НОГИ  ВВЕРХ Альманах Миражистов

 

             НОГИ  ВВЕРХ

Альманах Миражистов

Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ,

Николай ЕРЁМИН, Александр БАЛТИН,

Эргали ГЕР, Весса БЛЮМЕНБАУМ

                                                                        2024

             НОГИ  ВВЕРХ

Альманах Миражистов

Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ,

Николай ЕРЁМИН, Александр БАЛТИН

Эргали ГЕР, Весса БЛЮМЕНБАУМ

Москва -Красноярск

2024

 

             НОГИ  ВВЕРХ

   

Альманах Миражистов

Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ,

Николай ЕРЁМИН, Александр БАЛТИН,

Эргали ГЕР, Весса БЛЮМЕНБАУМ

Автор бренда МИРАЖИСТЫ, составитель и издатель Николай Ерёмин

адрес

nikolaier@mal.ru

телефон 8 950 401 301 7

Кошек нарисовала  Кристина Зейтунян-Белоус

© Коллектив авторов 2024г

Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ

Альманах Миражистов

 

Формула Андрея Рублёва

 

Звучат мне глуше и глуше

Живые и мёртвые души

 

Когда-то придумали числа

Фанатики здравого смысла

 

Подозреваю что не скоро

Мой голос вырвется из хора

 

Побежим мы оба вслед за собой

Наперегонки со своей судьбой

 

Пусть звёздные недра

Всю жизнь твой путь преломляют

Пусть звёздное небо

Всю жизнь тебя обрамляет

 

Заходишь с восходом

Восходишь с закатом

Ты антиприрода

Зачем-то возник когда-то

 

В тебе бушует природа

В тебе бушует порода

Небесного акробата

Расписано всё по датам

И понято всё  поэтом

Рассвет приходит с закатом

Закат приходит с рассветом

 

Пусть звёзды укажут где вы

В пути намеченном Данте

Иди к созвездию Девы

Адажио и анданте

 

Твой  стих охватил полмира

От Баха до Оффенбаха

Играй созвездием Лиры

Играй не ведая страха

 

Пусть жмутся к тебе ноздрями

Мордочки двух Медведиц

Зверей со всеми зверями

Около околесиц

 

Душевный или телесный

Природный и неприродный

Твой путь земной и небесный

Никем никуда не пройден

 

Пройдя сквозь все горизонты

Восходишь во все зениты

Вдыхай небесный озон ты

Забытые не забыты

 

Торгуя пушными мехами

Россия думает стихами

Россия думает стихами

И одевается мехами

И смех и грех

И мех и смех

 

Глеб Якунин в Ыныкчанской ссылке

Временами получал посылки

 

Электричеству молился Тесла

Потому что Тесле в мире тесно

 

Право же как странно господа

Ниоткуда шёл я в никуда

В никуда пришёл из ниоткуда

В ожиданьи будущего чуда

Для чего-то я на свет родился

И в твоих глазах преобразился

Вот такое вечное движение

В любящих глазах преображение

 

Пришло поколение выросшее на моей поэзии

Но до неё не доросшее

 

Эту тайну я вам дарю

Когда-то её открыл

Мир который я сотворю

Когда-то меня сотворил

 

Парис состарился и стал Менелаем

Елена как была так и осталась прекрасной

Зевс стал Гомером

Гомер стал Зевсом

Агамемнон  убит Электрой

Боги предпочли стать невидимыми

Но никуда не исчезли

Троя превратилась в Иерусалим

И снова подверглась разрушению

Троянские кони храпят у ворот

Тревожный рассвет над столицей встаёт

 

Что там они могли понять рыбаки

Из того что Он говорил?

Спрашивал меня Вознесенский

Они и не понимали

Пока не произошло сошествие

Святого Духа на Апостолов

Но это было позднее,

Когда Спаситель Воскрес и Вознёсся

 

Читал Евангелие зверю

А зверь порыкивал: «Не верю!»

 

О время Опытная сводня

Я о тебе сказать могу ещё

Давно забытое Сегодня

И в прошлом дремлющее Будущее

 

Куликовская битва

Моя молитва

 

Воскресни этика

Живи эстетика

Моя политика

Моя поэтика

 

Поэт не покоряет горы

Поэт и в подземелье  «над»

Кротам распахнуты все норы

Ведущие в подземный ад

 

Я читаю Кьеркегора

Это так прекрасно Боже

«Алитет уходит в горы»

«Человек меняет кожу»

 

В школе жизнь невыносима

Среди всяких физкультур

Я уже прочёл «Цусиму»

И читаю «Порт-Артур»

 

Две влюблённости сменил

Всё распутав и запутав

Я прочёл «Войну и мир»

И запутался в редутах

Приготовившись к броску

Сен-Готард прошёл по склону

И конечно же Москву

Я не сдал Наполеону

 

Будущее как приговор

Будущее бандит и вор

 

Внезапно вынырнул из праха

Герой не ведающий страха

 

Ну что такое красота

Для неразумного скота

 

Страданья Гамлета сольют

В прощальный пушечный салют

 

На Земле где Слово

И на Небеси

«Троица» Рублёва

Формула Руси

Словно в назиданье Бог поцеловал

Хаос Мирозданья заключён в овал

Вечность необъятна с мудростью Творца

Но не всем понятно это до конца

Бодрствуй пробуждайся разумом не спи

Заново рождайся в бесконечном пи

Логос слово в слово

Знаю это есть

«Троица» Рублёва

Нам от Бога весть

Вижу Бога Слово

Сына и Отца

«Троица» Рублёва

Формула Творца

Май 2024 г

Из книги «ПОЭТИЧЕСКИЙ КОСМОС»

