Александра Волченко
Красная дверь открывается. Шаги вдоль коридора. Всё ближе. И ближе. Вокруг плывут тени. Стекающая по стенам краска. Пёстрые цвета переходят в монохром очень плавно. Поворот направо. Поворот налево. Дым. Голоса. Смешение звуков, запахов, цветов. Смешение смысла и абсурда. Ждёт. За этой занавеской из бус. За шелестом её деревянных шариков открывается обширная комната.
Стены расписаны: от абстрактных картин до чего-то спокойного (вроде выцветших от времени нарциссов). От монохромных шахматных узоров, спиралей до психоделических капель. Один лишь потолок белый.
Комната обставлена аккуратно. Но в ней присутствует творческий беспорядок – то там, то тут лежат бобины с плёнками. Слева, в углу, расположился стройный голубовато-фиолетовый фикус с тёмно-зелёными листьями. Земля в его горшке немного высохла.
Много старинных предметов: пожелтевшая люстра с фужерами нежной, будто бы плавучей формы, древний сервант с облупившейся краской, уютный диван, журнальный столик с прожжённым в углу пятном. Рядом с диваном – маленький книжный шкаф, на котором пылились как шедевры, так и несколько посредственные, расслабляющие сознание литературные жвачки.
Справа находится кухня, откуда выбегает маленькая, бледная аловолосая девочка с закрытыми веками, украшенными распушившимися чёрными ресницами. Она приостановилась, держа красный мячик в руках.
– Я вижу сиреневый! – радостно вскрикнула девочка, – наконец-то!
Она подбежала к гостье лет сорока. Та заключила её в объятия.
– Сегодня я останусь с вами подольше.
– Это на сколько? – спросила девочка.
– На 25 минут, как полагается Аркогозом, – ответила гостья. Устало улыбнулась. Её глаза бледно сверкали, будто тусклые сливающиеся огни машин в дождливый вечер.
– Как дела? Ты бабушку не забываешь поливать?
– Ой, да, конечно! Сейчас полью, пора разбудить её, – с этими словами маленькая слепая девочка, ударяя мяч о поверхности, дабы обозначить себе таким образом путь, подбежала к подоконнику, на котором стояло шампанское. Взяв бутылку, она слегка окропила ею почву в горшке с большим фикусом.
Фикус слегка вздрогнул. Проснулся. Потянулся, зевнул. И преобразился в пожилую даму. Её белые волосы сверкали так же, как жемчужные серьги в её ушах. Из её уложенных седых локонов прорастали ветви с зелёными листьями. Её голубая кожа была покрыта элегантными морщинами прошлого, воспоминаний и довольно весёлого образа жизни.
– Зачем ты меня разбудила? О, дорогая, ты пришла? Наконец-то. По такому случаю я приготовлю блинчики, – взяв лава-лампу, стоящую на книжном шкафу и сдув с неё пыль, дама в изящном тёмно-фиолетовом платье направилась в кухню покачивающейся походкой. Девочка присела на пол.
– Я так по вам скучала.
– А по мне? – раздался неожиданно низкий голос. Гостья повернула голову. И увидела, что на самом верху серванта сидел маленький человек с зелёными волосами – молодой домовой эльф. Сидел, покачивая своими худенькими ножками в зелёных брюках и поправляя оранжевую рубашку с узором пейсли.
– Маленькая дрянь! – раздался голос с балкона, – спрятал мою плёнку с дождём! – воскликнул очень высокий смуглый молодой человек, встряхнув своей курчавой тучей тёмных колечек. Он грозно уставил свои полные возмущения глаза навыкате на эльфа.
– Как я должен рисовать, если нет нужного звука для палитры? Mierda! – его подглазья чернели, а рост увеличивался от гнева, и вскоре он чуть не упёрся в потолок.
Маленький человечек ничуть не испугался и спокойно промолвил:
– Это было плохое слово. Даже два нехороших слова. Ловко-ловко перепланировка – щёлк!
Эльф щёлкнул пальцами – предметы в комнате стали меняться местами, стены изменили свои размеры, потолок стал выше, а кухня теперь находилась с совершенно другой стороны. Такова была плата за ссоры и плохие слова, которые звучали в этой квартире. Стоило разгореться какому-нибудь скандалу, и эльф тут же делал перепланировку. Для того чтобы все успокоились и каким-то образом перевоспитались.
Однако, в очень частых случаях, инициатором данных ссор был именно наш маленький дружок, который в данный момент, спокойно надев свой синий пиджачок, растворился в воздухе.
– Вот же ж…, – высокий смуглый парень слегка задумался, дабы не сказать плохого слова, -…неприятность!
– Успокойся. Запишешь ещё дождь как-нибудь.
– Наш мир так тобой прописан, что тут очень редко бывают дожди, – сказал молодой человек, уменьшаясь в росте и успокаиваясь.
Тут в комнату через окно впрыгнул ушастый паренёк, повиснув хвостом на люстре. Вальяжно придерживая одной рукой мундштук, другой – он поправлял свои фиолетовые пряди. Кошачьи жёлтые уши его сосредоточено прислушивались ко всему происходящему в комнате и за её пределами.
– С каждым разом тебя нет всё дольше и дольше, – промолвил антропоморфный полукот, держа в руках дымчатый воздушный предмет, – Это тебе, дорогуша, – он протянул гостье лёгкую шапочку.
– Вчера связал. Последнюю пачку истратил на неё. Не одолжишь парочку, эль грубиян? – обратился ушастый к своему смуглому товарищу и в тот же момент, спрыгнув с люстры, случайно задел его щёку своим хвостом.
– Попробуй сигары, хватит на дольше, – сердито ответил курчавый.
– Их дым грубый, – сверкнул лукавой улыбкой со шрамом на губе.
– Сколько шерсти от тебя! – снова возмутился курчавый.
– Хорошо, что у нас нет аллергии, – сказала маленькая девочка, – Странно, – продолжила она, указывая на ушастого, – раньше твоя душа была более зелёная. Сейчас она более пурпурная.
– Ну, знаешь, дорогуша, люди меняются, – ответил он.
– Так то – люди. А ты… – и смуглый молодой человек замолк, чтобы снова не сказать плохого слова.
Он подошёл к книжной полке. Взял нечто литературное сомнительного содержания, смахнул пыль и начал читать. Скрестив ноги, он собирался положить их на журнальный столик. Но, зависнув в воздухе, его ноги упали в пустоту.
– Ах! Маленький…человечек. От этих перепланировок я не перевоспитаюсь, а только с ума сойду!
– М-да, как-то в этот раз он всё не очень обставил. Были и более удачные дизайны. Например, когда мы спорили неделю назад. Или когда ругались в прошлом месяце. Видимо, тогда мы спорили более ярко. Ибо всё было более стильно, жёстко. Был некий авангардизм, – протараторил полукот, накручивая на палец дым, исходящий из мундштука. Он достал спицы, намотал на них дым, вернувшись к своему пристрастию к рукоделию.
– Милая, – обратилась аловолосая к гостье, – ты знаешь, в последнее время я перестаю видеть точные цвета характеров. Я начинаю видеть некоторые смешения оттенков. Будто все что-то предчувствуют. Будто есть некое волнение и неопределённость.
– А я вот, например, пишу свои картины всё реже и реже. У меня есть целая библиотека звуков, но будто бы я теряю вдохновение. Хотя у меня всё ещё есть идеи, но будто бы нет какого-то импульса, – сказал кудрявый.
– Ох, ну раз уж вы начали, – промолвил полукот, – то лично у меня никаких проблем нет, никаких изменений. Ну, разве что, возможно, душа немного поменяла цвет, так это может быть лишь от того, что я стал менее заносчивым в последнее время. Совсем распоясался. Это надо менять.
Появилась бабуля с лава-лампой.
– Но самое печальное, – обратилась она к гостье, – что Грег…только ты, даже если этого не увидишь, не говори, не замечай, не упоминай. Он потерял свою тень, – пожилая леди, открыв лава-лампу, стала доставать из неё красные левитирующие блины, – Когда он потерял свой цвет, я ещё надеялась…мы все надеялись…Все говорили ему. Нельзя себя так растрачивать. Он настолько выкладывается на работе, настолько вживается в роли, что, в конечном счёте, совсем теряет себя. Вот и дошло теперь до того, что от него не осталось и тени. Что же будет дальше?
– Не волнуйся, – ответила гостья, – всё будет хорошо. В конце концов, я же автор, я в силах всё исправить.
Спустя некоторое время она продолжила со вздохом:
– Но многое всё же зависит и от него.
– Руфио, ты скоро проломишь потолок! – стала причитать бабуля, – не надо так переживать, когда читаешь.
– А вот и я.
– О, ну наконец-то! Как работа, как всё прошло? – затараторили все.
В комнату вошёл в Грег. Это был молодой актёр. Очень молчаливый в жизни. И он был абсолютно чёрно-белым. Он больше не отбрасывал тень. Только его глаза, ярко жёлтые глаза, всё ещё имели цвет. На нём была вязаная шапка с козырьком, под цвет глаз.
Грег никогда никому не желал зла. Он чересчур вживался в образы своих персонажей, дабы ещё больше отдавать. И отдал слишком много себя зрителям. Всё своё естество. Однако, несмотря ни на что, он был счастлив. И это было самое главное. Прекрасное. И в то же время неправильное.
Все уселись за стол ужинать.
Домовой эльф внезапно появился в воздухе. С банкой консервированного гороха.
– О, чудно, милый, поставь, пожалуйста. Давай послушаем!
Человечек тут же переместился к маленькому патефону.
Проигрыватель был не совсем обычным. Банку с горохом помещали в пустое пространство под маленькой иглой, которая воспроизводила звук посредством прикасания к верху консервной банки. Когда записанный материал заканчивался, игла протыкала середину верхушки, открывая банку. Таким образом, можно было оценить как нематериальное, то есть слуховое, так и материальное, то есть вкусовое содержание записанной музыки. Эльф включил проигрыватель. Зазвучала мелодия.
– Многое изменилось, – сказала гостья, – Так много ещё никогда не менялось. Просто странно, что с каждым разом ваши новоприобретённые особенности развиваются всё быстрее и насыщеннее в моё отсутствие. И мне всё труднее по возвращению вспомнить всё и записать.
После ужина внезапно раздался гром, сверкнула молния и начался дождь.
– Как странно. У нас же очень редко бывают дожди, – сказала маленькая девочка.
– Ну, значит, сегодня нам очень повезло, – сказал курчавый, разбирая кучу своих бобин с записями, – Прошу, запиши, пока есть возможность, – он протянул гостье записывающее устройство, – А мы пока тут всё уберём и подготовим.
Гостья вышла на балкон, закрыв дверь за собой. Включила запись. Ливень шумно звенел по металлическому навесу. По пожарной лестнице. По крышам. Зонтам. Асфальту. По надеждам. По мечтам. Предвещая нечто неизвестное.
А кто ж всё-таки гостья? Она – писатель. 40 лет. С очень-очень короткой стрижкой. Вменяемо одета. Пишет цикл рассказов. Она создала этот мир. И, после первого рассказа, попала в список организации Аркогоз, которая предоставляет всем опубликованным писателям возможность увидеть свои создания. В Аркогозе, как и в любой организации, есть правила. Например, писатель может находиться в своём мире не более 25 минут. Или – если писатель по возвращению не запишет новые приобретенные особенности персонажей и мира, которые развились в сознании писателя и проявились, то мир подвергается уничтожению. И самое странное, это если персонаж стал развиваться вне написанного, вне сознания автора, вне его задумки, стал существовать самостоятельно, то это может привести к абсолютному исчезновению этого персонажа и мира.
Внезапно раздался грохот. Будто кто-то спрыгнул на лестницу рядом с балконом, который выходил на улицу. Писательница испугалась и выключила запись.
– Кто здесь? – сказала гостья дрожащим голосом.
Из тени и капель дождя появились бледные очертания полупрозрачного человека с изумрудными глазами.
– Боже мой, ты? Что ты здесь делаешь? Как ты можешь быть здесь?
– Потише, потише, послушай… – ответил человек.
– Ты весь промок!
– Мне теперь уже ничего не страшно, – сказал молодой человек, убрав длинные влажные растрёпанные волосы с лица, – ты наконец-то пришла, а я наконец-то нашёл возможность найти тебя.
– Я же убрала тебя из всех историй! В своих черновиках.
– Это было жестоко, но я тебя прощаю, – алые губы на измученном лице с острыми скулами постепенно становились прозрачнее.
– Потому что ты стал совершенно другим, – продолжила гостья, –Ты…
– Люблю…
– Меня? В том-то и дело! Ты был по задумке заносчивым чудаковатым детективом, который раскрывал убийства, запуская воздушного змея или жонглируя. Ты должен практически ни в чём не нуждаться! Должен быть довольно холодным и в то же время творческим. Конечно, в тебе должен был быть некий маааленький вакуум, чтоб был конфликт, чтоб было чего заполнять. Ты должен был его заполнить страстью к делу! Дружбой с напарниками! Человеческим уважением людей к тебе!
– Чем плохо заполнить его любовью к тебе?
– Тем, что я это не задумывала. Не писала этого. Ты стал самостоятельной личностью, ты отделился от меня, ты стал развиваться вне моего сознания, вне моего контроля!
– Ну и что в этом плохого? Получается, ты создала нечто настолько живое, что оно продолжило развиваться дальше, верно? Расти. Меняться. По-настоящему жить. Превращаться в полноценную личность.
– Из-за этого может пропасть всё остальное, и ты в том числе. Я же убрала тебя из всех…
– Не из всех. Одну страницу ты так и не уничтожила. Оставив её на дальнейшие задумки для других рассказов. Послушай, я знаю, я всё понимаю. Я понимаю, что я угроза. Я понимаю, что все это может исчезнуть. Но сейчас я как никогда счастлив. Я хочу перестать быть обузой именно в этот момент, когда я настолько счастлив. Посмотри на меня. Меня почти нет. Я полупрозрачный. Осталось сделать лишь одно. Но прежде ответь мне, я должен знать, уверен быть, зачем ты меня создала?
– Я создала тебя для других людей. Ты внезапно возник в моём воображении, я не могла не поделиться этим. Твой персонаж был и дорог мне. Я не могла уничтожить последнюю задумку. Когда-нибудь я бы обязательно написала про тебя.
– Так и будет. Не забудь только. Напиши про меня. Теперь знаю, ты не ненавидишь меня. Не забудь, не забудь, только не забудь! Я растворяюсь в вечности. Я свободен.
Молодой человек поцеловал руку писательницы и растворился. Его образ медленно исчезал и расплывался. Однако голос его всё ещё был слышен, девушка вновь включила запись.
Гостья глубоко и горько выдохнула, вернулась в комнату.
Все сидели вокруг. Курчавый молодой человек поставил огромный мольберт. Разложил перед собой несколько плёнок с записью звуков, в том числе и новую, записанную гостьей.
Он стал глубоко вздыхать с закрытыми глазами. То увеличиваться, то уменьшаться в размерах. Стал двигать руками очень медленно, мерно. Из записей, лежащих рядом, появились воздушные разноцветные нити, которыми молодой человек рисовал. На картине летал одинокий воздушный змей. Он парил в угрюмом небе, через тучи которого прорезались лучи солнца. Слепой дождь разливался по пляжу. Буйный ветер раздражал и злил волны до нервных брызг.
Вдруг послышался грохот. Всё стало разрушаться, терять цвет. Все закричали в панике. Судорожно стали искать деревянную телефонную трубку, с помощью которой поддерживалась связь с Аркогозом.
– Приём, приём! Да, это говорит автор второго потока, – тараторила гостья, – мир 048/1. У нас всё разрушается. Да, я знаю. Да никаких особых предпосылок к этому не было. Что? Что значит, у нас всё в порядке?
Голос из трубки: “У вас всё в порядке, никаких нарушений нет, всё идёт по задуманному вами сценарию”.
– Что, как это? Здесь настоящий апокалипсис! У меня должен был быть счастливый конец. С намёком на продолжение.
Голос из трубки: “Вы же сейчас дописываете, финал, верно? Так вот, в финале как раз у вас прописано, что наступает конец света”.
– Как? Нет такого, не может быть! Действительно, я так и задумывала раньше. Но я это записывала на каком-то листочке. Черновик. Давным-давно. Всё с этого и началось но… Неужели я его не уничтожила?
Голос из трубки: “По нашим данным, у вас есть запись финала в нецифровом виде. А так как другого финала произведения у вас нет, то этот считается действующим”.
– Подождите, я сейчас же вернусь и всё перезапишу.
– Всё в порядке, – сказала пожилая леди фикус.
– Всё хорошо, – сказал маленькая девочка.
– Что задумано… – начал полукот.
– То должно произойти, – продолжил курчавый.
– Ведь вся наша история выросла именно из этого, такого финала, – сказал Грег.
– Начало, середина, конец, наши характеры – этого бы всего не было, если бы когда-то однажды ты не подумала о том, как мы все погибли, и не записала бы это, – сказал эльф, щёлкнув пальцами. Всё в комнате стало разрушаться. А герои стали медленно пропадать.
– Мы на тебя не обижаемся.
– Мы всегда знали, что будет такой финал, но не говорили тебе, чтобы ты не расстраивалась.
– Мы давно тебя простили. Ведь ты дала нам жизнь. Все узнали, что это такое. И за это мы тебе благодарны.
Голос из трубки: “Приём, приём мир 048/1, мир 048/1, Вы всё ещё на связи?”
– Да приём. Скажите, можно что-то сделать?
– Для того чтобы мир не исчез, и была возможность изменить финал по возвращении, Вы должны перед отправкой в реальность нарисовать три зелёных лягушки. У вас на это 10 секунд.
– Что? Три зелёных лягушки?
Писательница провела пальцами по краю ещё не засохшей картины. И принялась рисовать лягушек.
Скорее, скорее, вот, уже почти… Зазвенел телефон.
Писатель. 40 лет. У себя дома. На кровати. Тёмная ночь. Совсем не светит луна. Руки чистые. Пахнет краской. С улицы веет жарой.
Автор публикации
