Ничто не дается так просто. За все надо отдавать какую–то малую жертву. Даже за знания. И речь сейчас не о времени, которое тратишь на написание рефератов и курсовых работ. Птица никогда не жалела для этого своего времени, хоть и понимала, что оно не резиновое. Чаще она тратила силы, эмоции. Хотя эта трата была даже не на учебу, а на детей.

Практика у педагогов начиналась в январе, после новогодних каникул, когда студенты и методисты успели набраться сил и энергии для выхода к детям. Птица не питала таких ярких эмоций от новогодних праздников, рождества и сочельника, только лишь потому что ей не с кем было их отмечать. Все соседки по общежитию уезжали по домам и к семьям, но лишь одной только Птице некуда было возвращаться, и она проводила эти две недели в общежитии, однако на практику, как и все, она выходила полная сил и энергии.

Но практика выматывала. Птица работала с особой категорией детей, а именно с сиротами, детьми с ограниченными возможностями здоровья, инвалидами, детьми из неблагополучной семьи. Она сама выбрала такую сферу, потому что когда-то фактически была в шкуре этих детей. Она помнила весь холод и боль, в которой пронеслось всё её детство, и понимала, как важна таким детям поддержка и опора, друг, к которому можно будет обратиться, когда плохо, рассказать о том, что тревожит. Фактически Птица хотела бы стать матерью для каждого, но понимала, что это нереально.

Птица ощущала себя прогоревшей дотла свечой после каждого урока с такими детьми. Морально опустошённой и подавленной, но зато уроки она проводила всегда на одном дыхании, настолько вовлекаясь в свою работу, что, казалось, дышит ею. Дети любили её, были в восторге и с нетерпением снова ждали её на практику. И этих детских улыбок Птице хватало, чтобы ночью лить тихие слезы радости. Она сможет, она вс ё пройдет и будет нести детям знания, а с ними –и всю свою любовь, сколько только можно было бы им отдать.

Ведь

кто

если не она?

Ведь

кто

если не мы?

Птица часто вспоминает эти студенческие годы, сидя на подоконнике последнего этажа старого педагогического общежития, смотрит в небо и вспоминает те дни, когда у неё еще были крылья и много–много любви, которую нужно было куда-то деть. Сейчас многое изменилось. Крыльев лет десять уж нет, но любви ничуть не уменьшилось, просто она научилась её контролировать и раздавать всем поровну. Птице немного за тридцать, за спиною огромный опыт педагога–психолога и много–много грусти в глазах. Не за себя.

За детей своих

(что были совсем–таки не её–то и вовсе).

Утро. Холодный мартовский ветер завывает под окнами старого общежития. Птица сидела на подоконнике, опустив худую ногу на улицу, и смотрела в небо. Птица когда-то умела и любила летать. Ей ужасно нравилась свобода полёта. Чувствовать, как ветер скользит по тёмным перьям, как солнце ласкает лучами крылья, когда взлетаешь высоко–высоко. Птица когда-то умела и любила летать, пока не растеряла эту особенность навсегда. Птица никому не рассказывает, как и почему потеряла крылья. Она не любит эту историю. Теперь Птица навсегда привязана к земле.

Летом Птица живёт на чердаке –поближе к небу, но с осени по весну она вынужденно обитает в комнате педагогического общежития. Прежде Птица работала бардом в кафешках и пабах. Птица любила петь, но до большой сцены ей было далеко. Когда Птица поняла, что развлекать пьяниц это не её прерогатива, она ушла в школу, учить пению детей. Птице нравились детские голоса. Как они звучат, сливаясь в единый звонкий голос. Он звучит так громко и звонко, что, кажется, будто он способен пробить небосвод и звучать далеко в космосе.

А ещё Птица любит гитары, гулять и набережные. Она часами может просто молча сидеть, опустив босые ноги в воду и смотреть куда-то вперед, далеко –туда, где кончается река и начинается море.

В Сапфировом Городе нет моря, но есть набережная у Синей реки. Эта набережная –любимое место Птицы. Там она впервые встретила Рыжего Писателя.

«Я давно посещаю твои сны, –сказал тогда он, –Ты тот редки случай, когда взрослому снится что-то интересное.»

Птица промолчала. Она редко вспоминала то, что ей снится.

«В своих снах ты летаешь, высоко–высоко, от чего же здесь навсегда ты прикована к земле? –продолжил он.»

Птица опять не ответила. Писатель не знает и не мог знать того, почему Птица променяла крылья на ноги, а полёт на ходьбу, но очень хотел узнать. Но это была большая тайна Птицы. С того дня она зареклась никому ничего не рассказывать.

Дверь вдруг открылась, в комнату зашёл Женьшень –студент первокурсник.

– Всё сидите, мечтаете? –спросил он и тихо прошёл к ней, опустившись рядом на подоконник.

– Сижу, мечтаю, –коротко отозвалась Птица и посмотрела на парнишку, –А ты всё ходишь? Не в лом тебе было подниматься с первого этажа на пятый?

Женьшень качнул головой.

– Что-то случилось?

– Да, –отозвался Шень, –Я узнал, кто Рыжую удочерил.

