывает провинциальное болото! Годами от себя не отпускает.

 

А тут всё решилось мгновенно.

 

Мой бывший однокурсник, а ныне известный пианист Анатолий Баскаков позвонил и сказал:

 

— Будешь в Москве — моя квартира в твоём полном распоряжении. Я, к сожалению, на юбилее не буду, еду, понимаешь, в Болгарию на гастроли. Так что ключ оставляю соседям. Прилетишь — живи в своё удовольствие, все четыре комнаты твои. Только одно условие: дверь в кладовку не открывай ни в коем случае! Как бы тебе этого ни хотелось. Понял?

 

— А что у тебя там?

 

— Неважно. Однако я тебя предупредил!

 

И прилетел я в Москву, и открыл квартиру Толика Баскакова — двенадцатый этаж, вид на Москву-реку и Калининский проспект,— и прошёл по квартире.

 

Да, хорошо живут пианисты в столице! Ни в сказке сказать, ни пером описать. Не то что скрипач Евгений Иванович Фридман, то есть я, в прекрасном сибирском городе Абаканске. Третий этаж в пятиэтажной хрущобе, лифта нет, вид из окна на стройку и помойку, подвал затоплен, амбре… Бр-р-р… И ничего с этим не поделаешь.

 

Открыл я холодильник — а там чего только нет! Всё есть. Даже птичье молоко в шоколаде.

 

Выпил я коньячку на ночь, закусил бутербродом с красной икрой и прилёг в спальне, включив телевизор…

 

Только начал засыпать, как вдруг слышу откуда-то женский плач и голос:

 

— Да помогите же мне, кто там есть?

 

Встал я, одну дверь открыл.

 

Никого.

 

Вторую дверь открыл.

 

Никого.

 

А на третьей двери, гляжу, висит металлическая табличка — с черепом, двумя перекрещенными костями, молнией и надписью: «Не влезай! Убьёт!». Такие таблички я видел на столбах высоковольтных передач.

 

Ну и юморист Толик, думаю.

 

А из-за двери — женский голос:

 

— Да помогите же!

 

— Кто там? — спрашиваю.

 

— Откроете — увидите!

 

— У меня запрет — не открывать. Это ведь дверь в кладовку?

 

— Какой такой запрет? Откройте сейчас же! Я — жена Анатолия, и зовут меня Валентина.

 

Что делать, думаю, а сам от любопытства изнываю.

 

Потянул я, значит, дверь на себя, а она как бы сама собой и открылась!

 

И предстало моему взору чудо чудное, диво дивное: женщина в образе русалки, синеглазая, белокурая, обнажённая, по рукам и ногам блестящими цепями к полу и потолку прикованная, а на бёдрах — этакое металлическое приспособление, которое в старину, во времена рыцарей и колдуний, называлось «пояс целомудрия».

 

— Как вас зовут? — русалка спрашивает.

 

— Евгений Иванович Фридман,— отвечаю, слегка заикаясь от волнения и букву «р» не выговаривая.

 

— Женечка, значит? — красавица уточняет.— Так вот, милый Женечка, чтобы вы знали, мой муж, Толик Баскаков, старый хрыч, женился на мне в третий раз по счёту, официально, а вместо того, чтобы взять меня с собою в Болгарию, укатил туда с четвёртой кандидатурой, а меня, чтобы им не помешала, цепями здесь приковал. Так что вы — добрый молодец, мой спаситель и освободитель!

 

— Но ведь мы с ним одногодки! — возражаю.

 

— По вашему виду не скажешь. Богатырь, кровь с молоком! Впрочем, вам предоставляется прекрасная возможность доказать свою молодость и силу! Ключ от цепей в серванте, под зеркалом.

 

И освободил я от цепей красавицу Валентину, и допили мы с ней бутылку коньяка, и закусили птичьим молоком в шоколаде.

 

И заснул я в её молодых сладких объятиях под шёпот ласковый:

 

— Ах, какие у тебя нежные пальцы, Паганини ты мой длиннопалый…

 

 

 

На следующий день состоялся мой сольный концерт в консерватории.

 

Большой зал был переполнен. Очень уж меломанам хотелось услышать скрипку Страдивари, извлечённую из спецхрана в честь юбилея и выданную мне под роспись. А я должен был исполнить на ней знаменитую «Кампанеллу» Паганини, да так, как это могли сделать только божественный Паганини и я, Евгений Фридман.

 

Валентина, в полупрозрачном малиновом пла­тье, сидела в ложе бельэтажа, и пока я играл первое отделение, казалось мне, что не на меня смотрит почтенная публика, а лишь на неё, русалку и красавицу.

 

— Ты бесподобен! — сказала в антракте Валентина.— А правда, что тебе дали настоящего Страдивари?

 

— Совершенная правда,— подтвердил я.

 

— Тогда ты должен, как Паганини, сыграть для меня на одной струне!

 

— Но, Валентина, это же легенда!

 

— Так оживи легенду!

 

Ну что тут было поделать?

 

Взял я у Валентины из театрального несессера пилку для ногтей. Подпилил три струны.

 

И колокольчики «Кампанеллы» божественно зазвучали под моим удлинённым смычком.

 

Когда лопнула первая струна, меломаны насторожились в недоумении…

 

Когда лопнула вторая струна, зашушукались…

 

Когда лопнула третья струна, зал оцепенел, в нём установилась гробовая тишина…

 

Но когда я на одной струне завершил исполнение, все повскакали с мест и неистово закричали:

 

— Браво! Браво! Брависсимо!..

 

Три дня после концерта мы бродили по Москве, выполняя юбилейную культурную программу. Покупали газеты с восторженными статьями обо мне. Плавали на речном трамвайчике… И когда пришло время возвращаться мне в прекрасный сибирский город Абаканск, Валентина сказала:

 

— Я счастлива с тобой! Летим вместе!

 

— А как же Анатолий? — возразил я.

 

— Анатолий хочет, но не может. А ты и хочешь, и можешь! — воскликнула Валентина.

 

— А, какие наши годы! — махнул я рукой и согласился: — Летим!

 

 

 

Но недолго длилось наше счастье.

 

Как пело в нашей однокомнатной хрущобе вульгарное радио «Шансон»:

 

Недолго музыка играла,

Недолго фраер танцевал…

Ровно девять месяцев.

 

А как только родила мне Валентина дочку Ирочку — словно бес её обуял.

 

— Не хочу жить в этой убогой однокомнатной хрущобе! — твердит.— А хочу жить в четырёхкомнатной, на двенадцатом этаже!

 

Поднапрягся я, добрый молодец, с финансами — и переехали мы в новую квартиру.

 

— Не хочу день и ночь за твоим ребёнком ухаживать, пелёнки стирать! — твердит.

 

Поднапрягся я — и нанял круглосуточную няньку для Ирочки.

 

— Не хочу свою молодость губить в четырёх комнатах и в этом паршивом Абаканске прозябать!

 

И загуляла моя синеглазая белокурая русалка по морям, по волнам, нынче здесь, завтра там… То с одним таксистом, то с другим.

 

Прихожу я однажды вечером домой после занятий со студентами, а няня держит на руках плачущую Ирочку и говорит мне, показывая на спальню:

 

— Туда нельзя!

 

— Почему? — спрашиваю.

 

— Потому что там Валентина с мужчиной каким-то.

 

Потянул я, значит, дверь спальни на себя, а она как бы сама собой и открылась.

 

И понял я, что нашему счастью пришёл окончательный конец.

 

Посмотрели Валентина и таксист на меня вопросительно. И сказала Валентина таксисту:

 

— Ну чего ты смотришь? Удали его из нашей спальной!

 

И вскочил таксист, косая сажень в плечах, и заломил мне два пальца на правой руке, да так, что кости хрустнули.

 

— Слышал, что она сказала? — спросил.

 

И я потерял сознание.

 

Очнулся — Валентина кричит. Доченька моя любименькая ревмя ревёт. Нянька причитает:

 

— Господи, помилуй, Господи, помилуй! Потерпите, сейчас скорая помощь приедет!

 

И приехала скорая помощь, и отвезли меня в хирургическое отделение травматологии, и сделали мне операцию, совместили фаланги пальцев, загипсовали и оставили меня в больнице.

 

Звоню я в Москву по мобильному телефону Толику Баскакову и говорю:

 

— И зачем это я, Толик, тебя тогда не послушался? И зачем открыл эту дверь проклятую?

 

А Толик слушает и смеётся:

 

— Ничего страшного! Зато теперь у тебя есть дочка Ирочка. А насчёт Валентины не беспокойся. Выздоравливай и жди. Скоро я прилечу, заберу её к себе и прикую в кладовке цепями по новой. Всё-таки чувство моё к ней не остыло. Всё познаётся в сравнении. Да и скучно как-то без неё в столице, понимаешь.

 

— Согласен, только с одним условием,— говорю я.— Ирочку я тебе не отдам!

 

— Само собой! — Анатолий смеётся.— Это твоё лучшее произведение. Поправляйся и учи её играть на скрипке, Паганини ты наш длиннопалый!

 

Клуб «Золотая осень»

Рассказ

 

— У моей бабушки было пятнадцать детей, у моей мамы — шесть, а у меня — двое,— сказала Софья Ивановна Бурдакова на встрече с пенсионерами православного клуба «Золотая осень» при областной библиотеке, куда я был приглашён в качестве корреспондента газеты «Абаканский ветеран».— И над всеми детьми тяготело какое-то проклятие. Все жили очень мало и умирали не от старости. Кто в этом был виновен, я не знаю. Дьявол, наверное. Бог бы этого не допустил, а дьяволу всё можно. Иначе зачем моего дедушку, трудолюбивого крестьянина, добрейшей души человека, вдруг раскулачили, а потом осудили по политической пятьдесят восьмой статье на десять лет лишения свободы без права переписки? Разрушили крепкую семью, обрекли на неминуемую погибель.

 

Бабушка была сослана в глухую тайгу, где среди вырубки стояли два барака — один женский, другой мужской.

 

Зимой всех сосланных заставляли работать вздымщиками, то есть обдирать кору с сосен в виде стреловидных насечек остриями вниз и прикреплять жестяные воронки, куда по весне стекала смола, живица.

 

Зимой на крутом морозе, а летом на изнуряющей жаре до полного изнеможения трудились моя бабушка и моя мама.

 

В одном из этих бараков я и родилась, и прожила там семь лет.

 

Потом бабушка умерла от сыпного тифа, а я и мама переехали в деревню Усолку, где была школа, которую я и окончила с похвальной грамотой «За отличную учёбу и примерное поведение».

 

Грамоту окаймляла красная рамка. А вверху, посередине, между знамёнами, выпукло выделялись два овальных портрета — Ленина и Сталина.

 

Моей мечтой было тогда выучиться на радиоинженера, поэтому я решилась и уехала из деревни Усолки сюда, в город Абаканск, и поступила во втуз при заводе телевизоров. Одновременно училась и работала, проживая в рабочем общежитии на улице Спартаковцев, в Николаевской слободе.

 

Школьницей вступила я в Коммунистический союз молодёжи, а на заводе — в Коммунистическую партию. И поэтому возглавила бригаду коммунистического труда.

 

Чем, спросите вы, наша бригада отличалась от обычной бригады?

 

Да ничем!

 

Просто мы были под особым партийным контролем, и к нам строже относились. Например, опоздает кто-нибудь на смену хоть на пять минут — такую проработку в парткоме потом устроят, так настращают лишить и того и сего, что в другой раз опаздывать не захочешь.

 

Зато на всяких торжественных мероприятиях усаживали нас на первый ряд и говорили с трибуны, что гордятся бригадой коммунистического труда за то, что она трудится по-коммунистически и перевыполняет норму на много процентов.

 

Что мы изготовляли, даже сейчас, в эпоху гласности и свободы слова, сказать не могу, потому что — государственная тайна и дала подписку о неразглашении. Хотя во всех газетах давно написано, что изготовляли мы совсем не телевизоры, а работали на «оборонку».

 

На заводе я встретилась с Олегом Степановичем Шевляковым, начальником ОТК, который стал моим мужем. Но фамилию менять не стала.

 

Сыграли скромную свадьбу.

 

Двухкомнатную квартиру получили.

 

И родилась у нас дочка Светлана, а потом и сын Игорёк.

 

Умницы, симпатяги: смотришь — не насмотришься. Всё бы хорошо. Но дьявольское проклятие и тут сработало. Открылась у доченьки неизлечимая болезнь. Врачи сказали, что протянет года два или три, и отказались лечить.

 

Спасибо, травница Пелагея из Иркутска помогла, и прожила Светочка двадцать один год, и школу закончила, и на филологическом факультете пединститута поучилась. Много читала, стихи писала и рисовала, и все её так любили, что студенты частенько приходили к нам домой, где образовалось что-то вроде литературно-художественного салона.

 

Втуз я, конечно, окончила и стала радиоинженером, но почувствовала, что это — не моё, и все силы стала отдавать мужу и воспитанию детей.

 

Но партком заставил меня продолжить учёбу в вечернем институте марксизма-ленинизма, на атеистическом отделении, и вести соответствующую пропаганду среди рабочих завода.

 

Дело в том, что на заводе нашем обнаружились члены различных сект: баптисты, иеговисты, адвентисты седьмого дня… Приходилось всех собирать вместе, читать им лекции, а потом проводить индивидуальные беседы о вреде религиозного дурмана, доказывая, что Бога нет и что они глубоко заблуждаются в своём невежестве.

 

И вдруг случилось очередное несчастье.

 

Мой сын, инструктор по скалолазанию, повёл группу новичков на «Столбы», в наш замечательный сибирский скальный заповедник, и стал поднимать их с помощью страховки на Второй столб. Страховка подвела, он, оступившись, оборвался, переломал себе все рёбра и был в бессознательном состоянии доставлен в больницу.

 

Днём и ночью дежурила я у его постели.

 

И когда мне показалось, что лекарства ему уже не помогают, начала я внезапно молиться, обращаясь к Богу, Спасителю всемогущему… Откуда и слова-то нужные взялись?

 

И — чудо!

 

Молитвы мои подействовали!

 

И сын мой, Игорёшка любимый, единственный, выздоровел!

 

И покаялась я в грехах своих, и причастилась, и приняла святой обряд крещения.

 

И поняла, что снято с меня дьявольское проклятие. Поняла — и словно преобразилась.

 

Всю Библию — и Ветхий, и Новый Завет, как раньше труды Маркса и Энгельса, законспектировала, просветилась — и стала служить Богу, возрождая Свято-Никольский храм — сначала само здание, а потом и православную воскресную детскую школу при нём.

 

От чисто хозяйственной деятельности постепенно, по благословению отца Серафима, перешла к учебной и духовной.

 

Какие мы проводим уроки?

 

Это Закон Божий, история, словесность, пение, рисование и рукоделие.

 

Да, времена изменились.

 

Раньше все говорили: «Слава КПСС»,— а сейчас все говорят: «Слава Богу».

 

Завода, на котором я проработала двадцать пять лет, уже не существует. На его месте — современный, в европейском стиле, Торговый квартал.

 

А мы с мужем, Олегом Степановичем, продолжаем жить душа в душу. Вот он, сидит среди вас. Поднимись, Олег, не стесняйся!

 

При этих словах все православные пенсионеры, в основном старушки, заполнившие до отказа читальный зал, одобрительно зашушукались, оживились и дружно захлопали в ладоши.

 

— А вот мой сын, Игорь Олегович, живой и вновь здоровый благодаря слову Божьему и молитве. Снова водит он новичков на «Столбы», обучает искусству скалолазания.

 

А вот и мои ученики, воспитанники воскресной школы: Иван, Пётр и Вадим. Они уже окончили обучение, и я уверена, что изберут себе верную дорогу. Потому что в школе, как сказал однажды очень точно отец Серафим, перед ними открылась красота православного мира на пути, которому нет и никогда не будет конца.

 

Я не раз уже убедилась, что на всё — воля Божья, и хочу, чтобы на всех вас снизошла его благодать,— сказала Софья Ивановна Бурдакова и смахнула уголком платочка с глаз набежавшую слезу

 

Тут с первого ряда встал в полный рост молодой, красивый, стройный, в чёрной приталенной рясе, священник — упомянутый ею отец Серафим.

 

И повернулся он к залу просветлённым лицом и сказал:

 

— Братья и сестры, давайте помолимся! Вознесём нашу молитву во славу Божью за всё хорошее, что Он творит, преображая души наши…

 

И встали православные, и склонили головы, перекрестившись, и зашептали хором слова молитвы, известной всем им, только не мне, грешному.

 

Все молились, а я стоял и молчал, некрещёный корреспондент, журналист, «золотое перо» нашего прекрасного сибирского города Абаканска, представитель второй древнейшей профессии, журналюга эдакий, уже давно не верящий по долгу своей службы ни в Бога со свечкой, ни в чёрта с кочергой.

 

Простой художник Филипчук

Рассказ

 

При социализме художник Филипчук был заведующим художественным фондом. Все заказы и финансовые потоки шли через него.

 

Нужен бюст Ленина? Пожалуйста! Нужны портреты членов Политбюро или ЦК КПСС? Пожалуйста! Нужно оформить Красный уголок на предприятии? Без проблем! Народному художнику — столько. Заслуженному — столько. Простому — столько. И так — каждый месяц.

 

Да, был он простым художником, но самым главным из них, потому что все вокруг зависели от его подписи. И неспроста любил он повторять народную мудрость: «Не место красит человека, а человек место!»

 

Я, как председатель Абаканского Союза писателей, частенько поднимался к нему в мастерскую — по поводу и без повода, так, поболтать о том о сём, кофию попить. А кофе, надо прямо сказать, у него был отменный! Аромат с седьмого этажа — на всю округу.

 

Пьём это мы, значит, кофий, блаженствуем, и я в который раз уже спрашиваю:

 

— Сергей, а почему ты до сих пор ещё не заслуженный?

 

— А зачем это мне? — привычно отвечает он.— Ведь всё у меня есть: квартира, дача, машина, кабинет заведующего худфондом в старинном особняке, мастерская, где мы сейчас находимся,— сорок квадратных метров, центр города, из окна — вид на Караульную сопку с часовней Параскевы Пятницы. Вон, полюбуйся: фабрика фотобумаги «Квант» напротив, речка Кача, на берегу которой жил и в которой купался наш великий художник Василий Иванович Суриков, а теперь я живу… Чего ещё желать? — улыбаясь, шутит он.

 

— А ты всё-таки подсуетился бы! — возражаю я.— Звание — оно тебе не помешает. И даётся на всю оставшуюся жизнь. Вот я — заслуженный работник культуры и поэтому имею льготы на оплату квартиры, телефона, проезда в общественном транспорте. Разве это плохо?

 

Но Сергей был неумолим.

 

— Как я в глаза своему учителю, художнику Заславскому, посмотрю, когда в Москву приеду? Если он — простой, а я — заслуженный? Нет, пусть всё остаётся как есть.

 

Но всё как есть оставаться почему-то не оставалось.

 

Застойный социализм в 1991 году рухнул, вместе с распадом могучей когда-то империи СССР — Союза Советских Социалистических Республик. И начался психоз приватизации общественной собственности при помощи ваучеров. Худфонд ликвидировали. Особняк, где была контора Филипчука, «прихватизировал» богач из Москвы и открыл в нём фирму «Реставрация».

 

Огромную мастерскую Филипчука разделили на три части. Одна — ему, а две — представителям подрастающего поколения. И остался он в маленьком закутке, с видом на фабрику фотобумаг, которую тоже закрыли, приватизировали и сдали в аренду торговцам. Так незаметно, в разборках по делению и присвоению недвижимости, прошло двадцать лет.

 

Кому нужна сейчас фотобумага?

 

На дворе — век новых технологий. У всех компьютеры, цифровые фото- и видеокамеры, ксероксы, струйные и лазерные принтеры.

 

Сверкает зеркальной поверхностью стена торгового центра «Квант» с громадным экраном над входом, отражающим все твои желания. Заходи, покупай что надо. Всё есть!

 

А мы сидим как ни в чём не бывало у него в мастерской, ароматный кофе пьём, о переменах в обществе рассуждаем, о грядущем празднике 12 июня — Дне независимости России. Какой независимости? От кого?

 

Как вдруг — звонок домофона, и через пять минут входят в мастерскую два человека, мордоворота, в форме судебных приставов.

 

— Вы — художник Сергей Александрович Филипчук? — спрашивают.

 

— Ну, я,— Сергей отвечает.

 

— Тогда распишитесь. Вот постановление суда о выселении вас с незаконно занимаемой площади. Двадцать лет вы не платили за неё ни копеечки, поэтому всё имущество, находящееся здесь, подлежит описанию в счёт погашения долга, а само помещение переходит к Управлению Комитета недвижимости при администрации Абаканской области.

 

Услышав это, Сергей побледнел, потом покраснел.

 

— Да как вы смеете! — воскликнул он.— Да это моя мастерская, а в ней — мои картины, да им цены нет!

 

— Всё на свете имеет цену. И у нас есть ценник,— судебные приставы говорят.— А не хотите по-хорошему — будем действовать с позиции силы.

 

— Нет, ничего у вас не выйдет! — закричал Сергей.

 

И вскочил он на подоконник, и распахнул створки широкого окна с видом на торговый центр «Квант», часовенку Параскевы Пятницы и речку Качу, на берегу которой проживал наш великий живописец Василий Иванович Суриков, распахнул, да так, что вылетели стёкла со звоном и вниз полетели…

 

И очень медленно и тихо произнёс:

 

— Я сейчас в знак протеста выброшусь из окна!

 

И закричал, высунувшись наружу и уцепившись руками за раму:

 

— Помогите, люди добрые! Грабят!

 

Внизу, около торгового центра, мгновенно собралась толпа. Судебные приставы бросились стаскивать художника с подоконника, а он стал отбиваться и кричать ещё сильнее:

 

— Помогите! Убивают!

 

И вдруг резко оттолкнулся — и полетел вслед за стёклами с высоты седьмого этажа…

 

Но не разбился, а отделался несколькими порезами и лёгким испугом.

 

Дело в том, что недавно, ради великого всенародного праздника — Дня независимости России, как раз под его окном какой-то предприниматель установил для детей надувной батут — аттракцион «Кенгуру», где озорные дети могли бы кувыркаться и радоваться жизни. Так Сергей упал, как большой ребёнок, в самый центр огромной резиновой подушки, подпрыгнул несколько раз и оказался в руках взволнованных зрителей.

 

Приставы сказали мне, что придут через три дня, и как ни в чём не бывало удалились.

 

Я поднял Серёжу на лифте в мастерскую, смазал кровоточащие порезы на руках художника йодом и стал отпаивать его крепким, только что заваренным кофе с коньяком.

 

— Нет, я им покажу, как мастерскую отнимать! Я им покажу! — долго повторял неудачник-самоубийца, пока, наконец, не успокоился.

 

Поступок художника Филипчука не остался незамеченным. Кто-то успел заснять его полёт на мобильный телефон в режиме видео, и этот сюжет много дней крутили по всем каналам ТВ. А в газетах и журналах нашего прекрасного сибирского города Абаканска появились портреты художника с заголовками типа «Так поступают настоящие герои!».

 

Сам губернатор пригласил Сергея к себе на приём и имел с героем двухчасовую беседу, в результате которой предложил ему нарисовать свой портрет.

 

Целый год трудился простой художник Сергей Александрович Филипчук над живописным портретом губернатора. Идёт губернатор над великой сибирской рекой по Коммунальному мосту, соединяющему половинки Абаканской области, равной по величине двум Англиям, трём Германиям и четырём Франциям, вместе взятым, и смотрит вокруг добрым взглядом, а голуби слетаются к нему со всех сторон — и клюют зерно из протянутых щедрых его ладоней.

 

За это время Филипчук стал сначала заслуженным художником, а потом и народным.

 

Презентация портрета губернатора происходила на корабле «Св. Николай», на котором когда-то будущий вождь мирового пролетариата и создатель империи СССР, ныне уже не существующей, В. И. Ульянов (Ленин) плыл по Енисею в царскую ссылку, осуждённый за свою революционную деятельность.

 

— Как жаль,— сказал губернатор,— что этот замечательный корабль сейчас приварен намертво к речному дну и не может никуда уплыть! Но мысленно, дорогие друзья, мы всё равно плывём с вами в светлое будущее, несмотря ни на какие временные трудности. И моё пожелание могучему отряду наших прекрасных художников, наследников таланта Сурикова, чтобы они каждому из здесь присутствующих нарисовали такой же прекрасный портрет, какой сумел нарисовать Главный художник Абаканской администрации, а с сегодняшнего дня и академик Сергей Александрович Филипчук. Выпьем же за то, чтобы не оскудела талантами земля сибирская!

 

Был, был и я на этом историческом корабле, на презентации, и пил вместе со всеми, как председатель Абаканского Союза писателей, у которых, кстати сказать, недавно отобрали шикарное помещение на Стрелке, где Кача впадает в Енисей, и отдали представительству посольства Белоруссии.

 

Первый этаж, центр города.

 

Так что если бы я и захотел прыгнуть в окно в знак протеста, то прыгнуть мне теперь практически неоткуда…

 

Горе луковое

Рассказ

 

В субботу вечером поэту Григорию Бычинскому позвонил бард-менестрель Толик Малышев и, чуть не плача, сообщил, что только что похоронил свою мать и ему так одиноко и грустно, что впору хоть самому на тот свет.

 

— Не тот ли это Толик, что пять лет за воровство отсидел? — спросила жена у поэта.

 

— Тот самый, но он за ум взялся, бардом-менестрелем стал, на гитаре играет, поёт, сам песни сочиняет. А недавно мы в журнале «Зима и лето» напечатали подборку его стихов.

 

— Знаю я этих бардов-уголовников! Воздержался бы ты от поездки.

 

— Нет, Ниночка, я уже пообещал. Уж очень он просил приехать. И за такси, говорит, заплатит, только приезжай быстрее.

 

— Ну, делай как знаешь, я своё мнение высказала, только адрес его на всякий случай мне запиши.

 

И взял поэт Бычинский такси, и уже через пятнадцать минут был на противоположном берегу Енисея, в Шинном посёлке нашего прекрасного сибирского города Абаканска. И поднялся он на пятый этаж старинной хрущёвки, и постучался в железную, с глазком, дверь, и она мгновенно перед ним распахнулась.

 

На пороге возникла улыбающаяся старушка и спросила:

 

— Вы к кому?

 

Тут же из-за её спины появился Толик Малышев и воскликнул:

 

— Мама, я же говорил вам, чтобы вы не показывались из своей комнаты!

 

— Это твоя мама? — удивился Бычинский.— Ты же сказал…

 

— Я пошутил. Надо же как-то мне было тебя заманить! Без повода ты бы ни за что не приехал. Проходи, а то так грустно, что и выпить не с кем. Все друзья после моей отсидки куда-то подевались. Некому, понимаешь, даже песню спеть.

 

И провёл бард-менестрель Толик Малышев поэта, члена редколлегии журнала «Зима и лето» Григория Бычинского в комнату с балконом, и усадил за круглый стол, на котором стояла бутылка водки, а рядом лежала огромная луковица. И налил водки в два стакана, и сказал:

 

— Ну, давай выпьем за здоровье моей мамы,— и добавил громче, повернув голову к соседней комнате: — Мама! Идите сюда! За ваше здоровье пить будем!

 

— Спасибо! — послышался старческий голос.— Ты же знаешь, что я не пью, и тебе не советую.

 

— Ну, как знаешь. А мы давай, Григорий, выпьем за мою маму-пенсионерку, которая проработала всю жизнь свою на шинном заводе… Чтобы она ещё долго жила, лет до ста, и поила меня, и кормила! Я ведь сам пока нигде не работаю. Вот, получил гонорар за стихи в журнале…

 

— Ну, давай,— согласился Григорий,— хорошо, что за здравие, а не за упокой.

 

Выпили.

 

Толик мгновенно запьянел и запел под гитару:

 

Сижу на нарах, как король на именинах,

И пайку серого стараюсь получить.

Капель стучит в окно,

А сердцу всё равно…

Я никого уж не сумею полюбить.

— Нравится? Моя песня! Все меня на зоне за неё на руках, можно сказать, носили.

 

— А я где-то читал, что её сочинил Глеб Горбовский,— возразил Григорий.

 

— Присвоил. Сейчас мода такая — чужие песни за свои выдавать.

 

— А где жена твоя?

 

— А, в деревню к тёще уехала. Последние денежки ей на дорогу отдал, ни копеечки не осталось. Может, поможешь материально?

 

— Да я вообще-то с собой наличку не ношу. Было пятьсот рублей, так за такси отдал. Приезжай ко мне завтра, я тебе сколько надо одолжу.

 

— Ну уж нет! — воскликнул Толик.— Завтра, завтра, не сегодня — так ленивцы говорят. Да я никогда ни у кого и не одалживался.

 

Тут зазвонил мобильный телефон.

 

— Как доехал, Гриша? — спросила Нина.

 

— Хорошо, не беспокойся, родненькая! Всё у меня хорошо.

 

— Ну, смотри не злоупотребляй!

 

— Что ты, о чём разговор? Ты же меня знаешь!

 

— Тогда до встречи.

 

— До встречи, любимая!

 

— Кто это тебе звонил? — поинтересовался Толик.

 

— Жена. Беспокоится.

 

— И ты её до сих пор любимой называешь?

 

— Да, у нас взаимное неугасающее чувство. Я даже книгу стихов в прошлом году издал, ей посвящённую, под названием «Тебе, любимая!».

 

— А моя стихов не читает. Деревня! И песен моих не любит. От них, говорит, тошно у неё на душе. А ну-ка покажи мне свой мобильник! Ого! Самый современный! С наворотами! И фото, и видео, и Интернет в нём есть! Вот и ладненько! Сейчас я его загоню — и деньги будут!

 

— Да никто его не купит. Очень дорогой,— возразил Григорий.

 

— За три бутылки водки купят! И мой сосед Петя сейчас это всё быстро устроит.

 

Воскресным утром проснулся Григорий Бычинский от головной боли.

 

— Ах, Ниночка, как голова трещит! И луком пахнет!

 

— Ещё бы не болела! Хорошо же ты напился вчера, как дурак, на поминках!

 

— Да не было никаких поминок. Это он так пошутил, чтобы меня достать. Кстати, надо мне позвонить ему. Спросить, как он там. Ты не видела, где мой мобильник?

 

— Нет у тебя теперь мобильника. Твой Толик сказал, что ты решил ему помочь материально и продал его соседу за большие деньги.

 

— Да как же так? Да не мог я этого сделать, там же две симки с адресами, телефонами, фотографиями…

 

— Вот твои две симки, он мне их отдал, когда я за тобой приехала. Неужели ничего не помнишь?

 

— Нет, не помню.

 

— Эх, говорила же я тебе, чтобы воздержался ты от этого визита. Вот он тебя и достал. Ну ничего, в следующий раз умнее будешь. Поднимайся и беги скорее под душ, горе ты моё луковое!

 

Первая скрипка в оркестре

Рассказ

 

То, что я рогоносец, ни для кого никогда не было тайной. Рога мои отрастали естественно, и никто ни в чём не был виноват.

 

Жил я тогда, после окончания технологического института, в общежитии на улице Марковского.

 

Общежитие смешанное, пятиэтажное: этаж — девушки, этаж — юноши; комнаты гостиничного типа, туалет и душевая — в одном крыле, кухня — в другом.

 

Живи и радуйся!

 

Все условия для женихов и невест.

 

И влюбился я в скрипачку Машеньку Иванову, выпускницу Свердловской консерватории, распределённую в наш прекрасный сибирский город Абаканск в связи с образованием у нас Сибирского симфонического оркестра.

 

Высокая блондинка с васильковыми голубыми глазами и длинными нежными музыкальными пальцами. Про таких поётся в народе: «Посмотрит — рублём подарит».

 

«Превратим Сибирь в край высокой культуры!» — такой лозунг висел над фасадом филармонии и мелькал тогда в каждой газете.

 

— Зачем превращать область в край? Надо превращать её в центр культуры! — сказал я Машеньке, едва мы познакомились.

 

И она со мною согласилась. И пригласила меня на симфонический концерт.

 

Бах. Моцарт. Вивальди.

 

Машенька играла по нотам, сидя в глубине оркестра и глядя на пюпитр. Дирижировал седой маэстро. Но я смотрел не на него, а на Машеньку, я любовался ею, слушая божественную музыку то с открытыми, то с закрытыми глазами. Слушал, набираясь вдохновения и смелости.

 

Потом я провожал её от филармонии до общежития. Читал стихи Ахматовой, Цветаевой, Пастернака… И, конечно же, свои, только что рождённые:

 

Маша, Маша, ты — мой свет!

И тебя прекрасней нет.

Ты — как море кораблю.

Знай, что я тебя люблю!

И после третьего концерта по превращению Сибири в край высокой культуры я сказал:

 

— Маша! Позволь сделать тебе предложение: выходи за меня замуж!

 

Неделя прошла для меня в мучительном ожидании.

 

Маша сомневалась, колебалась, и лишь только когда в дело вмешалась приехавшая из Свердловска её мама, объявила:

 

— Федя, я согласна!

 

Все пять этажей общежития пришли поздравить нас.

 

Комсомольско-молодёжная свадьба удалась на славу.

 

Комната, которую совет общежития выделил нам как молодожёнам, была завалена подарками и цветами.

 

Медовый месяц мы провели в Крыму, на берегу моря, в старинном одноэтажном Коктебеле, который был тогда центром планеризма и поэтому назывался Планерское.

 

Мы купались в бирюзовом заливе, выискивали в прибрежных волнах светящиеся красными огоньками сердолики, восходили на потухший вулкан Кара-Даг и даже поднялись однажды на планёре над Коктебельской бухтой — красота, восторг неописуемый, до сих пор, как вспомнишь, дух захватывает…

 

— Машенька, я так счастлив! — кричал я, пролетая над виноградниками.

 

— Я тоже счастлива! — вторила мне моя молодая жена.

 

— И я хочу, чтобы у нас родились близнецы! — продолжал я.

 

— Почему обязательно близнецы? — удивлялась Маша.

 

— Потому что я очень люблю детей и хочу, чтобы их было как можно больше, на радость тебе и мне!

 

Но как я ни старался, детей у нас почему-то не было.

 

И только на приёме у врача по этому поводу, когда он собирал у меня анамнез, вспомнил я, что перед поступлением в технологический институт, на факультет «Прочие дисциплины», соблазнённый повышенной стипендией, подписал я бумагу, в которой ясно было сказано, что факультет вреден для здоровья, так как связан с изготовлением компонентов засекреченного тогда ракетного топлива, и, возможно, у тех, кто поступает, впоследствии будет нарушена репродуктивная способность.

 

Тогда я не придал этим словам особого значения, бумагу подписал и с отличием окончил институт.

 

Машенька, как могла, меня успокаивала.

 

— Что ты, Федя, ведь всё у нас хорошо, ведь мы с тобой счастливы! А что нам ещё нужно?

 

Чтобы укрепить наше семейное счастье, на химкомбинате «Ионесси» партком, профком и завком решили выделить нам квартиру в хрущёвской пятиэтажке: третий этаж, две изолированные комнаты, совмещённый с ванной санузел.

 

И мы продолжили счастливую жизнь.

 

Я работал на химкомбинате начальником цеха. Она играла в оркестре. С утра — репетиции, вечером — концерты.

 

И вот однажды, когда Маша была с оркестром на гастролях в Болгарии, получил я телеграмму: «Федя у нас будет ребёнок поздравляю тчк».

 

Но родился не один ребёнок, а два: близнецы, двойняшки. Как я хотел!

 

Таня и Ваня.

 

И Таня, и Ваня как две капли воды были похожи на художественного руководителя и главного дирижёра симфонического оркестра Илью Лазаревича Миллера.

 

Я по этому поводу нисколько не комплексовал.

 

Таня и Ваня росли весёлыми, наделёнными всевозможными талантами. Ваня сейчас знаменитый художник, живёт в Израиле. Таня — известная певица с удивительным меццо-сопрано, живёт в Италии, но дело не в этом.

 

А в том, что счастью нашему не было предела, хотя предел ему чуть было не наступил. Хорошо, что вмешалось Провидение, и всё обошлось наилучшим образом.

 

Как говорится, нет худа без добра.

 

Однажды, когда я был на работе, а дети — в детском саду, затеяла Маша генеральную стирку на нашей старенькой стиральной машине «Снежинка». И когда уже доставала из неё бельё, отжимала между двумя резиновыми валиками при помощи коленчатой ручки справа и развешивала на горячий змеевик, электрошнур, протёртый на сгибе, замкнул провода, и ударило её мощным разрядом электрического тока…

 

Как потом рассказывал мне Гоша, сосед по лестничной площадке:

 

— Захотелось мне выйти в магазин за покупками, открываю дверь, а там, за нею, лежит Мария Петровна, с мокрой наволочкой в руке, в бессознательном состоянии, и шепчет: «Скорую вызывай! Быстрее!»

 

И как потом рассказывала мне Машенька:

 

— Стукнуло меня током, и прилипла я к змеевику, насилу оторвалась, упала и поползла к двери, шепча слова откуда ни возьмись пришедшей мне на ум молитвы: «Господи, спаси и сохрани меня ради деток моих Тани и Вани и мужа моего Феденьки…»

 

Слава Богу, скорая помощь прибыла незамедлительно.

 

Маша находилась уже в состоянии клинической смерти. Но экстренные мероприятия по реанимации, спасибо врачу Якову Абрамовичу Фельдману, с которым я до сих пор поддерживаю дружеские отношения, увенчались успехом.

 

После выписки из больницы атеистка по воспитанию Маша поверила в Бога, приняла обряд крещения и стала прихожанкой Покровской церкви.

 

Мало того, у неё обострилась музыкальная память, и она стала играть без нот все скрипичные партии.

 

Бах, Моцарт, Вивальди — в совершенстве, без проблем.

 

Увидев это, главный дирижёр и художественный руководитель, отец Тани и Вани, Илья Лазаревич Миллер объявил Машу первой скрипкой и со словами: «В симфоническом оркестре чем человек сидит ближе к дирижёру, тем он больше получает»,— вывел её из глубины оркестра и вместо двухсот двадцати назначил ей оклад жалованья в шестьсот рублей.

 

Мало того, Машенька вдруг необычайно похорошела, её васильково-голубые глаза стали коричневыми, как две спелые смородинки, а волосы — чернее воронова крыла!

 

И тут же в неё влюбился флейтист оркестра Арам Мартиросян.

 

Но я по этому поводу не комплексовал.

 

И родились у нас близнецы-двойняшки, как я хотел, Наташа и Аркаша.

 

Сейчас Наташа живёт во Франции, она известный художник-модельер. А Аркаша живёт в Англии, он — полиглот, знает все европейские и азиатские языки и преподаёт в Кембридже славянскую мифологию.

 

И все вокруг нас с Машенькой счастливы.

 

Она оставила симфонический оркестр и поёт в церковном хоре.

 

Я ушёл с химкомбината «Ионесси», поскольку меня, как борца за его закрытие, избрали депутатом в Законодательное собрание Абаканской области, и я выдвинул лозунг: «Превратим Сибирь в экологически чистый центр!» И большинство депутатов — эдакая фракция счастливых рогоносцев, хоть про каждого рассказ пиши,— меня поддерживает.

 

Стихами я, конечно же, давно не грешу, они сделали своё благородное дело.

 

Перешёл на прозу. Пишу иногда публицистические статьи и злободневные рассказы для газеты «Абаканский патриот».

 

А недавно позвонил мне редактор журнала «Новый Абаканский литератор», попросил денег на издание очередного номера и рассказ.

 

— Деньги есть, а рассказа нет! — сказал я ему.

 

— А вы напишите! — сказал он.

 

— О чём?

 

— О вашей жизни, разумеется; желательно — о любви. Только правду, правду и ничего, кроме правды!

 

Я просто вынужден был согласиться, вот и написал этот рассказ.

 

Тем более — время есть. Начался сезон летних отпусков. Все дела закончены, и завтра мы с Машенькой садимся в поезд и едем в Крым, чтобы из окна вагона посмотреть на новую Россию, а потом вспомнить молодость.

 

Да, всё изменилось.

 

Крым вернули крымским татарам.

 

Планерскому вернули название Коктебель, и центр планеризма стал многоэтажным центром туризма, над которым, к сожалению, уже не полетаешь.

 

 

Глава 15.

Код Русакова 6 + 9

Страницы поэмы

 

Позвонил Матвеичев и сказал:

 

— Николай Николаевич! 31 октября текущего 2011 года нашему другу, замечательному прозаику Эдуарду Русакову исполняется 69 лет. Я знаю, у вас есть много посвящённых ему стихотворений. И у меня есть кое-что. Давайте издадим и подарим ему в качестве сюрприза поэму типа «Русаковиана», или «Русаковиада», или «Русаковирая».

 

Конечно же, я согласился.

 

Но материал оказался неисчерпаемым, как атом, и только часть из него смогла войти в первый вариант произведения. Так что — продолжение следует!

 

Следующий выпуск — к 70-летию имярека.

 

31 октября 2004

Из окна виднеется крыша сарая

И другие покосившиеся строения…

Ты, в плохом настроении пребывая,

Ненавидишь себя и свой День рождения…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ты хочешь исчезнуть, развоплотиться,

А вынужден принимать бессмысленные подарки

И терпеть улыбающиеся лица,

И поздравления, написанные без единой помарки…

И, тяготясь своей несвободой,

Пить то шампанское, то виски с содовой,

Выслушивая тосты и воспоминания,

И хмелеть на фоне взаимного непонимания…

 

 

31 октября 2009

Тебя

В критической поре,

На радость детям и внучатам

Родившегося в октябре,

Не зря

«Октябрь» напечатал —

О осветили «Сибогни»,

Чтоб не остался ты в тени…

 

И сердце

Ёкнуло в груди…

 

Но все невзгоды — позади.

Горит сибирская заря,

Дымок осенней славы сладок…

Жизнь продолжается не зря,

И впереди —

Восьмой десяток!

 

* * *

         Эдуарду Русакову

 

Тебе сегодня 6 + 9!

Да как же это может быть?

Нет, с этим нужно что-то делать,

Менять судьбу, работу, быт!

 

— Старик,— когда-то говорили

Шутливо обращаясь, мы —

И вот сегодня повторили

Всерьёз, в преддверии зимы:

 

— Старик, тебе ли в час вечерний

О возрасте напоминать?

Но повторенье — мать ученья,

И это надо понимать.

Октябрь 2011

 

Звезда и решётка

         31 октября 2010

1.

От звезды и до решётки,

Замыкая круг забот,

Так, то с водкой, то без водки,

Русаков теперь живёт.

 

Но и в хмель, и с похмела

Хороши его дела!

На двери — секретный код,

А за дверью — чёрный кот.

 

Просто так, ядрёна вошь,

Ты к нему не попадёшь!

 

Но Ерёмин и Немков

Знают код, без дураков.

И поздравить (каждый рад)

С днём рождения спешат…

 

Шесть десятков лет плюс восемь!

Но в душе его — не осень,

А цветущие сады —

От решётки до звезды.

2.

Вновь Русаков, как встарь,

Воскликнул в День рожденья:

— Кончается октябрь…

Остановись, мгновенье!

Ведь осень на душе

Закончилась уже,

А впереди — Эх, ма! —

Опять — зима, зима…

 

На финишной прямой

                           Эд. Русакову

 

Пора спросить на финишной прямой:

— Куда бежали мы всю жизнь, друг мой?

 

Зачем спешили обогнать других,

Преображаясь в прозу или стих?

 

Пора признать: мы обогнали всех!

Всё позади — и слава, и успех…

 

И не хватает воздуха в груди…

И никого не видно впереди.

 

Эд Русаков уходит в отпуск

Уходит в отпуск Русаков,

Как боцман с корабля…

Пред ним — до самых облаков —

И небо, и земля.

 

Иди, катись, лети, живи —

Свободный, отпускной,

С любовницей любовь лови,

А хочешь, так с женой…

 

Или совсем-совсем один,

Писатель-ветеран,

Твори, желаньям господин,

Очередной роман…

 

Исчезли быстро, как в кино,

На праздничном столе —

Коньяк, и водка, и вино…

«Красраб» навеселе…

 

У всех матросов бравый вид.

Простились. Ни гу-гу…

Корабль плывёт, а Эд стоит

Вдали, на берегу…

 

31 октября 2006

Не вчера ли с тобой без печали

День рождения мы отмечали,

Пили водку,

Кричали «Ура!

С Днём рождения!»

 

Нет, не вчера.

 

Год прошёл, пролетел и промчался

И опять я с тобой повстречался

На пути то ли в Рай, то ли в Ад…

 

И сегодня я рад, Эдуард,

Что с тобой мы по-прежнему дышим,

Дружим с музами,

Пишем и пишем

Для России такой и сякой,

Я — как Пушкин, а ты — как Толстой.

 

И пока в регионах России

Люди ждут появленья Мессии, —

В День рожденья тебе:

«С нами Бог!» —

Говорю,

Как пророку

Пророк.

 

 

Глава 16.

Живая мишень

 

Стихи женатого мужчины

Жена моя! Ты помнишь, между нами

Летал Амур?.. И не во вред здоровью

Коньяк тогда ещё не пах клопами,

А море пахло йодом и любовью…

И мы с тобой, не ведая вины,

Помимо воли были влюблены.

Прикинь, с тобой мы вместе сколько лет?

Нет моря рядом, и здоровья нет…

А про коньяк вчера, над рюмкой хмур:

— Клопами пахнет! — мне сказал Амур…

 

* * *

— В двадцатом веке мода на чертей

Закончилась…

А нынче, в двадцать первом,

На ангелов, представьте, началась!

То тут, то там слышнее шелест крыльев,

Виднее тени их,— сказал поэт,—

И ангелам альтернативы нет!

 

 

Верлибр

Вновь безграмотные поэтессы

Демонстрируют: кто безграмотней,

У кого больше ошибок?

 

Всё — как слышится,

Так и пишется.

Мысль и чувство необязательны…

 

Покурив,

Помолчав с умным видом,

Пьют вино, начинают читать нараспев…

 

 

* * *

Я окунаюсь в море Чёрное —

И белые стихи пишу.

 

Я окунаюсь в море Белое —

И радуюсь карандашу,

Который, страсть и ум ценя,

Рассказы пишет за меня…

 

 

* * *

Возле речки с утра,

Ошалев от жары,

Отлетев от костра,

Нас едят комары…

 

Чтоб убить комара —

Нужно бить по себе…

 

Что ж, вперёд и ура! —

До победы в борьбе!

 

Стихи про Зелёного змея

1.

И глянул на меня Зелёный змей,

И попросил — нет, приказал:

— Налей!

Сегодня мы должны с тобой напиться… —

 

И спиртом осветило наши лица,

И солнце

До конца ночей и дней

Погасло вдруг

Над родиной моей…

 

2.

Я вчера напился допьяна —

И стакан передо мною встал

Как большой магический кристалл —

Так, что стала жизни суть видна…

 

Встрепенулся я в избытке сил,

Взял стакан — и вдребезги разбил…

 

3.

У поэта болит

Сердце

В поисках ритма.

За него говорит

Диссонансная рифма…

 

Сбой за сбоем — опять,

Слог то краток, то долог…

И не может понять

Ничего кардиолог…

 

4.

Дни художника — нехитры:

Холст закончен — песни пой!

От палитры до поллитры

Шаг — и радостный запой…

 

 

5.

Похмельные лица.

Как сердце стучится!

Стекает вино по усам…

 

Россия — больница,

Где каждому снится:

«Больной, излечи себя сам!»

 

 

Эпитафия

Как будто не было поэта!

Увы, на подвиги готов,

Он не дожил до Интернета

И не оставил в нём следов…

 

Считая подвигом скандал,

Он даже книжки не издал!

 

* * *

О, кладбище поэтов — Интернет,

Люблю твой предвечерний вечный свет!

 

И продвигаясь, вижу как в тумане:

Здесь Бродский спит, там спит Авалиани…

 

Ахматовой, Цветаевой цветы

Среди крестов — и память, и мечты…

 

* * *

Прости меня, Боже полночных светил,

За то, что я силу свою раздарил

И в полдень

Ни другу уже, ни врагу

Светить так, как раньше светил, не могу…

 

Бреду, спотыкаясь на каждом шагу,

За теми, кто песни поёт на бегу…

 

* * *

Отпусти! Сам себя отпусти!

Всё, что рядом,— пойми и прости.

А что в сердце — с собою возьми,

Чтоб сгодилось потом меж людьми…

Пропадёшь ни за грош, ложь любя,

Если сам не отпустишь себя!

 

 

* * *

Пускай душа витает в облаках,

А тело воскресает в киноленте,

И вновь поёт поэзия в стихах,

Как муза — в музыкальном инструменте…

 

* * *

Он желает быть живой мишенью,

Примеряет лавровый венец…

 

Он стремится к саморазрушенью

И его достигнет наконец.

Где, увы, друзья среди подруг

Тем же самым заняты вокруг…

 

 

Душа

Дряхлеет немощное тело,

Душа не спит над дневниками,

А в них кладбищенская тема,

Увы, всё чаще возникает…

И всё, что хочет стать стихами,

Ты рвёшь дрожащими руками…

И жжёшь… Глаза в слезах уже…

Всплакнул — и легче на душе.

 

* * *

— Позади — покоренье Парижа…

Позади — покоренье Москвы…

Горизонт всё острее, всё ближе,

Даль за далью привычней, увы…

К сожаленью,— вздыхает поэт,—

Ничего невозможного нет!

 

* * *

Мне сегодня

Всё на удивленье:

Муравьи летают и жуки…

Бабочки кружатся в отдаленье…

Пчёл гуденье около реки…

Трепетанье радужных стрекоз…

Облаков скольженье меж берёз…

 

* * *

Жизнь превращается в театр,

Где нет игры, а всё взаправду…

 

И всё ж, печален или рад,

Всё меньше верю я театру,

Куда, увы, на склоне дня

Нет контрамарки для меня…

 

В провинции

1.

А в провинции — как прежде:

Всюду горе — от ума.

Здесь — убогие коттеджи,

Там — убогие дома.

И до Бога от порога

Та ж безбожная дорога…

 

2.

Все вокруг

Недовольны собой,

И тобой, и страной, и судьбой…

 

Ты пытаешься им возразить —

Недовольство притормозить,

Но в застолье

От смеха до слёз

Нет вокруг недовольных всерьёз…

 

3.

Все, кто может,

Боже мой,

Пусть живут и пусть плодятся!

 

Я ж,

Пока ещё живой

И способен удивляться,

Изумляюсь:

Для чего

Это — «всё из ничего»?

 

* * *

Из телевизора — глаза.

Из телефона — голоса…

Из чайника — горячий чай…

А из души моей — печаль.

 

* * *

Пиит! Толпе зимой и летом

Стихи читая там и тут,

Не называй себя поэтом!

Пускай другие назовут.

 

Глава 17.

Жизнь – штука одноразовая…

Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2010

Николай Ерёмин

 

Жизнь – штука одноразовая…

 

* * *

Есть ли, нет ли после смерти

 

Жизнь?

 

                   Скорей всего, что нет.

Наши ангелы и черти –

 

Суть религиозный бред.

 

Вот и я

 

                   всё чаще брежу

И во сне, и наяву,

 

И живу – как будто не жил…

 

Слава Богу, что живу!

 

 

Идиллия

 

 

Один – на утренней заре,

 

Весь в поэтическом угаре,

 

Лечу на мыльном пузыре,

 

Как будто на воздушном шаре…

 

 

До горизонта – славный вид,

Таёжно-деревенский социум.

 

Пузырь, как радуга, блестит,

 

Переливается под солнцем…

 

 

Сверкают купола церквей,

И на душе моей так мило…

 

О, только б до скончанья дней

 

На пузыри хватило мыла!

 

* * *

 

Я пытался жить,

 

будущее предсказывая,

 

Заглядывая в прошлое,

 

настоящее утверждая…

 

И понял, что жизнь –

 

штука одноразовая,

 

И хороша лишь тогда,

 

когда молодая…

 

И попытки познать

 

её тайные механизмы

 

Приводят в тупики –

 

короче или длиннее…

 

И луч солнца,

 

разделённый при помощи призмы

 

На семь частей, —

 

не сделал меня в семь раз умнее…

 

Ни луч света в тёмном царстве,

 

ни в конце тоннеля, как на грех,

 

Не спасают,

 

осветив на мгновение лица…

 

Всё настолько продумано

 

за меня и за всех,

 

Что остаётся только смириться –

 

и молиться, молиться…

 

* * *

 

С годами

 

(Жизнь правдива или ложна)

 

Я понял, провидением храним:

 

Быть более здоровым невозможно,

 

Возможно быть лишь более больным.

 

Не победить напасти и невзгоды!

 

Но мне,

 

Не побеждённому пока,

 

Всё более милы дары природы:

 

Цветущий луг, река и облака…

 

 

* * *

Тебе, любимая, и Богу

 

Теперь стихи я посвящаю –

 

В душе потёмки понемногу

 

Черновиками освещаю…

 

……………………………..

 

Дымит огонь, переплетаясь

 

С тобой и мной – и днём и ночью,

 

Во сне и наяву пытаясь

 

Согреть – заочно и воочию…

 

 

 

* * *

 

Отрывки уничтоженных стихов,

 

Воскресшие на стыке двух веков,

 

 

Умом и страстью вдруг объединили

Всех, кто поэта знал в красе и в силе.

 

 

И пожалели бывшие друзья,

Что им поэта воскресить нельзя,

 

 

 

И сообща решили, что к чему,

И памятник поставили ему…

 

 

* * *

Наяву, во сне ли жить —

 

За картиною картина –

 

С поэтессой ли грешить

 

Или с музой, всё едино.

 

Миг любви — важней всего —

 

И взаимопониманье.

 

 

А в итоге – ничего,

Лишь одни воспоминанья

 

Да бесплотные мечты,

 

От которых истомился,

 

Да поэма, если ты

 

Записать не поленился…

 

 

* * *

Мои стихи – как детский лепет…

 

И, посвящённый нам двоим,

 

Что значит мой душевный трепет

 

В сравненье с трепетом твоим?

 

Твои стихи – над морем ветер,

 

Стихия, буря, ураган,

 

Где мы – одни на целом свете –

 

Летим к желанным берегам…

 

 

 

* * *

Она всё знает. Юность позади,

 

И счастие испытано, и горе.

 

Спокойное дыхание в груди.

 

Глубокое внимание во взоре.

 

Лицо хранит величественный вид.

 

И, не скрывая ласковой улыбки,

 

Она как бы в пространство говорит,

 

Что не желает повторять ошибки…

 

 

 

Памяти дикороссов

 

                   Геннадия Жукова

                   Сергея Нохрина,

                   Владимира Пламеневского

Поумирали дикороссы,

 

Поэты воли и вина,

 

На все житейские вопросы

 

Ответив мудро и сполна…

 

…………………………….

 

А получившие ответы

 

На их могилах там и тут,

 

Весенним солнышком согреты,

 

Едва живые, водку пьют…

 

 

* * *

Как ночью хорошо – при лунном свете,

 

Перед картиной звёздно-неземной,

 

Под небом, где чуть слышно плачут дети,

 

Тобою не рождённые и мной…

 

 

Где возникают инопланетяне

В летающих тарелках – тут и там…

 

И нас куда-то вслед за ними манит –

 

Отправиться не медля, по пятам,

 

 

Пока открыта вечности граница,

Пока мерцают звёзды, и луна…

 

Как хорошо – обняться и забыться,

 

И улететь вдвоём на крыльях сна…

 

 

 

 

* * *

 

В Москве, в двухтысячном году,

 

Я лебедей кормил в пруду…

 

Они головки поднимали,

 

Глядели прямо мне в глаза…

 

И мы друг друга понимали,

 

Пока общались полчаса,

 

Почти друг друга полюбили…

 

Потом расстались, позабыли,

 

Без сожаленья, без прикрас…

 

………………………………..

 

О, лебеди! Кто кормит вас?

 

 

 

На кладбище Покровском

 

 

Помню, раз, из фляжки плоской

 

Над могильною плитой

 

Мы на кладбище Покровском

 

Пили водку с Бурматой…

 

 

От макушки до подошвы

Ощущал я благодать.

 

Мы хотели жить подольше,

 

Не хотели умирать…

 

 

Разлетелись, как ни странно,

Мы, он – ворон, я – орёл…

 

 

И зачем опять недавно

Я один сюда забрёл?

 

 

И на кладбище Покровском

Водку пил без Бурматы,

 

И вздыхал над фляжкой плоской:

 

— Вовка, Вовка, где же ты? –

 

 

До тех пор, покуда ворон

Мне с церковного креста

 

Не воскликнул: “Вот я, вот он, —

 

Здесь такая красота”!

 

КНИГА ДЛЯ СМАРТФОНА 17 ГЛАВ

Николай Николаевич ЕРЁМИН: – Звоните 8 950 401 301 7

Пишите nikolaier@mail.ru