Прибой стаял в притоке ветвей,
Руки полные снасти тягают сильней,
Снасти рвутся, ворочатся в толще ночей,
Затерялся их стон в рукавах январей.
Торф по вкусу, как кровь,
Кровь по виду, как грязь,
Чешет ветви о камни вновь умерший вяз.
В тёмном омуте князь,
В сизый лёд превратясь,
Сковал устье реки, хохочя и глумясь.
Олень борится с ветром, болит стреленный бок,
Мороз силился скрить здесь присутствие ног,
Но остались следы в перепутье дорог,
Ведёт дальше и дальше кровавый цветок.
Ноги тонут в сугробах, увязли в снегах,
Нет упора и силы в усталых ногах,
Как же близко их ружья, под боком их страх,
Жар покинул поленья в замёрзших кострах.
Не кричат и не рвутся, лишь смотрят в упор,
Ужас сходит туманом с затравленных гор,
Горы стонут, нарушен их лёгкий узор,
Только плесень и смерть плодят злой уговор.
Его скрыли кусты, зажал ветхий туман,
В шубах, юртах укрылся продрогнувший стан,
Здесь сугробы толпою кричали от ран,
Отпевая оленей, сложили курган.
Гнилой скрежет – так плоть отстаёт от костей,
Так ходил липкий нож по мохнатой груди,
Кровь лилась из бездонных пустых полостей,
И могильный шёл хлад из поганой культи.
“Не смотри”, – ветер плакал, бросаясь золой,
Но глядел он, не прячась, от боли немой,
А затем повернулся, хромая домой,
Проклял тихий олень лес печальный и злой.
Пусть же мясо сгниёт,
Ешь первее червей,
И отравленный рот
Пусть наполнит мокрота
Из сырых нечистот,
Бъёт кровавый ручей,
И твой проклятый род
Погубит охота
В теснине огней.
Автор публикации