Этими словами он едва ли не всколыхнул внутренности Птицы. Новость потрясла её на столько, что она даже не могла подобрать слов.

– Кто? –только лишь спросила она.

– Шаман, –отозвался Женьшень, –Удильщик приходил ко мне и сказал это.

– Этот отшельник? На старости лет решил себе наследницу оставить? –хмыкнула Птица и слезла с подоконника, закрыв окно.

– Не думаю, что Шаман плохая кандидатура для отцовства. В конце концов она теперь наконец-то счастлива.

Птица молчит. Она не знает, что сказать, как реагировать. Рыжая была маленьким кусочком света в жизни Птицы. Птица знала её ещё маленьким ребёнком в стенах детского дома. Их связь была на много сильнее, чем казалось. Птица любила Рыжую. А ещё Птица любила её отца, именно того, из-за которого когда-то потеряла крылья. Но сейчас у неё ни Рыжей, ни любимого, ни крыльев. Птица потеряла всё, чем когда-то очень дорожила. Птица осталась совершенно одна. У неё остались только чердак, гитары и мысли. Бесконечно разъедающие душу мысли.

Птица всё ещё любит песни под гитару, всё еще любит костры и не спать по ночам. Птица всё ещё любит зарыться носом в рыжие волосы и закутаться в свитер от осеннего ветра. Правда, некого уже любить. Не с кем петь песни под гитару ночью у костра, не с кем бродить по лесу вдоль реки, держась за руки. И н е к о г о б о л ь ш е любить.

И Птица плачет. Где-то глубоко в душе плачет, обнимая себя за плечи. Снаружи лицо её остается спокойным и безразличным. Птица разучилась показывать эмоции. Последним, кто видел её слезы, был Музыкант, последний раз он видел её грустные красные глаза. Так не хотелось, чтобы он запомнил её такой.

Музыканта больше нет и части души Птицы тоже. Осталась только маленькая хрупкая Рыжая, которая теперь уж точно не её.

– Я пойду к нему, –негромко вдруг говорит Птица, –Если он хочет быть её отцом, подобно Музыканту, то пусть примет меня, как её крёстную.

Глава 1. Гнездище

Массивные черные ботинки шлёпают по весенним лужам, пересекая улицу. Вокруг ещё лежит подтаявший снег –последнее напоминание о зиме, но солнце уже ярко и, по–весеннему, тепло припекает голову. Можно ходить без шапки, выставляя тёмно-каштановые волосы напоказ. В маленькие тонкие косички по бокам вплетены разного вида украшения: бусы, кольца, ленты, разноцветные нитки и крошечные монетки, от чего над ухом постоянно позвякивает с каждым шагом, пока Птица, наконец, не останавливается.

Она снова здесь. У большого трёхэтажного здания сизого цвета с лицевой стороны и разноцветными корпусами сзади, со двора. Здание поросло лозой, а, посаженные ещё в её юности, деревья, уже доросли до уровня второго этажа. Спереди тихо. В окна видно мелькающие туда-сюда фигуры учителей. В это время в Гнездище идут уроки. Когда-то она также мелькала в этих окнах, прохаживаясь между рядами и вещая лекции. Возвращаться всегда сложно. Особенно, если возвращаешься не просто так.

Украшения в косах снова зазвенели –Птица поднялась на крыльцо и потянула на себя высокую и тяжёлую резную дверь, та со скрипом отворилась.

– О. Дорогая! Я рада тебя видеть! –из-за вахтёрского стола поднимается низкая тушка Клубочка. Она всё ещё тут, ещё на 10 лет старше чем раньше, но всё с такими же добрыми глазами, доброта которых увеличивается в разы из-за огромных толстых очков в синей, как и 10 лет назад, оправе. Она по-прежнему одета в свой разноцветный вязаный жилет, каждый квадратик на котором –уникальный узор, по-прежнему переусердствует с завивкой, от чего волосы, которые раньше казались Птице фиолетовыми, а нынче белые, стоят над её головой кудрявой шапкой. В ней почти ничего не изменилось, только морщин стало больше, а белая шапка сменила фиолетовую.

– Да. Здравствуйте, –Птица робко подходит и обнимает старушку. Та по-прежнему пахнет кошками и теплым молоком.

– Ты так похорошела, так выросла, стала такой серьёзной дамой, –улыбаясь говорит Клубочек и гладит Птицу по голове, правда для этого ей пришлось привстать на носочки (и когда Птица успела так вырасти? Или Клубочек уже тянется вниз…)

– Время многих меняет. А Вы, всё такая же тёплая и милейшая, –говорит Птица, неожиданно для самой себя, ласковым тоном.

– Ой, скажешь тоже! –смущенно рассмеялась Клубочек.

– Скажите, а… Он у себя? –спрашивает Птица, чувствуя неловкость за то, что вынуждена покинуть общество этой прекрасной леди.

– Да. Он всегда у себя. Мне кажется, что он тебя даже ждёт.

Птица кивает, снимает ботинки и, взяв у Клубочек тапочки, направляется вперёд по коридору, вдоль стен которого тянутся бесконечные ветки нарисованных деревьев, животных и птиц. Их тут необычайно много, разных: цветастых и блёклых, больших и маленьких. Невольно Птица ловит себя на том, что ей нужно остановиться и она поворачивает голову. С нарисованной ветки на неё смотрит черная ворона с выпуклым черным глазом. Кто-то приклеил бусину, от чего птица теперь буквально обрела глаз. Ворона сидела рядом с маленьким, едва успевшим обрести перья, птенцом и осторожно накрывала его крылом. Сердце сжалось. Не давая себе больше смотреть на своё отражение, Птица делает ещё с десяток шагов вперёд и поворачивает направо –в сердце Гнездища и отворяет деревянную дверь.

Филин сидит за столом и усердно что-то отстукивает на печатной машинке. Он тоже почти не изменился. Всё та же чёрная футболка, всё тот же синий пиджак и джинсы, что и 10 лет назад, те же зализанные гелем назад тёмные короткие волосы. Только сидит он уже не за учительским столом, а директорским и, может быть, набрал несколько в весе, хотя, в сравнении с прежней худобой, это ему даже шло.

Птица закрывает дверь, привлекая к себе внимание. Филин наконец поднимает на неё синие глаза.

– О! Это ты, –не здороваясь говорит он и отворачивается от машинки, –Здравствуй, –говорит он внезапно воодушевлённо и, как будто бы даже, рад её видеть.

– Здравствуй, –говорит она и присаживается на стул для посетителей.

– Я уж думал ты не отзовёшься на моё приглашение. Видишь ли, Соломоновна внезапно поняла, что она уже не молода и она совсем не видела мира, потому решила уволиться. Временно её обязанности выполняет Клякса, но ты сама знаешь Кляксу, она прекрасный живописец, дети с ней всегда занимают призовые места на конкурсах по творчеству и живописи, но рассказывать детям мировую культуру она может, но история для неё –тёмный лес, а на моей памяти ты единственная, кого птенцы слушали взахлёб, открыв рты, ты их словно гипнотизировала чем–то, я клянусь! Я подумал, что было бы здорово, если бы ты вернулась и снова начала вести уроки в своей тайно–интригующей манере, да и дети тебя обожают и вообще ты лучшая, кого я могу поставить на место Соломоновны, потому… – Филин как всегда быстро тараторит своей отвратительно шипяще–жующей дикцией, проглатывая гласные и некоторые слова было и вовсе сложно разобрать непривыкшему к его манере собеседнику, может потому его и прозвали Филином? Но закончить ему Птица не даёт:

– Как ты мог?

Филин замолкает, меняясь в лице так, словно ему дали лизнуть самый кислый в мире лимон. Это могло означать лишь то, что Филин понимает, о чём она говорит. Он откидывается на спинку своего кресла и нашаривает во внутреннем кармане пачку сигарет.

– Пойдём покурим, а?

Они выходят через запасной выход и уходят в самую глубь, за территорию Гнездища, там поворачиваются направо, к оврагу, где течёт ручей. Тут был небольшой бетонный водоотвод, по которому весной и в дождливую погоду стекала вода. Благодаря солнцу он уже был сухой, а на его боковых стенках даже зеленел мох. Тут уже стояло ведро, в котором было много окурков и либо это Филин так часто бегает сюда, либо грешит кто-то из учеников. Филин тщательно оглядывается, проверяя нет ли за ними любопытных хвостов и, поставив ногу на стенку водостока, закуривает.

– Она и так часто сбегала. По нескольку раз в год с девяти лет. Её каждый раз находили и возвращали, но из года в год ситуация не менялась. Сначала с ней пробовала говорить Кукушка, а потом и я, когда сменил её. Она часто сидела у меня в кабинете, но ни слова нельзя было из неё вытащить. Он сидела насупленным воробьём и молчала. Ей не нравилось здесь, её всегда тянуло куда-то подальше в лес отсюда и вот, однажды в лесу она встретила его…

– Как ты мог отдать её ему?! –не выдерживает Птица.

– Не кричи, – хмурится Филин, – И бога ради! Перестань говорить так, будто я за бутылку водки её отдал! Между прочим, если хочешь знать, он сразу обратился к нам, чтобы узнать о ней. Я, конечно, сказал ему, чтобы он и думать о ней забыл, потому как понимал, что в качестве отца он ей слабо тянет. Лично я сомневался, что отшельник, подобный ему, может оказать должный уход ребёнку. И он пропал, но стало только хуже. Она начала сбегать чаще, писала ему письма, и я сдался! Должен сказать, он сделал всё как подобает. Оформил необходимые бумаги, подписал документы, прошёл эту школу родительства, чтоб её! Они часто виделись, я даже позволил ему забирать её иногда, но он хотел, чтобы она не знала о наших разговорах с ним, понимаешь?

– То есть вы ей ещё и лгали? –усмехается Птица.

– Мы не лгали! –отрицает Филин, – Мы подстраивали всё так, чтобы она думала, что вырывается на свободу по собственной воле, а не потому, что два опекающих её дядьки ей это позволяют, мы не хотели ей обламывать крылья, понимаешь? И, в конце концов, перед новым годом Шаман забрал её насовсем.

Птица вздыхает и смотрит в небо.

– Зачем? Ты же прекрасно знал, что она моя! Ты знал, Кукушка знала, я не просто так привела её сюда, чтобы потом её забрал кто-то другой!

Филин докуривает и выбрасывает окурок в ведро.

– А сама–то ты, где эти десять лет была?

Птица молчит и отводит взгляд.

– Ты думаешь мне это легко далось? Ты прекрасно знаешь, как мне дороги эти дети, как Кукушка с трепетом устраивала им жизнь, подбирая нас, их наставников, с такой щепетильностью, с какой в армию бойцов не берут! И что ты сделала, спустя 7 лет? Ушла. Принесла на хвосте девочку, а через год улетела, невесть куда! Ты думаешь мы тебя не искали? Искали, десять лет искали, но в городе и след твой простыл! И только в конце зимы я узнаю, от Женьшеня, что ты вернулась, но вернулась не к нам, а вернулась к ним! Сама понимаешь, было уже поздно.

– Хватит на меня орать, – вздохнула Птица, – Я не от хорошей жизни сбежала.

Они молчат. Птица, от того, что одеяло вины и отчаяния опустилось на её плечи. Филин был прав, хоть она и не хотела этого признавать. А Филин, от того, что не хочет лезть ей ещё глубже в душу и что-то пытаться доказать.

– Я пойду к нему, – наконец говорит она.

– Побойся бога! –выдаёт Филин возмущенный окрик снова, – С того момента, как ты притащила её сюда, таскала всюду за собой и вытирала сопли, прошло уже десять лет! Ей тринадцать, она почти подросток! Да она тебя, вероятно, даже не помнит. Что ты собираешься делать? Прийти к ним в дом и заявить: «здравствуйте, теперь я буду вашей мамой и воспитывать вашу дочь»? Так ты скажешь Шаману? Пойми, ей тогда было три, она была совсем ребёнком, а сейчас она тебя вряд ли вспомнит.

– Не знаю, Филин. Мне нужна эта девочка. Я не могу представить, что смогу полюбить ещё кого-то кроме неё. Это единственный человек, которому я могу отдать кусочки своей любви и заботы, хотя бы то, что от неё осталось, – горько отвечает Птица.

Филин недовольно поднимает бровь, глядя на неё.

– То есть, как я понял, возвращаться ты не собираешься?

Птица молчит.

– Ну, ты подумай, в Гнездище ещё остались дети, готовые принять всё твоё тепло и заботу, – Филин развернулся и собрался уходить, но всё же обернулся, чтобы продолжить: – И, вот ещё что, Птица. Я прошу, не считай меня предателем. Я понимаю, что по отношению к тебе и к Рыжей я, возможно, поступил не очень правильно, но подумай о том, как бы ты повела себя на моём месте? Я видел, как горят глаза у этой девочки после каждой их встречи с Шаманом, как она дорожит им, как тонко устанавливалась между ними связь родителя и ребёнка. Я действительно видел, что она увидела в нём кого-то, кого может назвать отцом. И, ты думаешь, я должен был противиться этому? Должен был запретить общаться? Нет, конечно! Я… Моя мечта, чтобы каждый из этих детей обрёл семью, тех людей, которых может назвать мамой или папой. А когда у Рыжей появилась такая возможность, естественно я не мог этому долго противостоять. Подумай пожалуйста над этим. И… Если ты всё-таки на столько сильно оскорблена моим поступком, то я пойму, если ты не захочешь остаться. Просто знай, что тут всё ещё есть дети, которые будут рады видеть тебя в кабинете, видеть твои горящие глаза. Они будут слушать тебя с теми же чистыми эмоциями, как это было тогда. Я уверен, что даже с теми ребятами, кого узнаешь впервые, ты сможешь найти общий язык и подарить им некое ощущение счастья.

Глава 2. Птица. Интремедиа

Просыпаюсь от резкого звука за стенкой. Что-то упало, что-то небольшое, но увесистое, кажется, трость. Встаю, протираю лицо руками и ухожу в соседнюю комнату, где спит он. Стоит на коленях, пытаясь дотянуться до трости. Длинные седые волосы закрывают лицо. Он пыхтит, стараясь изо всех сил пересилить силу гравитации и подняться, но руки и ноги его не слушаются.

– Далеко собрался? –спрашиваю я, даже не пытаясь оказать какую–то помощь очередной выходке побега.

– А. Ты проснулась. Прости, я не хотел тебя будить. Подай трость пожалуйста, – просит он, дыша по–старчески тяжело, стараясь делать вид, что всё в порядке.

Всё-таки подхожу и помогаю ему подняться, усаживаю на кровать и ставлю рядышком трость.

– Я просто проснулся пораньше тебя, кругом тихо, я подумал, что было бы мило с моей стороны приготовить нам завтрак, но попытка моя не увенчалась успехом.

Вздыхаю, смягчаюсь и уже даже совсем не хочется сего ругать за очередную опрометчивую выходку. Уже как месяц я ухаживаю за ним, улетев из родного Гнездища, оставив всё, что мне было дорого там, но то, что здесь, мне также безумно дорого. Вот уже месяц как он всё ещё не может к этому привыкнуть.

– Ты мог просто позвать меня. Постучать в стену, поверь, я бы услышала.

Старый отворачивается, отмахивается рукой и смотрит своими полуслепыми глазами в окно, уж не знаю, что он там видит.

– Не хотел тебя будить. Тебе и так тяжко со мной, хотелось сделать хоть что-то полезное.

Отодвигаю длинную седую прядь, чтобы видеть его лицо, заправляю за ухо.

– Мы это уже обсуждали. Я здесь как раз для того, чтобы тебе помогать, и ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь.

– Не привык я к такому. Зачем я вообще тебе написал. У тебя там поди всё осталось. А ты тут, помогаешь старому говнюку доживать свои последние дни.

– Опять ты об этом. Мы же уже обсуждали, – вздыхаю, – Ты всё правильно сделал. Нужно было написать даже раньше, как только ты всё узнал.

Старый слепнет. Уже как полгода. Злокачественное новообразование в мозгу, потихоньку съедает его, решив начать с отдела, отвечающего за зрение. Через три месяца он ослепнет, а затем и вовсе перестанет меня узнавать по мере распространения хвори в голове. Какие иногда интересные уроки преподносит нам жизнь. Когда-то этот человек научил меня читать, писать, играть на гитаре, привил любовь к истории и музыке. А сегодня уже я учу читать его по выпуклой азбуке, подготавливая к дальнейшей жизни, чтобы хотя бы какое–то время ещё он мог её почувствовать.

– Давай сейчас я приготовлю нам завтрак, мы приведём твои волосы в порядок и устроим урок чтения. Почитаешь мне вслух?

– Хорошо, – соглашается он чуть улыбнувшись.

Пока на сковороде доходит яичница и греется чайник, беру в руки расчёску и сажаю его перед собой. Собираю длинные волосы за его спиной и осторожно начинаю расчёсывать. Волосы ещё длинные, но не такие густые, а с висков уже начинают выпадать из-за частых сеансов терапии, возможно его нужно будет скоро обрить, но он пока не даёт, ведь волосы, это то, что позволяет ему ещё чувствовать себя молодым.

– Что ты сегодня хочешь? Косу? Хвост? Или может быть ирокез? –шучу я и он смеется, от чего плечи подрагивают.

– Давай косы. Две плотные вдоль висков и чтоб сходились в одну, у тебя она всегда здорово получалась.

Улыбаюсь и осторожно собираю слабые волосы, которые местами отходят уже клочьями, но я ему этого не скажу. Заплетаю две тонкие косы, на манер бритых висков и свожу в одну, плотно завязываю у головы, оставляя дальше свободный хвост. Поднимаю его руки и провожу ладонями по ним, чтобы он мог их рассмотреть хотя бы так, как может сейчас.

Завтракаем вместе, а затем садимся за стол в его комнате.

– Что хочешь почитать сегодня? Энциклопедию? Детективы? Может, роман? –хихикаю я, перебирая книги в рельефных обложках.

– Там в серванте, есть старый томик сказок моей бабушки, – говорит он, – Если будет возможно, я бы хотел прочитать их.

Я открываю сервант, за стеклянными дверьми стоят пластинки, кассеты и книги. Быстро нахожу нужную в синей обложке –«Старая Мэри. Сказки Сапфирового города». Она явно не адаптирована для того, чтобы он смог её прочесть, но пока это временная проблема.

– Прочитаешь. Но не сегодня, – говорю я и кладу перед ним детектив, — Сегодня пока почитаем эту. А завтра прочтём и их.

Сначала мы повторяем алфавит. Грубые сухие пальцы скользят по страницам, и он называет прочитанную букву. Почти без ошибок, а ведь раньше он и вовсе не понимал, где начинается одна и заканчивается другая, а сейчас он всего лишь порой путает схожие по рельефу выпуклости. После нескольких повторений открываю книгу, и он начинает читать.

Пока его бархатный голос оплетает серебристым туманом нашу комнату, я открываю Старую Мэри и небольшой блокнот с плотной бумагой, и начинаю орудовать иглой, чтобы вечерним уроком он мог прочесть хотя бы одну из тех, по которым так сильно скучал.

Глава 3. Гнездище

Птица поднимается по старой каменной лестнице наверх, в свой укромный общажный уголок, выделенный училищем на нужны педагога. Небольшого укромного уголка ей вполне хватало, чтобы разместить тут кровать, стол, личный холодильник, кухонную тумбу и плиту. Комендант закрывала на мнимые правила пожарной безопасности глаза, поэтому Птице не приходится ютиться в общей кухне. Однако и с этим уголком ей предстоит расстаться.

Она как раз собирала вещи, когда за спиной раздался стук о косяк приоткрытой двери. На пороге, осторожно выглядывая из-за двери стоял Женьшень.

– Вы всё-таки уходите? –спрашивает он, опуская формальности приветствия.

Птица садится на кровать и жестом приглашает его в комнату.

– Да. Ухожу. Здесь не моё место, я не чувствую себя на своём пути.

– Думаете, если ты вернётесь, Вам станет легче? Чем мы отличаемся от них?

– Как минимум наличием родственников, – неумело шутит Птица и вздыхает, – Понимаешь, здесь я учу вас, моих дорогих цветочков, обращаться с ними, находить язык и подход, помогать, но этому безумно трудно научить, когда сам последний раз видела их в далёком прошлом?

– Мы Вас тоже любим, – вздыхает Шень.

– Я тоже вас люблю, – улыбается она и поправляет небрежную кудряшку на его голове, – Это не конец света, мы будем видеться, как минимум на вашей практике, так что не вешай нос, моя звёздочка, скоро ты засияешь.

– Думаете у меня получится быть таким же как Вы? Или Филин? –спрашивает Женьшень и смотрит на неё взволнованным и слегка испуганным взглядом.

– Конечно получится, – заверяет его Птица, – Думаю, что скоро твоё фото будет на доске почёта. Поможешь мне собрать вещи?

Женьшень провожает её до остановки, и они присаживаются на скамейку, ожидая автобуса. Парнишка рассматривает красивую гитару в кожаном чехле. Это не остаётся без внимания Птицы.

– Знаешь, а оставь её себе, – говорит она и вручает ему чехол с гитарой.

– Мне? –глаза Шеня расширяются в удивлении, и он осторожно берёт чехол с гитарой, укладывая его себе на колени, – Но я ведь даже не умею играть!

– Повод научиться, – пожимает плечами Птица.

Автобус уходит, унося Птицу в другую часть города, на другой берег Синей реки. Женьшень остаётся один. Один, но не одинок.

– Я на самом деле удивлён, что ты вернулась, – говорит Филин, рассматривая Птицу с чемоданом в своём кабинете.

– Я подумала над твоими словами. К тому же мне стоит действительно вернуться к тому делу, которое даёт мне дышать, – отвечает Птица.

– Я рад. Очень, правда, – говорит он, – Ты будешь жить здесь или…

– Здесь. Я по-прежнему нигде не живу, квартиры у меня нет, так что мне хватит личной комнаты на каком-нибудь из этажей.

– Хорошо. Будешь жить на третьем, там самые ответственные.

– А староста там кто? – решила уточнить она.

– Чертополох, – отвечает Филин, чем вызывает неподдельное удивление со стороны Птицы.

– Ему же уже 16, верно? Такой хороший мальчишка.

– Да. Но колючий до ужаса, что тогда, что сейчас. Держит и малых, и старших, в ежовых рукавицах, извини за каламбур.

– Его… Так и не забрали? –осторожно спрашивает она, понимая на сколько глупым был её вопрос.

– Нет. Как и Удильщика с Асмодеем. На сколько я знаю они сейчас держат барахолку на дому. Я думаю, что после выпуска они заберут Чертополоха к себе, – отозвался Филин.

– Удильщик и Асмодей остались в городе? –продолжает удивляться она, – А Чайка?

– А что Чайка? Чайка улетела. Она и Соловей исчезли после выпуска почти сразу, оставив удильщику шкатулку с летящей птицей внутри.

– И он не ушёл за ними?

– Не–а, – качает головой Филин, – Оставил шкатулку себе, и они с Асмодеем отправились по своему пути жизни. Не скажу, что правильном. Ко мне пару раз приходили люди в погонах, узнавать за биографию Асмодея. После последнего раза я сказал ему, что больше покрывать его хищную рожу я не собираюсь.

– Чем он занимался?

– Перекупом и сбытом камней. А Винильщик ему в этом помогал. Потом я, конечно, сходил к Винильщику и отругал, на что он мне ответил, что у мальчика прирождённый рыночный талант и он даже взял бы его к себе в наследники магазина.

– Да, я действительно многое пропустила, – вздыхает Птица, взяв в руки пачку бумаг, не читая, подписывает каждую.

– Даже не ознакомишься?

– Нет. Я доверяю тебе, – говорит она, откладывая ручку.

– Что ж, это приятно, – говорит Филин и скоро они уходят из кабинета.

– Четыре этажа. Ничего не поменялось: на первом, как водится –мой кабинет и комната, служебные помещения, столовая, сенсорные комнаты, приёмная, холл с новым, кстати, проектором, игровая комната, спортивный зал, библиотека и прачечные, а также комнаты для самых маленьких. Здесь, по-прежнему хозяйничает Клубочек. Здесь и на втором этаже. На втором этаже живут младшие ребята и колясники. Кстати, в прошлом году нам сделали лифт для удобства их жизни. На втором этаже спокойно обычно. Старшие колясники присматривают за малышнёй, а ещё тут дежурит Ляля, – Филин ведёт Птицу по коридорам Гнездища, исписанными картинками разнообразных животных и птиц, а также с множеством отпечаток детских ладошек, ступней, приклеенными листиками–стикерами с посланиями, сухоцветов и гербариями в рамочках, множеством детских рисунков.

Здесь почти ничего не изменилось, всё так же пахнет столовой, всё так же тепло и светло в коридорах, но пока тихо, раз идут уроки, но скоро коридоры заполнят детские раз говоры, подростковые сплетни и музыка.

– Ляля? –уточнят Птица.

– Да, я тебя с ней познакомлю. С ней и остальными. Не волнуйся, пока просто запоминай. Кроме комнат на втором этаже, как ты помнишь, был огромный холл, который использовали в качестве галереи, помнишь, да? Ставили туда свои поделки и рисунки, много столов и стендов притащили, устраивали там праздники, отмечали дни рождения друг друга. Они его всё ещё используют, но стенды убрали, теперь просто вешают всё на стены по всему Гнездищу. Теперь там что-то вроде главной площадки, где они собираются, сплетничают, устраивают ярмарку каждый тринадцатый день месяца. Они называют это место лавочкой.

Лавочка действительно оправдывает своё название, вместо вертикальных стендов наполненных рисунками, которые Птица ещё помнила, там теперь было больше скамеек, пуфов, диванов и лавочек, все они были составлены в хаотичном порядке. С потолка свисали кучками разноцветные бумажные журавли, киты и другие животные. С потолка также свисали на ниточках множество побитых осколков зеркал, которые создавали в солнечную погоду множество солнечных зайчиков.

– Красиво.

– Согласен.

На третьем этаже, помимо комнат девочек и мальчиков было две воспитательских: мужская в крыле мальчиков и женская в крыле девочек. Разделяла их одна общая на всех лестница и синие массивные шторы, которые, как сказал Филин, дети на ночь зашторивают сами, при чём умудряются это сделать даже над лестницей. Штора вся была усеяна множеством листочков и посланий, которые они крепили к ней на иголочки. Все были разных форм и размеров, с рисунками и без, а на некоторых развивалась целая романтическая драма из чередующихся фраз разного почерка.

– Это что-то вроде местной газеты. Хочешь узнать последние новости Гнездища, загляни на штору, – поясняет Филин.

– Раньше её не было.

– Да. Многое изменилось.

На третьем также находился холл, который тоже был, вероятно, в обычное время прикрыт шторами, а сейчас вход в него нелепо огораживали лишь шторки из множества бусин, свисающих с потолка над проходом. Ниточки были разной длинны и разного цвета. Птица была готовка поклясться, что среди них не было ни одной повторяющейся комбинации.

– Это Колизей.

– Почти не изменился. Только вместо подушек теперь мягкие мешки, – заметила Птица и даже осторожно ощупала один, на котором можно было развалиться.

Колизей был местом отдыха, в основном для старших. Здесь была небольшая сцена, в виде платформы над полом высотой в 50 сантиметров. Тут обычно выступали местные творцы: музыканты, поэты, танцовщики. Ночью, когда выключали свет, снизу зажигали множество фонариков, которые рассеивали к стенам мягкий голубой, жёлтый и фиолетовый цвет. Фонарики ставили по углам, под ноги, на полки и свет их отражался от серебристых звёзд, приклеенных к стенам и потолку, которые сами же птенчики старательно вырезали из фольги. Каждый старался внести сюда свою уникальную звезду. В углу даже стояла стремянка, чтобы было удобнее дотягиваться до потолка, а вдоль одной из стен тянулась длинная массивная полка, выполняющая больше функцию встроенной столешницы или дополнительного спального места, иначе как объяснить такое количество подушек на нём?

Здесь же были разнообразные растения, за которыми явно ухаживали, а на сцене стояло пианино.

Третий этаж кардинально отличался от всех остальных. Здесь было что-то вроде небольшой кофейни. Повсюду стояли столики, ранее выполняющие функцию парт, а одна стена была отгорожена распиленной на две части деревянной ширмой, которая выполняла функцию ограждения между зоной зала и зоной кухни. Там находились две кухонные тумбы с длинными столешницами, на одной из которых размещалась микроволновая печь. За тумбами располагались раковина и холодильник, обклеенный всевозможными стикерами и магнитами.

— Это же холодильник из комнаты директора. А раньше здесь была комната для занятий, – вспомнила Птица.

– Да, я отдал им его, а когда дети начали на свою стипендию покупать еду и зависать в кухне, я позволил им организовать свою небольшую. Очень скоро из этого сделали что-то вроде буфета или вечерней столовой.

На стене у прохода в холл, прямо над головой висела самодельная табличка: «Пустая Тарелека»

– Почему пустая? –Уточняет Птица

– Мне почём знать? Я не просветлённый в тайнах того, как они видят это место.

Птица осторожно прошла к ширме, на которой также висел листочек с меню, которое предлагалось сегодня.

– Многие позиции зависят от того, что подают в столовой. Они таскают сюда остатки. А остальное –чистой воды эксперименты, которые зависят от того, что притащат из города. Им заведуют трое: Рататуй, Колпак и Хлыст. Тебе ещё предстоит познакомиться с ними, – говорит Филин, но оборачивается, когда осознают, что они тут не одни.

– А что вы тут делаете? –за их спинами, у входа в Тарелку стоит худая девчонка с длинными, закрывающими глаза, на манер эмо, волосами, в длинной кофте и огромных джинсах. Она выглядела так, будто нырнула в коробку с одеждой больших размеров и вынырнула в том, что первым прилипло на её тело.

– А ты почему не на уроках? –деловито спрашивает Филин, подходя к девочке.

– А у меня окно, – девчонка хлопает глазами так невинно, что невозможно было ей не поверить.

– Да–а? –улыбается Филин, – А Каа знает, что у тебя окно?

– Боюсь, что нет, – девочка чешет тонким пальчиком нос и медленно отходит к лестнице, – Я, наверное, пойду и скажу ему, ага?

– Ты уж постарайся, – мурлычет ей в след Филин.

– Конечно-конечно, – щебечет ему в ответ и с шлёпаньем кед о ступеньки, она спускается вниз.

– Сорока, – поясняет Филин, – Именно она первая начала вести переписки на шторах. Теперь тебе не придётся знакомиться со всеми самой. Скоро они сами к тебе прибегут и будут подглядывать из-за углов.

Глава 4. Шаман. Интермедиа

– Я не думаю, что это хорошая идея, – Филин стоит у окна, задумчиво поджимая губы и глядя на свежевыпавший ноябрьский снег, – Это всё выглядит, как обман. А обманывать детей я не люблю. Не кури здесь, пожалуйста, – просит он, заметив в отражении стекла, как Шаман чистить старой щёточкой трубку.

– Я и не собирался, – отвечает тот, пропуская предыдущую реплику мимо ушей.

– Я правда крайне переживаю. А ещё больше я переживаю от того, что на стене в её комнате появляется всё больше и больше рисунков с твоими портретами. Ты у неё то волк, то большой чёрный зонтик, то костёр. Но почти всегда она –маленький лисёнок сидящий где-то рядом.

– Ты боишься не за нас, ты боишься осуждения.

– Духи тебе сказали? –фыркает Филин и возвращается в директорское кресло.

– Нет, я просто вижу твои мысли и твои чувства, – Шаман убирает щёточку в нагрудный карман и смотрит на Филина серым и холодным взглядом, от которого любому станет не по себе, – Скажи, Филин, ты знаешь, чья это дочь?

– Музыканта, – отвечает он, – И что?

– А ты помнишь, чей он внук?

– Танцовщицы, – отвечает Филин.

– А кем был отец Танцовщицы?

– Ты собираешься всю её родословную со мной обсуждать? –Филин начинает злиться.

Шаман молчит и просто смотрит, от чего Филин начинает злиться сильнее.

– Почему ты молчишь?!

– Ты не хочешь меня слушать, – отвечает Шаман.

– Я тебя слушаю!

– Но ты меня не слышишь.

Филин замолкает и сдаётся, понимая, что с Шаманьими играми ему тягаться бессмысленно.

– Я не знаю, кто её отец. Я узнал о ней, когда она уже танцевала на праздниках в городе.

– Он был лесник. Охранник моего леса, – поясняет Шаман, – А я знал её ещё юной девочкой.

– И что, ты испытывал к ней такие же чувства? –говорит Филин, вовремя закрывая рот, чтобы не выдать окончание фразы, но кажется Шаман и без того увидел в глазах те слова, которым его хотели оскорбить и опошлить, от чего взгляд его становится жестоким и колючим.

– Со мной не надо враждовать, Филин, – предупреждает он.

– Угрожаешь мне?

– Предупреждаю. Вы, заложники тел, никогда не видите дальше своего очерченного круга обозрения. Вечно чего-то боитесь, кого-то подозреваете, не желая проникаться истиной.

– Хорошо, продолжай.

– Я сам был молод и юн, когда мы познакомились, но звезда рождена звездой, а жаба жабой. Поэтому нам не суждено было оставаться с теми, кому мир нас подарил, и судьба разлучила нас. А когда я увидел Рыжую, я подумал о том, почему судьба лишила её всего? Может ей тоже предстоит встретить кого-то, кому мир подарил её?

– Ты считаешь её своим подарком?

– Я считаю тебя идиотом, – коротко и ясно отвечает Шаман.

Оба молчат. В комнате острым лезвием повисло напряжение, и было непонятно, кому оно первым перережет горло.

– Ведь ты тоже когда-то был послан им судьбой как опора и поддержка.

Вот оно. Рыбка попалась на крючок. Шаман явно знал за какие струнки нужно было тянуть, чтобы воздействовать на Филина. В этом мире для него больше не было чего-то ценнее и важнее его работы и птенцов. Каждого он знал по имени, находил подход и смело мог считать себя их отцом, а для кого-то, может быть, и богом. Шаман это знал, он также понимал все его опасения на счёт Рыжей и её жизни вне Гнездища. Понимал и принимал, но рано или поздно каждому птенцу нужно было улетать из гнезда.

– Твоя взяла, – Филин сдаётся и достаёт из ящика стола уже подготовленный лист бумаги и протягивает его Шаману, – Пообещай мне, что с ней ничего не случится, – попросил он.

– Если с ней что-то случится, я сам лично спалю свою хижину, – отозвался Шаман и принял документ.

– Она сейчас ушла гулять, так что ищи её в городе, – Филин отворачивается к окну, а когда поворачивается, колдуна в кабинете уже не было.

Шаман стоит у калитки красивого дома, где множество детских голосов сливаются в один, хохоча с ледяными духами и резвятся в первом снегу. Он улыбается, рассматривая буквы на бумаге. