Это было в парке Жамбыла

Это было в парке Жамбыла…

 

Впрочем, тогда он назывался парком Джамбула. Парк имени Джамбула Джабаева,  казахского советского поэта – акына, удостоившегося даже Сталинской премии. Долгожителя, к тому же – 99 лет  прожил и творил акын под иссиня-голубым казахстанским небом с белоснежными облаками.

 

Но тем, кто рискнул пройти по аллеям парка, долгой жизни не гарантировалось отнюдь. Ибо, чуть не каждую ночь, говорили обыватели,  в парке Джамбула кого-то убивали, или  резали. За что? То могла быть молодёжная вражда между районами (на которые самозваной шпаной был поделён город ), ревность за приглашенную девушку на танцах, да и просто так – медвежий, как не крути, угол…

 

Город моего детства и юности… Лучший город земли – для меня, конечно.

 

———————————-

 

И вот привезли как-то в мае в наш город  чехословацкие  аттракционы.  Гвоздём программы, так полюбившимся  детворе и подросткам, стали кабинки – перевёртыши.  Молва о них гудела по всему городу: вот это диво!   Кабинка, обтянутая сеткой рабица, вращающаяся на хитроумных шарнирах.  Забава была в том, чтобы войти внутрь и силою ног толкая палубу, так раскачать кабинку из стороны в сторону, чтобы в какой-то момент, в самой высокой точке амплитуды, кабина, перевалив рубикон, начала  вращаться в одном направлении – как спутник на орбите! И тогда уже и дух замирал, и радовало душу чувство полёта!

 

Правда, до этого момента надо было поработать, как лошадь, неистово приседая – толкая изо всех железный настил под ногами.

 

Аттракционы разместили в парке Джамбула.  Сбоку от танцплощадки за стальными прутьями.  На которой, кстати, пел сам Бари Алибасов.  Двоюродный брат Валера, что был старше на шесть лет и уже шастал изредка по танцулькам, рассказывал:

 

– Иду после тренировки, – слышу «Естудэй»: да, такой чистый звук! Думаю:  запись какая хорошая – где такую нашли,  что за аппаратура? Подошел – а это наш «Интеграл» вживую играет  и поёт.

 

Валера был гордостью всей большой и дружной нашей родни. Потому что  учёбу в энергетическом техникуме – которая уберегла парнишку от улицы и дурной компании, совмещал с конькобежным спортом. В котором преуспел немало:  постоянно ездил на сборы и соревнования, на высокогорном катке «Медео» бегал не раз.  Наш же городской конькобежный стадион «Алтай» находился в центре города, как раз по соседству с «парком преступлений и убийств им. Джамбула» – именно так я, впечатлённый жутью бабушкиных рассказов,  это место отдыха горожан прозвал. Бабушка, конечно, строго настрого- велела мне, и даже Валерию, обходить парк стороной уже ближе к вечеру.

 

А конькобежный стадион находился буквально  за двухметровым бетонным забором – с тремя такими декоративными дырками – овалами поверху каждого пролёта:  типовой советский проект.

 

– А ты знаешь, сколько зрителей собирается у нас, на «Алтае» по воскресеньям на соревнованиях?

 

– Кому эти коньки интересны?  – недоумевал я, несмышлёный.

 

– Да ты что! Мужики взрослые толпой  валят – на забеги девок поглядеть. В комбинезонах же бегут – вся фигура в обтяжку: у мужичков бедных беломорины изо рта выпадают!

 

Соседство со зловещим парком иногда сказывалось на тренировочном процессе  конькобежцев. Так, однажды паренёк из новичков, в расстроенных чувствах поспешая на тренировку, натолкнулся на углу парка на старожила Сорокина – быстроногую звезду секции, которого даже Валера обогнать не брался: «Да куда там – бесполезно с ним гоняться!». Паренёк чуть не со слезами на глазах поведал – деньги едва не отняли пьяная шпана: едва вырвался и убежал.

 

Вмиг вскипевший не только спортивной злостью Сорокин послал паренька за подмогой, а сам выдвинулся на поиски обидчиков – только б не ушли теперь! Мразь долго искать не пришлось – парк вообще просматривался довольно хорошо. Тогда конькобежец , приблизившись на безопасное расстояние, гаркнул обидные матерные ругательства, после которых бухая шпана не могла не  ломануться  на поимку наглеца.

 

Размечтались!

 

Быстроногий олень  легко и в удовольствие  петлял по парку. Хулиганьё не поспевало, конечно, теряло дыхание. Тогда приходилось Сорокину останавливаться и находить новые  солёные слова и крепкие выражения – чтоб пронимали догонявших до самого поганого нутра, и сил на следующий рывок придавали. Так они в догонялки и играли – пока ватага азартных конькобежцев на выручку товарища не поспела. Наваляли, конечно, негодяям от души, только тренер потом с неделю жаловался: «Палец, блин, об чью-то челюсть выбил!».

 

Славные, в общем, были в дружной конькобежной команде парни в те славные времена! Когда  и трава была зеленее, и небо светлее, и забор – тот самый – выше: для меня, конечно.  Во время описываемых событий заканчивал я третий класс: взрослый уже совсем! Потому и взял меня Валера в то майское утро раннее-прираннее  в кабинке всласть покачаться. Ну, а так, аттракционы в пустынном в этот час парке закрыты были , зашли через стадион.

 

– А мы вдвоём кабинку раскачаем? – примериваясь к высоте забора, сомневался я.

 

– Конечно! Девчонки, вон, впятером – вшестером внутрь набьются – раскачивают до переворота! – подсаживал меня Валера.

 

В том-то и был замысел. Не какого-то гривенника за билет на этот аттракцион было жалко – времени отводилось дюже мало: пятнадцать минут. Только раскачаешь, только начнёшь по орбите кружить – уже снижаться пора…

 

А с утреца , чуть не рассветного, да до открытия аттракционов покатаемся – покачаемся, пока голова не закружится.  И разве с кабинок тех убудет – они железные!

 

Перемахнули через забор – в том месте, где аттракционы к нему примыкали без ограждения, не мешкая пробрались к кабинке, залезли, начали раскачку. С Валерой-то, что имел «банки» конькобежца вместо бёдер, в два счёта на переворот и вышли – взлетели на орбиту! И даже покачались от души. Пока откуда-то из еловых дебрей не прибежала на скрип шарнир и металлические позвякивания  вдруг пожилая женщина в сером халате уборщицы и линялом голубым платке на голове.

 

– А ну, слазь, давай!

 

– Тебе жалко, что ли?

 

– Слазь, кому говорю!

 

Но, разошедшееся на все шарниры кабинка – не такси: несколько минут пришлось ожидать то ли сторожихе, то ли уборщице парковой территории, пока кабинка не утихомирилась до того, чтобы мы могли спокойно её покинуть.

 

И уже в самом окончании,  женщина  чисто с пролетарской своей ненавистью изрыгнула такой отборный – забористый! –  мат, что был явно круче самой высокой точки нашего полёта.

 

– Сама такая! – тотчас в тон ответствовал  брат. Смущённый  правда немало – за то,  что тем окончилась смелая его затея, и такую похабщину пришлось нам – а главное, мне! –  услыхать.  При том, что почти то же самое  сам от меня, детсадовца еще, выслушал однажды кавалерийской речёвкой – когда, оседлав стул, как коняшку, рифмовал я, раскачиваясь: «Звезда!..». Сам, рассказывает,  чуть со стула тогда не упал.

 

Кстати,  кобылу помянула и сквернословная женщина.

 

На том мы с ней и разошлись…

 

Проходя по парку спустя сорок лет,  с улыбкой вспоминаю то утро, когда так грубо и запросто свернули  полёт наш высокий.  Печально, что матерщины в русской речи в городе меньше вряд ли стало:  и звучит она теперь вполне обыденно, потому что в досужих разговорах мат уже – для связки слов и замена их самих сплошь и рядом.   Страшно, но слышал и наблюдал, как  с матерными словечками  привычно втуляла молодая яжмать что-то своему сынишке – тоже детсадовского еще возраста. Уши вянут! Зато парк, лелеемый городскими властями, цветёт. И пройти по нему  горожанам не страшно в любое время дня и ночи. И всё такие же белоснежные облака плывут ясными днями по синему небу моего детства.