Побеждена была бездна в 1910 году с выходом в свет специальной теории относительности. </p><p>Даже как-то жалко расставаться с восхитительным образом смерти, который открывался человечеству в категориях ньютоновской физики. </p><p>Сначала был восторг, упоение: </p><p>Открылась бездна звезд полна, </p><p>Звездам числа нет, бездне дна. </p><p>Потом в том же стихе Ломоносова слышно смятение. Каково же место человека в бесконечности мироздания? </p><p>Песчинка как в морских волнах, </p><p>Как мала искра в вечном льде, </p><p>Как в сильном вихре тонкой прах, </p><p>В свирепом, как перо, огне, </p><p>Так я в сей бездне углублен </p><p>Теряюсь, мысльми утомлен! </p><p>Конечно, поэт не может смириться с тем, что человек стал песчинкой в мироздании, и, продолжая размышления Ломоносова, Гавриил Романович Державин так скажет в начале XIX века о месте человека в бесконечном пространстве космоса: </p><p>Частица целой я вселенной, </p><p>Поставлен, мнится мне, в почтенной </p><p>Средине естества я той, </p><p>Где кончил тварей ты телесных, </p><p>Где начал ты духов небесных </p><p>И цепь существ связал всех мной. </p><p>Я связь миров, повсюду сущих, </p><p>Я крайня степень вещества; </p><p>Я средоточие живущих, </p><p>Черта начальна божества; </p><p>Я телом в прахе истлеваю, </p><p>Умом громам повелеваю, </p><p>Я царь – я раб – я червь – я 6ог1 </p><p>Но тот же поэт напишет и другие стихи; </p><p>Река времен в своем стремленьи </p><p>Уносит все дела людей </p><p>И топит в пропасти забвенья </p><p>Народы, царства и царей, </p><p>А если что и остается </p><p>Чрез звуки лиры и трубы, </p><p>То вечности жерлом пожрется </p><p>И общей не уйдет судьбы. </p><p>Эти строки Державин начертал дважды: гусиным пером на бумаге и мелом на доске. Доска эта сохранилась, даже мел не осыпался за два столетия, но нет самого поэта, и правота стиха тем самым как будто подтверждена. </p><p>Позднее об этой бесконечной бездне, о &quot;жерле вечности&quot;, пожирающей человека, скажет Ф. Тютчев: </p><p>Природа знать не знает о былом, </p><p>Ей чужды наши призрачные годы, </p><p>И перед ней мы смутно сознаем </p><p>Себя самих лишь грезою природы. </p><p>Поочередно всех своих детей, </p><p>Свершающих свой подвиг бесполезный, </p><p>Она равно приветствует своей </p><p>Всепоглощающей и миротворной бездной. </p><p>Кто ты, огнелицый? </p><p>Существует предание, что бог приковал к скале Прометея не за обычный огонь, дарованный человеку, а за тайные знания. Прометей открыл людям тайны мистерий, а мистерии научили человека не бояться смерти. </p><p>Внутренний огонь бессмертия, возженный в человеке, никогда не угасал в поэзии XIX столетия. &quot;Угль, пылающий огнем&quot; озарял карамазовскую бездну, разгоняя тьму. Кстати, фамилия Карамазов содержит тюркский корень &quot;кара&quot; черный, темный. </p><p>Понадобилось, конечно время, чтобы &quot;угль&quot; в груди пушкинского пророка разгорелся настолько, что стал &quot;сильней и ярче всей вселенной&quot;: </p><p>Не тем, господь, могуч, непостижим </p><p>Ты пред моим мятущимся сознаньем, </p><p>Что в звездный день твой светлый серафим </p><p>Громадный шар зажег над мирозданьем, </p><p>И мертвецу с пылающим лицом </p><p>Ты повелел блюсти твои законы, </p><p>Все пробуждать живительным лучом, </p><p>Храня свой пыл столетий миллионы. </p><p>Нет, ты могуч и мне непостижим </p><p>Тем, что я сам, бессильный и мгновенный, </p><p>Ношу в груди, как оный серафим, </p><p>Огонь сильней и ярче всей вселенной. </p><p>(А. Фет) </p><p>Но Фету принадлежит и другое стихотворение, которое привело в смятение Льва Толстого. </p><p>Проснулся я. Да, крыша гроба. – Руки </p><p>С усилием я простираю и зову </p><p>На помощь. Да, я помню эти муки </p><p>Предсмертные. – Да, это наяву! </p><p>И без усилий, словно паутину, </p><p>Сотлевшую раздвинул домовину… </p><p>Ни зимних птиц, ни мошек на снегу. </p><p>Все понял я: земля давно остыла </p><p>И вымерла. Кому же берегу </p><p>В груди дыханье? Для кого могила </p><p>Меня вернула? И мое сознанье </p><p>С чем связано? И в чем его призванье? </p><p>Куда идти, где некого обнять, </p><p>Там, где в пространстве затерялось время? </p><p>Вернись же, смерть, поторопись принять </p><p>Последней жизни роковое бремя. </p><p>А ты, застывший труп земли, лети, </p><p>Неся мой труп по вечному пути! </p><p>Отвечая Фету, Лев Толстой писал: &quot;Вопрос духовный поставлен прекрасно. И я отвечаю на него иначе, чем вы. Я бы не захотел обратно в могилу. Для меня и с уничтожением всякой жизни, кроме меня, все ещё не кончено… Для меня остаются отношения к богу, к той силе, которая меня произвела, меня тянула к себе и меня уничтожит или видоизменит&quot;. </p><p>В 60-х годах XX века спор о бессмертии человека внезапно вспыхнул на страницах газет. Разговор начал поэт Илья Сельвинский. В последние годы жизни он написал цикл стихов, где утверждал, что с точки зрения вероятности во вселенной вполне может повториться то же самое сочетание элементарных частиц, а значит, каждый из нас может появиться в мироздании снова. </p><p>А я поет. Я верую в бессмертье, </p><p>Оно не в монументах, не в статьях, </p><p>Что мне до них, когда не бьется сердце </p><p>И фосфор загорается в костях?.. </p><p>Мы с вами – очертанья электронов, </p><p>Которые взлетают каждый миг. </p><p>А новые, все струны наши тронув, </p><p>Воссоздают мгновенно нас самих… </p><p>Так, значит, я, и ты, и все другие </p><p>Лишь электронный принцип, дорогие, </p><p>Он распадется в нас – и мы умрем, </p><p>Он где-нибудь когда-нибудь сойдется, </p><p>И &quot;я&quot; опять задышит, засмеется </p><p>В беспамятном сознании моем. </p><p>Сельвинского стали упрекать в мистике, в уступках идеализму. Отвечая своим критикам, поэт привел такие аргументы в защиту своего образа бессмертия. </p><p>Вера в бесследное исчезновение человека в мироздании возникла сравнительно недавно под влиянием ньютоновской картины мира. Время показало, что мы живем не во вселенной Ньютона, а во вселенной Эйнштейна. Между тем все наши представления об отношении человека и вселенной формировались в школьные годы именно по ньютоновским нормам. Не пора ли пересмотреть их и на духовном уровне? </p><p>В русской литературе человек – существо космическое, неразрывно слитое со всем мирозданием. </p><p>Как мир меняется! </p><p>И как я сам меняюсь! </p><p>Лишь именем одним я только называюсь… </p><p>Мысль некогда была простым цветком, </p><p>Поэма шествовала медленным быком; </p><p>А то, что было мною, то, быть может, </p><p>Опять растет и мир растений множит. </p><p>Автор этих строк Николай Заболоцкий вел переписку с К. Э. Циолковским, внимательно следил за развитием научной мысли и пришел к тому же выводу, что и поэт Илья Сельвинский: человек бессмертен, ибо он неотделим от создавшей его вселенной. </p><p>Есть ещё одна форма бессмертия, о которой не знали раньше, неразрушимость наследственной информации о человеке – генетическое бессмертие. </p><p>Мой предок пещерный! </p><p>Ты – я, </p><p>Я факт твоего бытия. </p><p>Мы признаки сходства несем </p><p>В иероглифах хромосом, </p><p>Где запрограммировал ты </p><p>Бесчисленных внуков черты… </p><p>И пусть, когда няням вручат </p><p>Моих пра-пра-пра-правнучат, </p><p>Я буду, как соль, растворим </p><p>В бегущих из разных сторон </p><p>В мальчишках и девочках всех </p><p>И вкраплен в их игры и смех… </p><p>И дней твоей жизни не счесть, </p><p>Пока человечество есть! </p><p>(С. Кирсанов) </p><p>Генетический код действительно един у всего живого: у птиц, у животных, у человека. Расшифрован он недавно, а вот стихотворение Н. Заболоцкого &quot;Метаморфозы&quot; написано задолго до его открытия: </p><p>&quot;И то, что было мною, то, быть может, сейчас растет и мир растений множит&quot;. Теперь это не только поэтическая метафора, но и научная аксиома. </p><p>Вспомним теперь строки Тютчева: </p><p>Не то, что мните вы, природа: </p><p>Не слепок, не бездушный лик </p><p>В ней есть душа, в ней есть свобода, </p><p>В ней есть любовь, в ней есть язык… </p><p>А поэтическая мысль Фета о звездном огне в человеке, который &quot;сильней и ярче всей вселенной&quot;? Она сегодня тоже не только метафора. Красная кровь, текущая в наших венах, обязана своим цветом железу, а все железо, которое есть на земле, по сообщениям астрономов, возникло в звездном веществе. Мы и сейчас можем видеть на небе свет тех угасших звезд, которые &quot;творили&quot; железо для нашей крови. Звезды взорвались И погасли, а свет от них будет лететь ещё миллион лет. </p><p>Наука двадцатого века подтверждает правоту самых смелых метафор о единстве человека и вселенной. И вот что удивительно: оказывается, удаляясь от фольклорных времен по времени, мы ещё и приближаемся к ним. Наши предки верили, что люди – звезды; потом наука открыла человеку глаза, указав на разницу между ним и вселенной, но эта же наука в XX веке напоминает человеку о его сходстве со всем мирозданием. </p><p>Академик А Л. Чижевский ещё в начале прошлого века напряженно следил за ритмами солнца. Сегодня мы знаем: солнце пульсирует, у него свои ритмы, подъемы, спады. Годы активного солнца, как учащенный пульс, не сулят ничего хорошего. Чижевский ещё в детстве чувствовал на себе ритмы активного и спокойного солнца: пульс солнца и пульс человека связаны звездной нитью. </p><p>Отцом среди своих планет </p><p>И за землей следя особо </p><p>Распространяло солнце свет </p><p>(Но чувствовалось, что оно поеживалось от озноба)… </p><p>И я не мог ни лечь, ни сесть </p><p>(По статистическим данным, это происходило со всеми) </p><p>Знобило. Тридцать шесть и семь. </p><p>Что делать? – все в одной системе! </p><p>(С. Кирсанов) </p><p>Мы повторяем, как заклинание, что вселенная бесконечна, забывая при этом, что человек тоже бесконечен. Две бесконечности стоят друг друга. Человек космический уже давно обитает на земле. Это мы с вами. </p><p>Может быть, не так безупречен силлогизм из гимназического учебника логики, с которым в предсмертной тоске борется Иван Ильич в повести Л. Толстого: </p><p>&quot;Кай – человек, люди смертны, потому Кай смертен&quot;. </p><p>Холодная логика, всегда ли она права перед теплотой жизни? </p><p>&quot;То был Кай – человек, вообще человек, и это было совершенно справедливо; но он был не Кай и не вообще человек, а он всегда был совсем, совсем особенное ото всех Других существо… Разве Кай целовал так руку матери и разве для Кая так шуршал шелк складок платья матери?.. Разве Кай так был влюблен? Разве Кай так мог вести заседание?&quot; </p><p>Конечно, легко упрекнуть Ивана Ильича в неразумности, в субъективности, в трусости, наконец. Но воспользуемся таким же логическим приемом из гимназического учебника: Иван Ильич-человек; человек не может примириться с мыслью о бесследном исчезновении в мироздании; следовательно, человек бессмертен. Нет, никакого идеализма за этим не кроется, и нет здесь веры в загробный мир. Человек бессмертен. Это, если хотите, аксиома для любого крупного писателя. </p><p>Вот как рассказывает Лев Толстой о вере крестьянина Набатова, который &quot;унаследовал от предков &quot;твердое&quot;, спокойное убеждение, общее всем земледельцам, что как в мире животных и растений ничто не кончается, а постоянно переделывается из одной формы в другую – навоз в зерно, зерно в курицу… так и человек не уничтожается, но только изменяется…&quot;. </p><p>Еще древневавилонский богатырь Гильгамеш не хотел верить в смерть своего друга Энкиду, пока тление не убедило его в реальности смерти. Вот тогда-то и отправился Гильгамеш за алым цветком бессмертия, дабы воскресить друга. Удалось ли это Гильгамешу – неизвестно, поскольку в до шедших до нас отрывках цветок похищает змей. Купцу из сказки &quot;Аленький цветочек&quot; повезло больше: он довез цветок до дома. Удалось воскресить своего друга Лазаря Христу, удалось &quot;оживить&quot; Зосиму Алеше Карамазову, &quot;поднимет&quot; своего учителя Ахилла Десницын Лескова после трехдневного бдения у гроба. </p><p>От Ахиллы исходит бурление жизни и вечное беспокойство. В нем одном &quot;тысяча жизней горит&quot;, так что с удивлением восклицает тихий Захария: &quot;Я и не знаю, как ему умирать?&quot; </p><p>&quot;- Я и сам не знаю, – пошутил протопоп, – он есть само отрицание смерти&quot;, </p><p>Он самим своим присутствием жизнетворен. Временами кажется, что Ахилла может воскресить мертвого. Сам Ахилла в беспредельности своей силы не сомневается и даже для себя самого, по крайней мере, воскресил мертвого Туберозова. </p><p>Эта сцена поистине потрясающа: </p><p>&quot;- Баточка! – взывал полегоньку дьякон, прерывая чтение Евангелия и подходя в ночной тишине к лежащему перед ним покойнику. – Встань! А?.. При мне одном встань! Не можешь, лежишь яко трава&quot;. </p><p>Не таков Ахилла, чтобы смириться со смертью. Как И положено по его пламенной вере, на третью ночь должен воскреснуть Туберозов. Тут начинаются чисто магические богатырские заходы, когда трижды берется герой за дело И лишь на третий раз победит. </p><p>Ахилла начинает свой решительный приступ за час до полуночи: </p><p>&quot;- Слушай, баточка мой, это я тебе в последнее зачитаю, – и с этим дьякон начал Евангелие от Иоанна. Он прочел четыре главы и, дочитав до пятой, стал на одном стихе и, вздохнув, повторил дважды великое обещание: </p><p>&quot;Яко грядет час и ныне есть, егда мертвии услышат глас сына божия и, услышавши, оживут&quot;. </p><p>И вот на заре желаемое чудо свершилось: </p><p>&quot;Ему послышалось, как будто бы над ним что-то стукнуло, и почудилось, что будто Савелий сидит с закрытым парчою лицом и с Евангелием, которое положили В его мертвые руки. </p><p>Ахилла не оробел, но смутился и, тихо отодвигаясь от гроба, приподнялся на колени. И что же? по мере того, как повергнутый Ахилла восставал, мертвец по той же мере в его глазах медленно ложился в гроб, не поддерживая себя руками, занятыми крестом и Евангелием. </p><p>Ахилла вскочил и, махая руками, прошептал: </p><p>- Мир ти! мир! я тебя тревожу&quot;. </p><p>Но вот наступил момент единоборства Ахиллы со своей собственной смертью. Эта смерть у Лескова – подлинный богатырский поединок. </p><p>Перед смертью Ахилла стал кроток. Неукротимая ярость И физическая сила как бы отлетели от могучего тела, в то время как сила духа Ахиллы Десницына возрастала до самого момента смерти. Богатырское уханье Ахиллы перед кончиной потрясло кроткого Захарию. Теперь Ахилла боролся с &quot;огнелицым&quot;, преграждавшим ему путь к вечности. Боролся и победил, как Иаков, всю ночь проведший в борьбе с невидимым ему ангелом. </p><p>&quot;Ахилла был в агонии и в агонии не столько страшной, как поражающей: он несколько секунд лежал тихо и, набрав Я себя воздуху, вдруг выпускал его, протяжно издавая звук &quot;у-у-у-х!&quot;, причем всякий раз взмахивал руками и приподнимался, как будто от чего-то освобождался, будто что-то скидывал. </p><p>Захария смотрел на это, цепенея, а утлые доски кровати все тяжче гнулись и трещали под умирающим Ахиллой, и жутко дрожала стена, сквозь которую точно рвалась на простор долго сжатая стихийная сила. </p><p>- Уж не кончается ли он? – хватился Захария… но в это самое время Ахилла вскрикнул сквозь сжатые зубы: </p><p>- Кто ты, огнелицый? Дай путь мне! </p><p>Захария робко оглянулся и оторопел, огнелицего он никакого не видал, но ему показалось со страху, что Ахилла, вылетев сам из себя, здесь же где-то с кем-то боролся и одолел…

 

Николай ЕРЁМИН

Альманах Миражистов

ПО ВСЕЙ ЗЕМЛЕ    

***

По всей Земле – мемориальный бал,

Портреты убиенных – сплошь и рядом…

И гусенично-огненный металл,

Пропитанный, увы, смертельным ядом…

 

…И памятью становится мечта,

Где Иисус Христос –

В тени креста…

 

***
Не говори о людях плохо.
Не думай плохо ни о ком…
Такая на дворе эпоха:
Не будь средь умных дураком…
Будь чист и телом, и душой…
И всё-таки не будь лапшой!

***

Я пережил марксизм и ленинизм…

Соцреализм…Партийность и народность…

И видел, как, внушая атеизм,

Пришла идеология в негодность…

Как восторжествовал капитализм

И агрессивный империализм…

Который  ни во сне, ни наяву,

Ни в мавзолее – не переживу…

 

***

Как просто всё! Как сложно и тревожно!

Стихи писать об этом невозможно.

И всё же сами пишутся они:

В сомненьях – ночи, и в сравненьях – дни…

За годом – год, за веком – новый век:

ХХ-й, ХХ1-й… Дождь и снег…

 

Плач Эвридики…

Ариадны нить…

Нельзя в стихах ни слова  изменить!

 

***
Сказала мать-сума:
– Не занимай ума
И денег никогда!
Не то придёт беда… –

А бабушка-тюрьма
Отозвалась: – Эх, ма!

СОНЕТ ПРО БИЛЕТ В ОДИН КОНЕЦ

У поэта денег нет,
И поэтому ему
Отключили Белый свет:
Телефон и интернет…
Перекрыли – Вот так раз! –
Отопление и газ…

И поэт  ушёл в народ…
И уже который год
Под гитару он поёт
Возле церкви, у ворот:

– На душе моей – раздрай…
А вокруг – сплошной  Wi-Fi…

Помоги, Святой Отец,
На билет – в один конец!

***

Я чувствую: мне вовсе не пора

Спешить туда, откуда нет возврата…

Ещё не все стихи из-под пера

Возникли…И молчание чревато

Забвением,  пока ещё живёшь

И чувствуешь – где  правда,

А где ложь…

***
Вчера, не признан и не познан, –
7 пядей, 3-й глаз во лбу, –
Я ночью прочитал по звёздам
Свою печальную судьбу:

Жизнь после жизни, смех и грех…
А дальше – слава и успех…

НА АЛТАЕ
Сергею  СУТУЛОВУ-КАТЕРИНИЧУ
Хорошо сегодня на Алтае!
Там,  в горах,  ледник под солнцем тает….
И зовёт красавица Катунь:
– Можем вместе провести июнь!  –
Но Июнь  – догадлив и хорош –
Говорит:  –  Меня не проведёшь!

ОКТАВА О ЛИТФОНДЕ

Литфонд был создан для того,
Чтоб пьющим помогать поэтам!
Давным-давно уж нет его…
А не жалею я  об этом…
Поскольку,  ах, давно не пью
В Сибирском трезвенном краю…

Был дорог золотник, хоть мал…
И ведь, представьте: помогал!

***
Думаю чаще и чаще,
Сонным сомнениям вторя:
– Не умереть бы от счастья…
Не умереть бы от горя… –
И засыпаю опять
Так, чтоб проснуться и встать…

Детское стихотворение

ФЕДЯ В ЖЁЛТЫХ ШТАНАХ

Федя в жёлтых штанах,
Точно солнце прошёл по горам…
И воскликнули:- Ах! –
Все, кто видел его тут и там…
И кричали вослед, влюблены:
– Мне! – И мне бы…- И мне бы такие штаны… –

А когда он прошёл без штанов,
У людей просто не было слов…

ИЗ НОВОЙ КНИГИ ЧЕТВЕРОСТИШИЙ

Не знаю, кто меня полюбит…
Но жду… И вижу сквозь года…
И чувствую всё то, что будет…
И что не будет никогда…

ИГРА

Труба делов – игра словами…
А что – в итоге? Между нами
И мне чужая, и тебе, –
Судьба играет  на трубе…

***
По вечерам всё чаще замерзаю…

И, в звёзды глядя, думаю опять:

Я ничего не знал…Теперь я знаю

Всё то, чего мне лучше бы не знать…

***
Увы, моя бедная лира
Опять извлекает на свет
Идеи о гибели мира…
И я замолкаю в ответ.
Май 2024 г КрасноАдск-КрасноРайск-КрасноЯрск

ШУРУМ-БУРУМ  

***

Камень в сердце,

Камни в почках,

Камни в желчном пузыре,

 

Отрицая сон и ночку,

Пробудились

На заре…

 

Чтоб, как памятник,

И впредь

Продолжал я каменеть…

2024

***

Вдруг я – в какое-то мгновенье –

Открыл источник вдохновенья,

О, муза милая моя,

В тебе!

И, слова не тая,

Тебе открылся без труда –

Спасибо! –

Раз и навсегда

Соединила нас с тобой

Случайность,

Ставшая судьбой.

2024

ОКТАВА ПРО ДОМ

Дождь перестанет – ты уйдёшь домой…

…Вот солнышко на листьях заблестело…

И воздух удивительный такой,

Что невесомым делается тело…

Дрожащий пар восходит от земли…

И над рекою – птичье щебетание…

И радуга высокая вдали –

Дом нашей встречи после расставания…

 

СО-ЗНАНИЕ

 

Я потерял сознание, когда

Сказали мне, что горе – не беда…

И слава Богу,

Что оно ко мне

Вернулось – Ах! – при солнце и луне,

 

Чтоб я пришёл в со-знание

И вскоре

Сказал и доказал: – Беда – не горе.

2024

***

Напиться – и опохмелиться…

Чтоб вновь на белый свет дивиться…

И вновь, рифмуя кровь-любовь,

Увы, от жажды хмурить бровь,

 

Грустить об этом и о том…

И сном забыться под Крестом,

Которого не удивить

Вопросом: – Пить или не пить?

 

***

Я жил в стране, увы, алкоголизма,

Газетными указами дыша,

Банальными проказами греша…

И штампами  стихов соцреализма

Была полна дремучая душа…

 

И вот стою у жизни на краю,

Гекзаметры о Греции пою,

Где Одиссей – среди сирен, химер…

И, слава Богу, мне из высших сфер

Ночами откликается Гомер…

 

***

Покуда выход есть из тупика,

А впереди – дорога далека

И тянется к твоей моя рука, –

 

Давай пойдём туда, где облака

Плывут…

Где отражает их река –

Просторна, высока и глубока…

 

***

Всё бросив, улететь с прекрасной Олей

В цветенье роз, в благоухание магнолий,

В мерцанье волн – вдвоём – в звучанье струн,

В шум карнавала, в пир, в шурум-бурум…

– Всё бросим! Улетим! – нога к ноге…

Ты – на метле, а я – на кочерге! –

 

Но Оля, к сожаленью, так прекрасна

И так умна, что говорит: – Зовёшь напрасно!

К чему? Зачем? Куда мы улетим? –

И пьёт вино, глотая вешний дым…

 

***

Где она, милая Оленька,

Та, что звала меня – Коленька?

 

Где она, милая Олюшка,

Та, что звала меня – Колюшка?

 

Выйду во чистое полюшко –

Там только ветер да волюшка…

 

Там моё горькое горюшко,

Там моя милая Олюшка…

 

ИЗ НОВОЙ КНИГИ ЧЕТВЕРОСТИШИЙ

ПРОСТОЙ ИМПЕРАТИВ

 

Всех ожидает в назиданье

Прощенье или наказанье:

Путёвка в Ад и пропуск в рай…

Знай,  – выбирай, – не забывай!

 

ДОСКА ОБЪЯВЛЕНИЙ

 

– Покупайте  Акции Самоизоляции!

– Продавайте Акции Самоликвидации!

Акций на Тот свет

Не было и нет.

Май 2024КрасноЯрск

 

 БАЛТИНИАНА, или  ПРИГЛАШЕНИЕ НА БАЛ

Поэма стигматов

1. БАЛ  БАЛТИНА

   Бал Балтина!
   Ерёмин – на балу
   В метаметафорическом бору…

   Где Кедров и Степанов
   Круглый год
   Консалтинговый водят хоровод…

   Где Вознесенский,
   Хлебникову рад,
   С Антимиров  срывает маскарад…

   Где Александр Балтин:
   –  Ай лав ю! –
   Свою знакомит музу и мою…

   Где звёзд полночных высота
   И такая
   Красота,

   Что она всех нас вот-вот
   Вознесёт,
   Или спасёт…

2 СТИХОТВОРЕНИЕ В ПРОЗЕ

Александр Балтин
растёт на наших глазах,
превращаясь в ведущего критика
современного литературного процесса.

Куда он ведёт?
А туда, куда надо и ему, и нам!
То есть на Парнас…

Не случайно
У него есть Пегас,
Обладающий  выносливыми крыльями.

И на спине Пегаса хватает места всем,
кто не боится набранной высоты…
И мне, в том числе.

3.Юбилей Александра Балтина

«Александру Балтину пятьдесят пять. Я желаю Александру здоровья, благополучия, неиссякаемой энергии. Будь моя воля, я бы вручил Александру Балтину медаль Героя труда
Евгений СТЕПАНОВ-поэт, прозаик, публицист, издатель Кандидат филологических наук. Лауреат премии имени А. Дельвига . (Живёт в поселке Быково,Московская область).
4***
Ба! Так Балтин – молодой!
И не зря в 55
Скрыл лицо под бородой…
Это надо понимать:

Жизни смысл – в борьбе, в труде,
А вся сила – в бороде!
Значит, сильным неспроста
Будет Балтин лет до ста…

И его – везде, всегда
Ждёт медаль «Герой труда»…
…И Степанов по уму
Копит  Премию ему…

Ну, а я – Литкультпривет! –
Александру шлю сонет…

5. Александру БАЛТИНУ СОНЕТ  ПРО ТО, ЧЕГО НЕТ
«…достать чернил – и плакать…
Борис ПАСТЕРНАК»
Посреди солнцелунных сиятельств,
Приближаясь душой к январю,
В силу жизненных обстоятельств
Никому ничего не дарю
Кроме Солнца и кроме Луны,
Что безумно в меня влюблены…

На дворе – долгожданный июль.
Ростовщическая  Москва…
На счету – обезличенный нуль.
А на сердце – как прежде, тоска:

Кто бы мне бы чего подарил
Кроме – Ах! – вдохновенных чернил,
Чтобы стало теплей на душе?
А не-то замерзаю уже…

6 ***
В «Читальном зале» у Степанова
Я прочитал стихи Степанова…
Потом – конечно, в  «Литгазете»
И в «Независимой газете»…
И произнёс, как Балтин: – Ах!
Какой масштаб! Какой размах!
В «Москве», в «Урале» – тут и там
Ев-гений прав, назло чертям…
…И я – Степанова ценю,
Его стихи в душе храню…
Поскольку он среди забот
Теперь не курит и не пьёт,
И  (как М.Жуков иногда)
Не матерится никогда!
И вновь  – весь в кайфе  – ни гу-гу! –
Я  начитаться не могу…

7. СОН  ПЕРЕД  РОЖДЕСТВОМ

   Александру БАЛТИНУ

   Я проснулся – и вдруг: – С Новым годом! –
   Я услышал,
   – Спи, друг, с новым Богом!
   Спи, – отныне – во сне  – повсеместно
   Бесполезное станет полезно…
   Сон есть Бог!
   Неспроста Кальдерон,
   Жизнелюб,  утверждал: – Жизнь есть сон! –
   …И в ответ я согласно кивнул,
   Улыбнулся – и сладко заснул…

8. По морям, по волнам

   БЛАГАЯ ВЕСТЬ
   Александру БАЛТИНУ
   ***
   Я вижу: по волнам идёт Мессия
   И говорит плывущим:
   – Добрый путь!

   Ковчег «Литературная Россия»
   Так сделан,
   Что не может затонуть!

   Благословляю всех,
   Кто на борту
   Хранит любовь, и память, и мечту!

 

9.Басинский Балтин и Ерёмин

Николай Ерёмин

***
Продолжается в мире
Поэзия…
Не кончается в сердце любовь…

И опять
Ничего  нет полезнее,
Чем порт-вейн,
Выпиваемый вновь:

– За здоровье!
За милое прошлое!
За умение петь и плясать!

И за всё
Непременно хорошее,
Что уже не случится опять…

Сохраняю с трудом равновесие –
Но иду,
Философствуя вновь:
Из чего возникает поэзия?
И куда исчезает любовь?

И чувствую земли вращение
Как продолженье
Бытия…
И невозможность возвращения
В родные
Детские края.

Иду –
И ждёт меня вдали
Край моря, неба и земли…

10. ВОСПОМИНАНИЕ О ВАН ГОГЕ
                  Александру БАЛТИНУ
    Ван Гог –
    Two three four five –
    От  Гоги до Магоги –
    Вот живопись! Вот кайф!
    Фантазии чертоги –
    Центр зрения и слуха…
    Отрезанное ухо…
    О, жизнь! О, мама мия…

    Где  смерть –
    Периферия…

11. ИНФОРМПИСЬМО «ПРИОКСКИХ ЗОРЬ» №14 от 16 09 2021

    редколлегия и редакция журнала сообщают о выдвижении кандидатур на присвоение звания лауреата всероссийской литературной премии «Левша» им. Н. С. Лескова за лучшие публикации в нашем журнале за 2021 год, а именно:
    — в жанре прозы Евгений Асташкин (г. Омск);
    — в жанре поэзии Николай Ерёмин (г. Красноярск);
    — в жанре литературоведения и литературной критики Людмила Воробьёва (г. Минск, Белоруссия);
    — в жанре литературной публицистики Александр Балтин (г. Москва).
    Все №№ «Приокских зорь» с 2006 года по настоящее время Вы найдете на нашем сайте http://www.pz.tula.ru/ С уважением редакция «Приокских зорь»
    Главный редактор Алексей ЯШИН (Тула), член Правления Академии российской литературы
    Зам. главного редактора — ответственный секретарь Яков ШАФРАН (Тула)
    Зам. главного редактора — Геннадий МАРКИН (Щекино)

12. ПЕСЕНКА
    Александру БАЛТИНУ

    Нас ждёт падение рубля
    И доллара подъём?
    А   мы поём: – Тра-ля-ля-ля… –
    И – За  здоровье!  –  пьём.

    Пусть  извергается вулкан
    Там, там  – Та-ра-ру-рам! –
    Здесь  наполняется  стакан,
    – Урра!  –  по вечерам…

    За  восемь бед – один ответ…
    Не зря поёт поэт:
    – Пускай  идёт Парад планет –
    И светит Солнца свет!

    Жизнь и мгновенна и одна –
    На всех, увы и ах…
    Звени, гитарная струна!
    До встречи в небесах!

 

13. СИБИРСКИЙ АКЦЕНТ

    Я Ник.
    Нет, я Ник Ник,
    Нет, я Ник Ник плюс Ер,
    То есть, Николай Николаевич Ерёмин!

    Как говорит Александр Балтин,
    Талант мой огромен.
    И я верю ему
    Во своём  сибирском
    Панельном дому-терему…

    Ах, с видом на сизо – Следственный Изолятор – тюрьму,
    На  психобольницу,
    На церковный купол и крест…
    На сопки – вдоль Енисея – окрест…

    Я – охранник,
    Вступивший в ДООС –
    Добровольное Общество Охраны Стрекоз –
    Как поэт
    Охранял их величества
    Много лет…

    А теперь –
    Сердцем чист,
    Я простой миражист,
    Всей душой оптимист…

    А напротив живёт старичок – пессимист,
    В 1991-м году сжёгший свой партийный билет,
    Чем осветил Белый свет
    Так, что глянешь в окно –
    До сих пор не темно,
    А – напротив! – светло
    И в душе, и вокруг…

    Он – как дед и отец –
    До сих пор молодец –
    Хоть и живёт в самоизоляции,
    Но мечтает – конфуз! –
    Возвратиться в Союз
    Эс Эс Эр
    Советских Социалистических Республик,

    Чтоб вернуть – не секрет –
    Свой партийный билет
    Из архивной золы
    Хвалы, и хулы…

    Ест и пьёт ветеран
    Куркуму
    И шафран…
    И меня от забот
    Вместе выпить
    Зовёт…

    И поёт:
    – О, моя куркума!
    От тебя я совсем без ума!
    И поёт:
    – О, мой милый шафран,
    От тебя я и молод, и пьян!

    И комментирует теленовости:
    – Война – это, знаешь ли,
    Смерть  там и тут:
    Коли ты не убьёшь,
    Так тебя  убьют…

    Чтобы стал ты навеки
    И глух,  и нем…
    И чтобы не у кого было спросить:
    – А зачем?

14*  *  *

Б.А:
– Я желаю
Николаю —
белостиший свежих, зимних,
альманахов новых, дивных,
радостных созвездий слов —
и — чтоб был всегда здоров!

15.АЛЕКСАНДРОВСКИЙ САД
СОН? НЕТ! СОНЕТ.

Новый год… Деревня…
Подмосковный сад…
Бродит меж деревьев –
Балтин Александр…
Движется ко мне
В снежном полусне…
Меж стихов и проз,
Точно Дед-Мороз
В образе Левши…
Чтоб от всей души
На века  опять
Музу подковать,
Как кузнец блоху:
– Знайте Ху из Ху!

16. ДИФИРАМБ Александру БАЛТИНУ

    О, литературная карьера!
    Балтин
    Стал похожим на Мольера.

    Как неповторимый театрал,
    Всюду
    Славу славой он попрал…

    Интеллектуальный карнавал
    Балтина не зря
    Короновал:

    Все вершины СМИ равны ему, –
    И его таланту,
    И уму…

17***
Нет! Балтин – не больной,
Лечить его не надо…

Жить с мудрой головой –
Отрада и награда
За то, что было, ах,
С поэтом до рождения…

…Стигматы на  стихах
Достойны  уважения…

Николай ЕРЁМИН,
Доктор Поэтических наук. МАЙ 2024г

Приглашение от СТЕПАНОВА

Все – на ЮБИЛЕЙНЫЙ ТВОРЧЕСКИЙ ВЕЧЕР ЕВГЕНИЯ СТЕПАНОВА!

 

Юбилейный творческий вечер поэта, прозаика, кандидата филологических наук, режиссера, издателя, президента Союза писателей ХХI века Евгения Степанова состоится 5 июня 2024 года, в 18.30, в Малом зале ЦДЛ.
В этот день нашему руководителю исполнится 60 лет.
В вечере примут участие известные писатели и деятели искусств, сотрудники МИД РФ и многие другие интересные люди.
Будут показаны фрагменты полнометражных фильмов Евгения Степанова «Христос-Человечество» и «Основной вопрос».
Ведущая вечера — первый секретарь Союза писателей ХХI века, поэт Нина Краснова.
Чтобы подтвердить участие в вечере, пишите, пожалуйста, заявку на адрес: stepanovev@mail.ru

 

Пресс-служба Союза писателей ХХI века

 

2024-05-14

Евг. СТЕПАНОВУ СОНЕТ

в честь 60-ти лет

 

Е.В.Степанов с некоторых пор –

Лит-президент и Кино-режиссёр –

При жизни  – сам! – взошёл на пьедестал

И вдохновенным памятником стал.

 

Он – Луноликий, видно по всему.

Сын Солнца – я со-чувствую ему.

 

А ведь ему всего лишь 60.

И  СМИ не зря об этом голосят,

Что это –  пик! Но это – не предел,

Что он не даром этого хотел.

 

Ев гений, как сторонник Ваших дел

Я мысленно вхожу в ваш ЦДЛ,

И у меня теперь сомнений нет,

Что вы в России – больше, чем поэт!

***

Россия – простота –  иконы вроде

Была, увы,  страною не в  пример,

Где  срифмовались – навсегда  – в народе

Миллионэр и Милиционэр,

Святая неземная простота

Под тенью молчаливого креста…

***
Константину КЕДРОВУ-ЧЕЛИЩЕВУ

Инициатор праздника в России
Напоминает мне Анфас Мессии…

А в профиль вновь,  увы,  напоминает
О тех, кто всё на свете понимает

И
муки
принимает
на
кресте

в космической
бессмертной высоте

 

СОНЕТ ПРО  «НУ-И-НУ!»

 

Жестокий мир литературы,

Приспособленчества, халтуры, –

Пред-почитающий закон,

Он мне отвратен и знаком –

Поющий смертную войну,

Ах,  «от и до», под «-Ну-и-ну!»
Пора, мой друг, собой заняться!

Наметить цель – и не бояться

Вперёд идти сквозь свет и мрак…

 

А-то как трус ты и чудак

Живёшь – без замысла, без цели…

Зачем? Бездельник, в самом деле,

На все вопросы – глух и нем…

Зачем?   – А так! А ни-за-чем!

***
В часовенке больничной – трали-вали –
Сегодня мы Петрова отпевали…
Отмучился, бедняга, отстрадал…
Я глянул на него – и зарыдал…
Припомнив, как пространство между нами
И время –
Поменялись – вдруг –  местами…

 

ПОЭЗИЯ

 

Поэзия, как сказочное чудо,

Возникнет вдруг в душе из  ниоткуда –

И с песнею – красива, молода –

Исчезнет вдруг неведомо куда…

 

И я не знаю, чудом восхищён,

Что это было – сон или не сон?

 

***

Танцуй и пой, и пей вино,

И вновь целуй меня!

На белом свете всё грешно…

Не зажигай огня.

 

Люблю тебя! И ты в ответ

Без страха, без вины

Люби… Покуда с нами свет,

Бессмертный свет луны…

ИЗ НОВОЙ КНИГИ ЧЕТВЕРОСТИШИЙ

***
Нет! Сравнивать себя ни с Достоевским,
Ни с Пушкиным… Я не хочу…Бог с ним…
Наполненный бесценным смыслом дерзким,
Талант живых и мёртвых несравним!

 

ПОРТРЕТ
Из романа «Прощай, спиртное!»

– Я алкал…Я блудил… Заблудился…
Пробудился – и с носом остался…
И теперь у меня «Красный Нос»  –
Кличка летом, увы, и в мороз…

***

Хрустальные  бокалы –

Хмельные пузырьки…

И  глаз твоих лукавых

Бездонные зрачки…

Николай ЕРЁМИН   Май 2024 КрасноЯрск

Александр БАЛТИН

Альманах Миражистов  

*  *  *

Пожилую женщину везёт

В инвалидной медленно коляске.

Горе и трагедия – всё ясно.

Август златом осени цветёт.

Август перья золота даёт.

Женщине в глаза взглянул случайно.

Поразили тишина и тайна,

Мудрости весьма тяжёлый плод.

Да, в глаза взглянул ей, проходя.

Мудрость эту каменную вижу.

Будто резко выписали визу

В запредельность.

Резко.

Не шутя…

 

МОЙ КОСМОС

Мой космос – лабиринты, бездны,

Прозрачный ветер в тишине,

Мои прозрения и беды,

Всё данное до смерти мне.

Мой космос – смерти откровенье,

Кристаллов зреющая гроздь.

Отчаянья в сознанье гвоздь

Вколоченный, как вдохновенье.

Мой космос – карликов печаль

Белеющих, как бездны, страшно.

Планет неистовая башня,

Движение – её печать.

И взмывы лестниц, и дворцы,

Растущие из мрака к свету.

И тополиные дворы

Простой реальности – я эту

По граням изучаю дней.

Мой космос – фейерверк во мраке.

Когда в бессоннице ночей

Откроются благие знаки.

 

 *  *  *

Спас яблочный, медовый Спас…

Торгуют яблоками возле

Дорог, и осени рассказ

Уж начат – цветовой и вольный.

Медовый спас позолотит

Струёю мёда ваши будни.

А так – поверить очень трудно,

Что  небо сад, и храм, и скит.

*  *  *

Затопит солнце – дважды два –

Обыкновенную реальность.

Такая летняя банальность,

Которой не нужны слова.

А вдруг без солнца стали б жить?

Его у нас бы отобрали…

Сию фантазию едва ли

Кому-нибудь осуществить.

Не говори, что дважды два

Такое золотое солнце.

Порадуйся – оно смеётся,

Скажи хорошие слова.

 

*  *  *

Внутри эпохи – в капле янтаря,

Что сохранится в золотистой капле?

Бессчётно данных в воду, знаешь, канет,

Ничтожности своей благодаря.

Трамвай проехал, искры разроняв,

Деревья проржавели, время сумерек.

В эпоху, равно в жизнь, меня засунули,

Не объяснивши той и той состав.

Мост дребезжит. Движения полно.

Витрины сок соблазна проливают.

Иди в кино. Везде идёт кино,

А фильмы очень скучными бывают.

Политики крикливы, их изъял

Из микрокосма. А литература?

Я интерес к новейшей потерял,

Определив: да здравствует цензура.

Эпохи не получится портрет,

И много лжи, и матерьяльна слишком.

А впрочем – объясни сие мальчишкам,

Футбол под фонарями – их сюжет.

 

*  *  *

Себя любить неистово… Провал.

А ненавидеть ежели? Как страшно.

И мир течёт вокруг, настолько ал,

Что рушатся дома, дворцы и башни.

Дома иллюзий и дворцы мечты.

Себя любить – о, всем необходимо.

И падаешь в пределы пустоты,

Что для тебя страшней паденья Рима.

*  *  *

Жертва жеста может быть, иль нет?

Ежели тиран, то оных много.

Себялюбца жест порочит свет,

И чернеет линия итога.

Жертва жеста собственного я –

Переломан внутренне, растерян.

И в наплывах многих бытия

Сам не знаю – а чему же верен…

*  *  *

Лесопарк густой, как лес,

Не ожидан чёрный кот.

Вздёрнув сосны до небес,

Лесопарк его не ждёт.

Кот охотится в кустах,

Лёгких веток слышен хруст.

И коту не ведом страх,

Что в твоём сознанье густ.

СТОПОЛИНСКИЙ

Мальчишка, толстый и нелепый,

Романом грезил, как больной.

Роман вставал – могучий, крепкий,

Сверкал притом, как золотой.

И Стополинским звал героя,

Который в том романе жил.

И башни действия, как Троя,

Росли, а Стополинский пил.

Фамилия его красива,

Её мальчишка повторял.

Она – как будто перспектива

Судьбы, которой ожидал.

Под пятьдесят. Седой, истрёпан,

Никто на свете и ничто –

Вдруг вспомнил – Стополинский! Вот он:

Крив, гнилозуб, в худом пальто.

Роман рассыпался, как щебень,

И гном уродливый – герой,

Как сей не-автор – столь ущербен,

Что утверждать нельзя – живой.

*  *  *

Неделя или две назад…

А дней и не было как будто,

И оттого немного жутко,

Не знаешь, как растить свой сад.

Дней нет, и времени… Летят,

Пестрея, ленты, ты за ними.

И смерть заходит в каждый сад,

Ничьё не спрашивая имя.

*  *  *

Осенний август донимает

Дождём и грустью, как всегда.

На арфе тополей играет

Довольно серая вода.

А золотистых перьев много

В причёсках лип, тугих рябин.

И – к лету формой эпилога

Даётся сумма сих картин.

*  *  *

Круглый, как солнышко, каравай,

Обещающий хлебный рай.

Хлебное счастье сытости мне

Ясно вполне.

Солнце хлеба взошло навсегда ль?

Неизвестно, жаль.

Но хлеб не нужен в духовных краях,

На неведомых берегах.

А здесь, в стране под названием жизнь,

Бесхлебность, как морок лжи.

*  *  *

Горка детская многоструктурна,

И спускает малышка отец –

Он съезжает, веселится бурно,

А постарше дети, наконец,

Появились, тоже веселятся –

Машет оным крохотный малыш,

Тянет паровозик им, смешаться

С ними хочет. Ну, хоть кто, услышь!

Не услышат, чудо, не старайся.

В жизни так всегда и так везде.

На тебе столь важное не зарься,

Не получишь. Мука. И т. д.

 

*  *  *

А хорошо б проспать весь день

Под музыку дождя напевную –

И позабыть наплывы дел

С их никому не нужной пеною.

 *  *  *

Опять сон повторяется, тяжёл –

Мне в школе аттестат не выдан – взрослый

Хожу сдавать экзамены, и косный,

И всё забывший – сед, растерзан, зол.

И вскакиваю я, напуган сном,

И втягиваюсь в данность постепенно.

Где много суеты и грязной пены,

И сон грозит мне пальчиком притом.

*  *  *

Мой рыжий тополиный двор!

Мне лабиринт твоих дорожек

Сулит осенний коридор,

Что будет на зиму умножен.

Покуда, август, но финал

Его, по сути, осень.

Осень,

Какую ранее я ждал,

Была по нраву цветом очень.

Теперь дожди, но я уже

Сквозь них окрас увижу лисий

Грив тополиных…

А в душе

Я знаю, сколь я в жизни лишний…

*  *  *

Я на осаде Ла-Рошели

Убит был шпагой, иль ядром.

Стрелял порой я мимо цели,

Но цель живой была притом.

Потом какие лабиринты

Реинкарнация дала?

Всегда ль меня вели инстинкты?

Порою всё ж – колокола…

Любой – лишь часть. Причины скрыты,

Одни лишь следствия даны.

Мы были все не раз убиты,

Поскольку все не без вины.

*  *  *

А по космосу долго скиталось,

И на землю оно набрело.

Тут освоилось, тут и осталось,

Подчинив себе оную – зло.

Вам известно оно? Всем известно,

Как хозяина можно не знать?

Что осталось, коль явлена бездна?

А осталось одно – пропадать…

*  *  *

Ты знаешь, что я есть – так почему

Живёшь ты так, меня, как будто, нету?

Что я отвечу Богу самому,

Сияющему сверх-любовью свету?

Что слишком слаб, чтоб жить, как он велит?

Гнетёт физиология чрезмерно.

В себя смотрю. Не радующий вид,

Он и не должен радовать, наверно…

  БЕЛЫЙ КВАДРАТ И БЕЛЫЙ КОНЬ

…вьются ленты стихов Константина Кедрова-Челищева, совмещая иероглифы древности и настоящего, скрещивая метафизику и игру, рассекая слова на слоги, чтобы выявить в их сердцевинах тайные кристаллы, организующие дополнительные смыслы:

 

Строю, строю, строю,

Из созвездий Трою

Вот троянский конь Пегас

Загорелся и погас

 

Шито и крыто

Крыто или шито ли

Как мне разместиться

Меж его копытами

 

Святая истина рожденья

Жизнь пробуждение от сна

А сон от жизни пробужденье…

 

«Купание белого квадрата» называется новый альманах, выпущенный Николаем  Ерёминым: занятно, юмористично, всё двоится, проступает белый конь: с квадратной грудной мускулатурой.

Вспыхивают счастливые костры стихов Ерёмина:

 

Я выпил – с Музой заодно –

На Енисейском берегу –

Неповторимое вино –

И ощутил,

Что

Всё могу!

 

Впрочем, костры Николая Ерёмина сплетены из многих волокон: и метафизическое, вероятно, превосходит юмористическое; также и жизнерадостность соплетается туго с ностальгическими линиями жара…

Соединение, алхимический синтез и определяют таинственность поэзии:

 

О Господи, прости меня,

Что – грешный  – совместил когда-то

Купанье Красного коня

С мерцаньем Чёрного квадрата,

Увы и ах, в душе больной,

Не в меру трезвой и хмельной…

 

И до сих пор – в жару, в пургу

Разъединить их не могу –

Кузьму,  увы,  и  Казимира –

Художников войны и мира…

 

Меня ведущих  в старину…

И в вышину,  и в глубину…

 

Где боль, тревога и печаль…

И даль, неведомая даль…

 

Скорбью отливающие,  антрацитовые  созвучия Нины Орловой-Маркграф исследуют феномены душевных состояний, чья густота иногда столь чревата, что задумаешься… благо ли – жизнь?

 

Как составитель альманаха Николай  Ерёмин предлагает вспомнить своеобразно-угловатые, и вместе необыкновенно-гармоничные стихи Александра Ерёменко:

 

Осыпается сложного леса пустая прозрачная схема.

Шелестит по краям и приходит в негодность листва.

Вдоль дороги пустой провисает неслышная лемма

телеграфных прямых, от которых болит голова.

 

Особо-русско-таинственные полутона,

тени,

ягодные мотивы счастья,

смолистый дух детства

наполняют – по-хорошему избыточно –

стихотворения Валентина  Урукова:

Не по рассказам вас я знаю,
Как житель города иной, –
Брусника, ягода лесная,
И запах сосен смоляной.

И над озёрами туманы,
И комариный звон в ночи,
И бор, в котором рано-рано
Весной токуют косачи.

И белый квадрат, передавая привет мистически-общеизвестному чёрному, а заодно и волшебному коню поэзии вершит своё прозрачно-небесное купание,

не интересуясь стандартным равнодушием социума к поэзии.

Эргали ГЕР

Альманах Миражистов

Родился в 1954 г. Окончил Литературный институт. В 1982-88 гг. редактор журнала “Вильнюс”, в 1988 г. возглавил Русский культурный центр в Вильнюсе. С 1992 г. живет в Москве. Стал известен после публикации рассказа “Электрическая Лиза” в журнале “Родник” (1989). Автор рассказов и повести “Дар слова”, вошедших в книгу “Сказки по телефону”. Премия журнала “Знамя” (1994).
Страница на сайте Вячеслава Курицына
Тексты в Журнальном зале

Альманах Миражисты  рубрика: ФОРТОЧКА ОТКРЫВАЕТСЯ

Источник: «Татьянин день».Интервью: Писатель Эргали Гер: книги не нужно экранизировать

27 ноября 2020

Сын казаха и еврейки, Эргали Гер родился в Москве, вырос в Вильнюсе, окончил Литературный институт, параллельно трудясь дворником, после учёбы вернулся в Вильнюс, где редактировал русский журнал и создал Русский культурный центр, а с развалом Союза окончательно обосновался в Москве. О том, почему книгу нужно писать так, чтобы её нельзя было экранизировать, чем для поэта хороша работа кочегара, как русская литература отличалась от литовской и может ли талантливый писатель быть мерзким человеком, он рассказал «Татьянину дню».

— Эргали Эргалиевич, вы сейчас работаете главным редактором журнала «Хан-Тенгри, посвященного проблемам евразийской интеграции. На сайте журнала вы пишете, что решили продолжить дело отца, который погиб при восхождении на пик Хан-Тенгри на границе Китая, Киргизии и Казахстана…

— Да, но вообще не то чтобы я специально хотел этим заниматься — случайно все получилось. Меня попросили сделать инспекцию работы большой организации, которая называется «Ассамблея народов Евразии», и мне всё дико не понравилось. Они устраивали пленумы, выезжали то в Багдад, то в Пекин, то в Мадрид, и я сказал: «Зачем столько тратить на официозные мероприятия, когда можно издавать журнал за небольшие деньги?» Мне отвечают: «Ну давай, сделай нам такой журнал». Пока вроде довольны, а работа нехитрая: какие-то материалы я сам делаю, какие-то могу заказать.

— По какому принципу вы выбираете человека, с которым делаете интервью или приглашаете писать в журнал? Это ваши друзья или знакомые?

— Нет-нет. Если человек хорошо пишет, он мне интересен, а если не очень, то неинтересен. Сейчас много людей, которые хорошо пишут, но расставлять по ранжиру мы их не будем. Сколько писателей, столько и вкусов. Проблема в том, что читателей мало. Например, Алексей Иванов — прекрасный писатель, у него есть читатель, но тиражи дико обидные. Выходит роман «Тобол» тиражом 30 тысяч экземпляров — и это считается много!

— Еще у изданий Иванова совершенно ужасные обложки: если бы я не знала, что за писатель, то даже не подошла бы к прилавку.

— Издательства считают себя сильно продвинутыми коммерсантами (на самом деле это не так) и стараются делать массовую обложку под книгу немассового содержания. Людей, которые могли бы ей заинтересоваться, иногда отвращает оформление. Вообще любой третьесортный фильм сегодня собирает прессу в десять раз больше, чем лучшая книга. У людей атрофируется способность проводить время спокойно, наедине с собой и с книгой. И в этом смысле, конечно, кинематограф уже лет двадцать как вышел на первое место.

Почему раньше мы были самой читающей страной в мире? Потому что были сужены все поля деятельности. Весь роскошный кинематограф Америки, Франции, Италии был нам недоступен, смотрели только советские фильмы — тоже неплохие, но это только часть мирового кино. Литература тоже была подцензурной, то, что издавалось, выходило огромными тиражами и просто расхватывалось. Это был единственный способ жить интеллектуально, и сама литература уверовала в то, что может учить человека.

А потом началась реальная жизнь. Стало можно заняться бизнесом, поехать за границу, открылись все каналы информации. И литература оказалась к этому неготова. На Западе никто не понимал, почему у русских литература имеет такое большое значение, а там она просто стоит на своем месте. Это достойное место по сравнению с тем, какое она сегодня занимает у нас: для Франции, Англии, Германии, Испании, США приличная книга тиражом сто-двести тысяч экземпляров — нормальное явление. У нас такие тиражи только у Донцовой. Поэтому литература должна себе придумать другую нишу. Наверное, надо писать так, чтобы нельзя было снять кино.

— А это возможно?

— Хорошую литературу превратить в фильм невозможно. Федора Михайловича Достоевского или Льва Николаевича Толстого ты не снимешь так, как это на самом деле написано, Юрия Олешу вообще никогда не снимешь. «Мастера и Маргариту» можно сколько угодно пытаться снять, но очарование булгаковской фразы таково, что его невозможно передать визуально. А есть, наоборот, западный стандарт литературы: например, замечательный писатель Стивен Кинг абсолютно кинематографичен.

— Вам нравится Кинг?

— Да, у него есть сильные вещи. Для меня это профессионал, но идеологически он мой неприятель, потому что для меня литература заключается в другом. Выезжать на ужасах очень легко: достаточно посоветоваться с хорошими психологами, и можно написать книгу, которая будет захватывать. Но при этом не окажется катарсиса — просто ощущение какой-то жути.

А хороших писателей сейчас много: Леонид Юзефович, Мария Степанова, которая написала «Памяти памяти», тот же Алексей Иванов. И ладно с прозой, но у нас сейчас много первоклассных поэтов: не хватит пальцев рук-ног пересчитать! И они тоже варятся в своем соку — их читают ещё меньше, чем прозу. В 1970-е или 1980-е хороший поэт мог приехать в любой город, и его принимали как короля. А сейчас такое трудно себе представить — поэтов заменили певцы.

— Почему?

— Симбиотические виды искусства пользуются всё большей популярностью, чем чистая поэзия или чистая музыка. Пьесы мало кто читает, а вот спектакли смотрят. Конечно, песня — сильная вещь: она тебе в голову залезет и будет там крутиться, хочешь ты этого или нет. Но хороший поэтический текст сложнее, чем песенный, он даже не может быть положен на музыку: ну как это — спеть Мандельштама?

Вот два прекрасных образца: Юрий Шевчук и Саша Ерёменко. Мы сидим втроем, разговариваем, выпиваем. Ерёменко начинает цитировать песню Шевчука, а тот стесняется и говорит: «Да ладно, Саша, это же совсем другое дело».

— Когда вы учились в Литературном институте, то одновременно работали дворником. Какие воспоминания остались?

— Работал, да. Это была хорошая работа. Во-первых, она позволяла уйти из советского социума: не надо быть комсомольцем, не надо подтверждать приверженность партии. Во-вторых, она оставляла много свободного времени: в шесть утра ты выходишь на улицу, полтора часа подметаешь свой участок, полчаса просидишь на планерке — и в девять часов уже свободен.

— И что вы делали после девяти утра?

— Садишься за стол, пишешь. Я учился на заочном отделении в Литературном институте, а работал в районе консерватории. На Большой Никитской — тогда она называлась улицей Герцена — у меня был участок с очень нелюбимым старым домом. У него все отопительные трубы выходили на чердак, поэтому в мороз с крыши текла вода, и эти ледяные корки скапливались внизу. Их приходилось долбить каждый день! Люди скользили, падали и первым делом бежали не в травмпункт, а в ЖЭК жаловаться на дворника. Но что было хорошо — дворнику выделялось жилье. Представляешь, в центре Москвы квартира трехкомнатная! У меня в одной комнате чуть-чуть обвалился потолок, а другие две были в пристойном состоянии. Естественно, ко мне приходило много гостей, мы танцевали, пели. Во дворе играл театр, которым руководил режиссёр Вячеслав Спесивцев. Труппа была непрофессиональной, но из неё вышло много хороших актеров и режиссеров. В общем, работа дворником оказалась интеллектуально насыщенной.

Многие работали кочегарами. Тот же Саша Ерёменко был кочегаром в Тушине, а в Питере практически вся неофициальная проза и литература сидела в кочегарках. Когда я приезжал в Ленинград, мне доставляло большое удовольствие ходить по этим подвалам, потому что ребята очень основательно там устраивались. Я полтора года проработал дворником, а они трудились кочегарами по десять лет, по пятнадцать…

— Почему так долго?

— Во-первых, это позволяло писать и иметь минимальный доход. А во-вторых, тунеядство было уголовно наказуемо.

— К вопросу о Литинституте: можно ли вообще научить человека писать?

— Если человек сам не научится, научить писать невозможно. В Литературном институте можно получить две вещи: во-первых, среду, а во-вторых — филологическое образование на уровне областного пединститута. Не потому, что там плохие преподаватели — они блистательные, а потому что отношение к студентам было чрезвычайно снисходительным. Но если я при всей своей неспособности к систематическому научному знанию не могу считаться необразованным человеком, то только благодаря моим преподавателям. И главное, ты понимал, что не один такой. Это очень важно, потому что если человек творческий, он всегда одинок, особенно если живет где-то на отшибе.

Я поступил в 1974-м, а окончил в 1982-м. Проучился почти восемь лет, потому что меня после первого полугодия выгнали. Я жил в общежитии с иностранцем, финским коммунистом, а ему хотелось быть одному, и он настучал, что я веду антисоветские разговоры и украл у него блок сигарет Camel, что было совершенной глупостью. Меня вначале исключили, а потом вмешался руководитель нашего семинара Григорий Яковлевич Бакланов который за меня заступился. И проректор Александр Галанов, отставной военный, сказал: «Тебе надо в армии послужить, после армии вернешься и восстановишься».

Через два года я прямо в шинели в Москву приехал. Захожу к Галанову в кабинет: «О, привет, — говорит. — Подписываю тебе документы на дневное». А к тому времени подумал, что лучше дворником буду в Москве работать: «Нет, я на дневное не хочу, я хочу на заочном учиться». — «Ну, вольному воля, как хочешь». Слово он держал.

А потом я перевелся на дневное, потому что из дворников меня вышибли. Была очень холодная зима 1979 года, морозы по 43 градуса неделю стояли. А в Москве в основном кто работал дворниками? Татары. На моем участке они были из одной деревни, им надо было своих продвигать, поэтому от нас, хиппующих, старались избавиться. Они «накапали», что я в какой-то день не пришёл, и меня выгнали.

— На дневном отделении вы уже просто учились, не работали?

— Да, не работал — времени не было. К тому времени у меня уже дочка родилась, и мы всей семьёй снимали квартиру в Чертанове.

— А почему после института остались в Москве?

— А я не остался: уехал в Вильнюс. Там был один журнал на русском языке, который назывался «Литва литературная» (потом его переименовали в «Вильнюс»), в нём за пьянку уволили одного сотрудника, и меня приняли на его место. Работа была прекрасная: три часа в день, лафа совершенная, зарплата — 130 или 140 рублей плюс гонорары за переводы. Жена тоже работала, так что двоих детей мы спокойно поднимали.

— А потом все равно вернулись в Москву?

— Не сразу. Ещё в советское время получилось так, что я в Вильнюсе создал Русский культурный центр. Уже в конце 1980-х было понятно, что поскольку в Литве 80% литовцев, она придёт к независимости. И, будучи председателем этого РКЦ, я пытался объяснить русским, что не надо смотреть на Москву — ей на вас наплевать. Либо уезжайте, либо интегрируйтесь в литовское государство, а если будете сами по себе, вас или вырежут, или выкинут. В результате мне в 1991 году предложили баллотироваться в литовский Сейм, но я понял, что политикой точно не хочу заниматься, а писатель я русский. Возникло ощущение, что форточка закрывается, начинается новая история, и я уехал в Москву.

— Вообще литовская литература тогда сильно отличалась от русской?

— Да, сильно. Во-первых, литовцы писали на литовском (смеется). Во-вторых, литовским писателям было проще экспериментировать, потому что за ними меньше следили. Но для таких штук, как литература, нужна большая культурная подушка. Русская классическая литература появилась в XVIII веке, а литовская — только в XX-м. В этом смысле она мне, честно говоря, не очень интересна, но это была моя работа.

— О чем тогда писали в Литве?

— Про жизнь писали. На мой взгляд, самым мощным произведением в 1980-е годы в литовской прозе было «Сказание о Юзасе» Юозаса Балтушиса. Такой роман о простом литовском работяге, о том, как он жил, как строил дома. Балтушис к тому времени считался классиком советской литературы: он был из тех, кто в 1940-епринял советскую власть, участвовал в борьбе с местными партизанскими движениями, «лесными братьями». Типичный номенклатурный советский писатель, при этом талантливый. Но закончил Балтушис очень печально: он не принял независимость Литвы, протестовал против происходящего, и дошло до того, что литовские националисты под окнами его дома жгли его книги. Что, конечно, полное безобразие — он подобного не заслужил. Просто он жил в своей эпохе, а к новой ни сил, ни времени не было приспособиться. С писателями часто такое бывает: они оказываются не лучшими политиками, не лучшими менеджерами, не лучшими предпринимателями, им не стоит заниматься ничем другим, кроме как писать книги.

— Раз зашла об этом речь — как вы относитесь к недавно скончавшемуся Эдуарду Лимонову?

— К Лимонову? Прекрасный прозаик и прекрасный поэт, у него очень интересные стихи и великолепные рассказы, но при этом он былочень инфантилен. У него психология подростка осталась до глубокой старости. Много греха он взял на свою душу, соблазнив в свою Национал-большевистскую партию (в России признана экстремистской организацией и запрещена — «ТД») многих хороших молодых людей. Конечно, это вечная юность, такая активная форма характера, но никакой позитивной программы у Лимонова не было.

Надо понимать, что режим Ельцина ни одного честного человека не мог бы устроить в силу своей продажности, коррумпированности, захвата власти семибанкирщиной, отъёма народной собственности в пользу «красных директоров» и так далее. Иногда говорят, что иначе нельзя было сделать — я не знаю, так ли это, но у нас всегда всё делается по-быстрому. И конечно, часть молодежи, которая видела эту нахлынувшую мерзость жизни, шла к Лимонову. Это было честное выражение протеста, но ошибочное.

—Кто вам нравится из классиков? Можно сказать, что кто-то на вас особенно повлиял?

— Конечно. На меня все классики влияют. Но выделить кого-то сложно: вот ты бы могла сказать, кто из людей на тебя больше повлиял в жизни? Так и в литературе: читаешь, что-то выбираешь, в результате в тебе что-то сплавляется, а как сплавляется, трудно сказать. Читаешь Гоголя — болеешь Гоголем, читаешь Чехова — ближе Чехов.

— Нужно ли разделять то, что человек делает в жизни и то, что он пишет?

— Гений и злодейство — вопрос непростой. Человек может быть безумно талантлив, но если он злодей, это его талант разрушает. Если мы работаем в традициях русской литературы, надо признать, что не может зло помочь создать что-то высокое. В моём поколении много говорили о беспринципности Валентина Катаева, который в 39 создал свою лучшую книгу — «Белеет парус одинокий». Там первая половина совершенно роскошно написана — мне кажется, это одна из вершин в русской литературе. После этого трусость, желание сохранить свою жизнь его как писателя, конечно, нивелировали. И те вещи последних лет, которые хвалят, — на мой взгляд, жалкое подобие первой половины «Белеет парус одинокий». Был огромного потенциала писатель, который вдруг перестал служить Богу и стал служить маммоне. Я всегда удивлялся, почему Юрий Олеша, Илья Ильф, Евгений Петров (его родной брат) так уважительно отзываются о Валентине Катаеве. Когда перечитал — понял, какого таланта был человек.

Беседовала Ксения Колюпанова

Эргали Гер
ЭЛЕКТРИЧЕСКАЯ ЛИЗА

1

В семнадцать лет я носил узенькие, залатанные разноцветными латками джинсы «Вранглер» и был похож на кузнечика, а еще больше на поздно проклюнувшегося цыпленка. Жил я тогда на С-м бульваре, на пятом этаже дома, в полуподвале которого, если помните, помещалось знаменитое кафе «Белочка». Знаменито оно было своей клиентурой, которую собирал огромный электрический самовар, восседавший, как Будда, на низком столике в углу заведения. Доступ к нему был бесплатным: заплатив три копейки за первую чашку, можно было весь день просидеть в кафе, попивая бесплатный ароматный чаек и сверяя часы по милицейскому патрулю, возникавшему на входе без пятнадцати минут каждого часа. Да и случайному человеку, однажды заглянувшему в «Белочку», хотелось сюда вернуться, милиция в этом смысле не была исключением: тут жили, как дома, а это для наших кафе не правило, а напасть. Здесь бродили от столика к столику выжившие из ума арбатские старики, свихнувшиеся кто на политэкономии, кто на Книге Иова, бузила и эпатировала гостей столицы зеленая наркота, длинноволосые хиппари читали английские книжки в мягких обложках или искали в головах друг у друга, и тихо скучали чистенькие, учтивые гомосексуалисты, всему на свете предпочитавшие доверительные беседы и свежие булочки с марципаном.

Теперь всё не то: хиппари, как известно, перевелись — их сменило ущербное коротконогое племя панков — перевелись и булочки с марципаном, — и живу я уже не над «Белочкой», а над приемной химчистки, под которую переоборудовали «Белочку» лет пять назад. То ли она была слишком уютной для нас с вами и растлевающе действовала на нашу способность стойко переносить все тяготы Великого похода, коим живет страна, то ли её попросту сочли нерентабельной неизвестно. Никто ведь никому ничего не докладывал, как вы понимаете. Да и спросить в таких случаях оказывается не у кого, и некому объяснить, что в комплексе с нашей молодостью и близлежащим винным магазином «Белочка» была вполне рентабельна. Подобные дела вершатся у нас безлично и тихо, как бы сами по себе, по логике собственного развития, как это имеет место в природе — «Белочка» сама себя прекратила, превратившись в химчистку, как превращается в гусеницу легкокрылая бабочка.

В то лето, помнится, я очень был удручен окончанием школы и необходимостью что-нибудь сделать по этому случаю для своих родителей: написать нечто гениальное, какой-нибудь «Вечный зев», а еще лучше поступить в институт. (Я выбрал второе и, надо сказать, до сих пор жалею.) Родители перебрались на дачу, оставив меня «заниматься в городе», и я занимался со всем, так сказать, нерастраченным пылом юности. Вставал в половине двенадцатого или около того, будил приятелей, таких же усидчивых в этом деле, мы шли сдавать бутылки на Палашевский рынок, а оттуда — завтракать в «Белочку». Бывало, конечно, что я просыпался один или вдвоем с Танечкой Гущиной, звездой моей юности — по школьной привычке мы любили просыпаться вдвоем — или вообще просыпался бог знает где — неважно: все равно поутру все дороги вели в «Белочку», а уж оттуда расползались, как раки, по образному выражению Гоголя. Попав в «Белочку», в этот смеситель, можно было вынырнуть под вечер — ну, даже не знаю — где угодно. Всяко бывало. В Ленинграде бывало. На внуковских дачах бывало. В родном 108-ом отделении милиции — это вообще как месячные. А Танечка Гущина, звезда моей юности, проснулась однажды в Того замужней женщиной, вернее, одной из мужних женщин тамошнего начальника департамента по делам культуры и кооперации. Но это, понятно, случай из ряда вон; чаще мы безвылазно торчали в «Белочке», цепенея в ожидании чуда от скуки и косности бытия. Могу даже сказать, что вся моя молодость была упорным ожиданием чуда, и не только моя. Конечно, и с нами порой — случались, но какие-то все не те чудеса; в случаях с нами плоть с удивительным постоянством торжествовала над духом, так что в идеалистическом тумане наших воззрений фатально, можно сказать, вырисовывалось волосатое рыло реальной действительности — зрелище, оно конечно, захватывающее, однако же не чудесное, как я понимаю по прошествии многих лет. Истории все были наподобие той, что легла в основу данного опыта и которую я сейчас расскажу; здесь, как увидите, нет ничего чудесного, не считая того, что все это было на самом деле, было и прошло вместе с молодостью.

2

Я сидел в «Белочке», скучая от острого материального неблагополучия, и слушал вполуха рассуждения о сходстве рассказа как литературного жанра с половым актом — автором этого замечательного открытия был Вольдемар, красавец-мужчина с накрашенными ресницами, — когда заметил, что нас разглядывают изумленно и откровенно. Проследив взгляд, я подсек улыбку, блеснувшую в полуподвале как рыбка в мутной воде. Девушка была в голубом, как мой собеседник, платье, она топталась в очереди перед разложенными на прилавке сладостями, с любопытством оглядывалась по сторонам и уже вытанцовывала ритуальный танец знакомства, только никто еще не принял вызова. Маленькая хипповая сумочка (или большой кошелек? — это меня заинтересовало) болталась на ее загорелой шейке. И сумочку эту тоже никто еще не отметил, хотя обстановка в кафе заметно электризовалась. В ее голубых глазах, во всем ее энергичном облике чувствовалось что-то обнадеживающее провинциальная общительность, очевидная, так сказать, распахнутость, высокая готовность к энергетическому обмену с внешней средой; я почувствовал ее заряженность на себе, потому что встал и пошел к прилавку, не раздумывая: добросовестный электрик по вызову, очень срочно.

— Привет! Как у тебя с деньгами?

— Ничего, до дому как-нибудь доберусь, — охотно отозвалась она. — Ты всегда считаешь чужие деньги?

— Нет, — соврал я. — Иногда. Когда хочется познакомиться — нет. Когда хочется позавтракать — да. А тут так все совпало, ты просто не представляешь. Ужасно хочется позавтракать с тобой: завтрак вдвоем, доверительность и интим, преломление хлебов, опять-таки. Совместный прием пищи сближает, как всякий физиологический акт. Жаль, денег нет. Я подождал бы, пока появятся, но ты к тому времени можешь сильно проголодаться…

И так далее минуты три. Для затравки.

— А твой приятель, он что, не предлагает тебе совместного акта? спросила она, доброжелательно прослушав весь текст.

— Он тебе нравится?

— Ты знаешь, не очень, — призналась она, потом взглянула на меня с подозрением:

— А тебе?

— Видишь ли… Он серьезный мужчина, а я, по его мнению, бабник.

— Ай-ай-ай… — пропела она, оттаивая. — Конечно, вам трудно найти общий язык…

Зато мы нашли общий язык очень быстро. Ей хотелось выглядеть столичной и взрослой, и что-то у нее, надо сказать, получалось, хотя, конечно, не было ни малейшего представления о столичных манерах — и слава богу: не было анемичности, усталости, лярвозности, а была живая и смелая провинциалка, ходуном ходившая под своим «взрослым» платьем, сквозь которое, как два голубка, проклевывались очень такие девичьи груди; мне хотелось дотронуться до них, они притягивали, как притягивает оголенный провод, но я сдержался; разве что эту грань мы не переступили — к тому времени, когда подошла НАША очередь.

Звали её Лизой, и это имя ей шло, в нем тоже слышалось нечто электрическое. Она закончила девятый класс и вместе с сестрой, занудой и старой девой, отдыхала в Крыму, а теперь едет домой, в Новогрудск, а сестра — в Минск, у них там в пединституте стройотряд собирают, так что в Москве они проездом, всего на один день, вечером в поезд и прощай, Москва, прощай, столица, прощай, веселая курортная жизнь без папы с мамой! Хорошо, что она смылась от сестры, та до сих пор киснет в очереди перед Пушкинским музеем, за культурой стоит, а сама в слове «Хемингуэй» четыре ошибки делает — ну да ладно, им ведь не дашь приткнуться в какую-нибудь очередь, они же с ума сойдут, а в очередь встал — все, родная стихия, можно отдышаться, восстановиться, выяснить, кто за кем и чего дают — смотри ты, какая насмешница — сестра в Крыму только в очередях и отдыхала, да еще когда выговаривала: «Ли-и-за, да как ты себя ведешь, и куда ты бе-е-гаешь, я вот ма-а-ме все напишу…» — а там жизнь кипит и играет, бьет ключом, да все по голове, как говорил Игорь, никакого кино не нужно… А море? O more mio, это же сказка!.. Можно было не сомневаться, что она с толком, очень содержательно провела лето в Крыму. Сколько же ей лет, пятнадцать? Ах, шестнадцать…

— А ты что, бедный? — спросила она не то с искренним, не то с насмешливым любопытством, когда обнаружилось, что я съел свою половину бутербродов, а она — свою половину пирожных; мы взглянули друг на друга, поменялись тарелками и рассмеялись, а Вольдемар за соседним столиком не обращал на нас решительно никакого внимания.

Я ответил, что нет, напротив, обеспеченный и благополучный, разве станет бедный предлагать себя к завтраку? Бедный гордый, а я обеспеченный и нахальный, теперь такой стиль, разве она не знала? Лиза слушала, я перемалывал бутерброды и рассказывал, что живу в этом же доме, на пятом этаже, у меня прекрасная музыка, все условия, вот только деньги, выдаваемые родителями раз в неделю, все вышли, вышли и не вернулись…

— Ты не только нахальный, но и это… циничный, — заметила Лиза. Какие еще условия, для чего?

Я ответил, что для этого тоже, но не только для этого: бывает, что девушкам приятно пожить пару дней в доме с видом на Кремль, примерить на себя чужую жизнь, они ведь любят, девушки, примерять чужие наряды, и я лично не вижу в этом ничего предосудительного. Лиза улыбнулась. Слово за слово, мы позавтракали и нашли общий язык, затем погуляли в переулках Арбата — надо же ей было взглянуть на Арбат, да и я в те годы любил гулять по Арбату с девушками, которых любил, а любил я в те годы всех девушек, с которыми доводилось по Арбату гулять, — такой уж, надо думать, этот район. В переулках было безлюдно, жарко, Лиза в своем нарядном голубом платье порхала по серому асфальту, как китайская бабочка. Мы выпили по бокалу шампанского в «Адриатике», там тоже было пусто и тихо, только два низкорослых негра, посольские шоферы, изображали из себя иностранцев, и там же я поцеловал Лизу в ушко — у нее было млечное, изящно вырезанное ушко, и, пока она болтала, много завираясь, о светской жизни в Крыму, я целовал его и думал, как славно выглядит такое вот нежное, крохотное, светоносное и, судя по всему, весьма эрогенное ушко, как хорошо оно характеризует женщину и как оно вообще все хорошо складывается. Эти и некоторые другие мысли я изложил в проникновенной речи, завершив ее приглашением отобедать у меня дома. Лиза выказала веселое изумление:

— Кто-то вроде плакался, что дома нет хлеба, кто-то как будто три дня не ел — или я ошибаюсь?

— Не хлебом единым жив человек, — ответствовал я. — Сейчас мы возьмем в гастрономе мяса, зелени, пару бутылок сухого или шампанского, лучше сухого, и ты сама побудешь в роли московской хлебосольной хозяйки. Молодой, удачливой и красивой, — добавил я, видя её задумчивость.

Момент был несколько щекотливый. Я пояснил, что обойдется такой праздник не дороже, чем заурядный обед на одну персону в любом московском кафе. И дело не только в том, что не оскудеет рука дающего — черт побери, ты мне просто нравишься, ты мне действительно нравишься и я не хотел бы выглядеть перед тобой альфонсом — ты хоть знаешь, что такое альфонс? — вот видишь, ты действительно неглупа, забудь про это мясо, расслабься.

— Я альфонс не потому, что позволяю женщинам кормить себя обедом, хотя и на этот счет у меня нет предрассудков… Я альфонс, потому что беру в любви больше, чем отдаю — а почему так, не знаю. Наверное, от восприимчивости к красоте, добру, душевности — чужой красоте, чужому добру, чужой душевности… Черт его знает… Это на меня шампанское подействовало, должно быть…

— Я тоже в этом смысле альфонс, — сказала Лиза. — Так что держись.

Она вытряхнула на стол содержимое своей сумочки, пересчитала деньги и объявила, что принимает приглашение быть моей гостьей, кормилицей и хозяйкой и что мы должны уложиться в четыре часа и пятнадцать рублей.

В такие параметры да с такой девушкой грех было не уложиться. Я не сомневался, что поставленную перед нами задачу мы с честью выполним.

3

На кухне жарилось мясо и варился картофель, а в моей комнате — свою родители предусмотрительно запирали — в моей комнате с видом на уезжающий в сизую парижскую дымку московский бульвар пел Элтон Джон, оказавшийся слишком приторным для последующих времен, и исходили соком в сметану болгарские помидоры, заправленные солью, луком и перцем. Я сидел на диване, в одиночестве попивая рислинг. Лиза, сославшись на жару, только что убежала под душ, а до этого мы целовались на кухне и на диване, и теперь меня всего трясло. Пора было проявлять инициативу, я пил кислый рислинг и готовился её проявить. Даже сходил на кухню и убавил, насколько возможно, огонь под кастрюлей и сковородкой. Значит, так, думал я, возвращаясь в комнату и присаживаясь на диван… Лиза плескалась под душем, и мне очень живо представилось, как она плещется, голенькая, как бережно обводит мыльной мочалкой грудь и вообще как моет свое гибкое тренированное тельце. В Новогрудске все девочки увлекались гимнастикой. Значит, так…

— Здесь чей-то халат, можно его накинуть? — крикнула Лиза из ванной; я ответил, что можно, про себя удивляясь ее нахальству и непровинциальной какой-то смелости: для шестнадцатилетки из Новогрудска она вела себя на пять с плюсом.

— Совсем другое дело! — сообщила она, появляясь босая, в мамином халатике, вся посвежевшая и веселая. — Как наше мясо?

— Ваше в полном порядке, — сострил я. — А то, что на кухне, подгорало, и я убавил огонь.

— Ф-фу… И тебе не стыдно?

Она выставила вперед ножку и заголила ее почти до основания. Сердце мое упало, прямо-таки ухнуло вниз — я пристыжено развел руками: ничего нелепее и глупее слова «мясо» придумать было нельзя. Это была стройная, точеная, округлая ножка, она оказалась взрослей и весомее Лизиного тела; вдруг я понял, что по-настоящему эта девчонка только начала нагуливать красоту, что настоящая красота придет к ней еще не скоро — когда душа, быть может, уже порастратит свой пыл, и что красота эта будет великой, способной повелевать и ранить — мстительная красота, знающая себе цену и умеющая распорядиться собой — все это промелькнуло перед моим носом вместе с заголенной ножкой, а в следующее мгновенье Лиза уже сидела у меня на коленях и принимала извинения, и мы пили рислинг, и я чувствовал ее тело, только мамин халат меня немного смущал. Он совсем не возбуждал меня, добрый старый мамин халат, скорее наоборот, и я попытался объяснить это Лизе, напирая почему-то на отсутствие эдипова комплекса — она не знала, с чем это едят, но рациональное зерно моих сбивчивых рассуждений просекла верно.

— Я не могу его снять, потому что под ним ничего нет, — призналась она, переползая с моих колен на диван, но там оказался я, оказалось, я тоже переполз на диван и что-то горячо говорил Лизе, а потом уже не говорил, и это самое, наконец-то, подумал я. Лиза вцепилась в меня, как маленький кровосос, это было не очень сексуально, но говорило о полноте чувств, потом мы нашли то, что надо, быстрые точечные поцелуи в одуряющем темпе и медленные, проникновенные, вяжущие, — в голове у меня забегала рота крохотных, с мелкую дробь барабанщиков, и дело пошло. Грудь у нее оказалась маленькой, тугой и необыкновенно чувствительной, от нее шел волнующий, непередаваемо нежный запах, чего нельзя было сказать о мамином халате; впрочем, халат уже был распахнут. Рука моя блуждала маршрутами отважных и смелых, потом дерзко проникла в Лизу и та, вздохнув, задрожала, заметалась у меня под рукой юркой ящеркой, совсем запуталась в остатках маминого халата, который в конце концов полетел чуть не на люстру, а свою одежду я сорвал рывком, как скафандр. Лиза опрокинула меня на себя — нам незачем было заниматься любовной игрой, не до игры нам было — и я увяз в Лизе, как муха в варенье, увязал, тонул, брал, гудел, как колокол во дни торжеств, потом взревел, как ракета, и то ли взрывной волной, то ли на реактивной тяге меня выбросило на сушу, и я очнулся от Лизы, но не освободился.

Потом мы пили вино и баловались.

Это мы опускаем, дабы не вводить читателя в искушение. Мы просто баловались; невесомые наши тела висели под потолком, помятые и неуклюжие, как повседневные робы, а души беззаботно озорничали и нежничали. Мы были счастливы, что нашли друг друга, счастливы и благодарны друг другу за праздничную легкость общения, за нежное сияние и дрожь воздуха, за блаженство освобождения от собственной оболочки — мы узнали друг друга еще в кафе, мы сразу отличили друг друга по легкости, искренности, ненасытности, по жадности к жизни, умению высечь из банальной случайной встречи праздничный фейерверк, залп из всех орудий — словно два корабля, встретившиеся в открытом море — и мы любили друг друга; в нежности и озорстве вызрели страсть, азарт, бесплотные наши тела налились земными соками и плюхнулись вниз на продавленный многострадальный диван.

И от неё совсем не пахло любовной женской истомой — только вином; только вином, разгоряченным молодым телом и совсем, совсем немного — маминым дезодорантом, который, по-моему, стоял в ванной.

4

На слабом огне мясо не столько пригорело, сколько ссохлось, и мы ожесточенно рвали его на части. Потом все померкло, погрустнело и обернулось суматошными сборами: четыре часа промелькнули, наше время вышло.

— Я ничего не забыла? — спросила Лиза, впопыхах оглядывая комнату. — Может, оставить что-нибудь, чтобы вернуться?

Я готов был порекомендовать ей бросить копейку, а лучше рубль, но сказалось иначе:

— Ты оставила здесь частицу себя, а значит — вернёшься.

Мы поцеловались, как в последний раз, словно там, за порогом квартиры, поцелуи будут уже не те.

— Оставайся, — сказал я. — Не валяй дурака, Лизка, к чёрту сестру, слышишь?

ВЕСЬ РАССКАЗ МОЖНО ПРОЧИТАТЬ ПО ССЫЛКЕ

https://readbks.net/books/42526-ehlektricheskaya-liza?page_book=10

Начало формы

Конец формы

 

Эргали Гер — Электрическая Лиза

 

Весса БЛЮМЕНБАУМ

Альманах Миражистов

 

– Спасибо всем, кто меня читает. Распространение приветствуется.
Под лежачий камень вода не течёт.
Es lebe Wessa!

Весса Блюменбаум

В ПОДДЕРЖКУ ГРУППЫ «ПИКНИК»

В связи с чудовищной, беспрецедентной травлей, обрушившейся на группу «Пикник», должна сказать следующее.
Все то, в чем обвиняют коллектив – полнейший вздор и самая настоящая клевета.
Эдмунд, Марат, Станислав и Ильгиз настолько чисты, насколько грязны те, кто пытается их опорочить.
Будто какая-то злая сила задумала извести музыкантов «Пикника». Со свету сжить.
Но у «Пикника» не только неповторимое творчество и многолетняя безупречная репутация честных и достойных людей. У «Пикника» – самая верная, самая смелая, самая думающая публика, какую только можно себе представить. По-настоящему ЛЮБЯЩАЯ публика, которая не отречется от артистов, даже если тех упекут в «Чёрный дельфин».
«Пикник» – навсегда.

Люблю.

Уважаю.

Восхищаюсь.
2024

© Copyright: Весса Блюменбаум, 2024
Свидетельство о публикации №124032903499

Весса Блюменбаум

ВСАДНИКИ

Песня над миром гремит удалая.
Твердь сотрясая от края до края,
Всадники мчат: первый – Смерть, вторый – Тьма,
Третий – Огонь и четвертый – Чума.

Скачут они – и поют, и хохочут,
Над головами их громы грохочут,
Космы их треплют шальные ветра,
А в их сердцах нет ни зла, ни добра.

Им ни богатства не надо, ни славы…
Всадники, всадники, мчите куда вы?
Четверо их, и во все времена,
Помните, смертные, их имена!

Песня над миром гремит удалая.
Всадники скачут от ада до рая,
И, глубиною столетий дыша,
Вслед им клубится мирская душа.
2022

© Copyright: Весса Блюменбаум, 2022
Свидетельство о публикации №122051403664 

Весса Блюменбаум

ДУША ТВОЯ – РТУТЬ

Душа твоя – ртуть –
Слезой по щеке.
О прошлом забудь,
Оставь вдалеке.

То белая дрожь,
То чёрная боль –
Вот так, ни за грош –
Играют тобой.

И та, что страшна –
Отправилась в путь:
Ей тоже нужна
Душа твоя – ртуть.

Придет за тобой
Во время дождя
И бархатной тьмой
Укроет тебя.

Положит на грудь
Увядший букет…
Была душа – ртуть –
Теперь её нет.

2016

© Copyright: Весса Блюменбаум, 2017
Свидетельство о публикации №117061600742

 

ССЫЛКИ НА АЛЬМАНАХИ ДООСОВ И МИРАЖИСТОВ

Читайте в цвете на старом ЛИТСОВЕТЕ!

Пощёчина Общественной Безвкусице 182 Kb Сборник Быль http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=488479

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=496996

ПОЩЁЧИНА ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗВКУСИЦЕ ЛИТЕРАТУРНАЯ СЕНСАЦИЯ из Красноярска! Вышла в свет «ПОЩЁЧИНА ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗВКУСИЦЕ» Сто лет спустя после «Пощёчины общественному вкусу»! Группа «ДООС» и «МИРАЖИСТЫ» под одной обложкой. Константин КЕДРОВ, Николай ЕРЁМИН, Марина САВВИНЫХ, Евгений МАМОНТОВ,Елена КАЦЮБА, Маргарита АЛЬ, Ольга ГУЛЯЕВА. Читайте в библиотеках Москвы, Санкт-Петербурга, Красноярска! Спрашивайте у авторов!

06.09.15 07:07

45-тка ВАМ new

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=580691:

КАЙФ new
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=580520

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=576833

КАЙФ в русском ПЕН центре https://penrus.ru/2020/01/17/literaturnoe-sobytie/

СОЛО на РОЯЛЕ
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=576833

СОЛО НА РОЯЛЕhttp://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=576833

РЕИНКАРНАЦИЯ
Форма: http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=575083

КОЛОБОК-ВАМ
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=573921

Внуки Ра
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=573474

Любящие Ерёмина, ВАМ
Форма: Очерк http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=572148

ТАЙМ-АУТ

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=571826

КРУТНЯК

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=570593

СЕМЕРИНКА -ВАМ

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=569224

АВЕРС и РЕВЕРС

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=567900

ТОЧКИ над Ё

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=565809

ЗЕЛО БОРЗОhttp://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=564307

РОГ ИЗОБИЛИЯ  http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=561103

БОМОНД http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=553372

ВНЕ КОНКУРСОВ И КОНКУРЕНЦИЙ http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=549135

КаТаВаСиЯ http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=536480

КАСТРЮЛЯ и ЗВЕЗДА, или АМФОРА НОВОГО СМЫСЛА   http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=534005

ЛАУРЕАТЫ ЕРЁМИНСКОЙ ПРЕМИИ http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=531424

ФОРС-МАЖОРhttp://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=527798

СИБИРСКАЯ ССЫЛКАhttp://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=520612

СЧАСТЛИВАЯСТАРОСТЬhttp://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=520121

АЛЬМАНАХ ЕБЖ “Если Буду Жив” http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=510444

5-й УГОЛ 4-го ИЗМЕРЕНИЯhttp://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=507564

 

        

                                              

 

             НОГИ  ВВЕРХ

Альманах Миражистов

СОДЕРЖАНИЕ

Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ,

Николай ЕРЁМИН, Александр БАЛТИН,

Эргали ГЕР, Весса БЛЮМЕНБАУМ

КрасноярсК

2024

 

Николай Николаевич Ерёмин, составитель альманаха

Красноярск, телефон 8 950 401 301 7  nikolaier@mail.ru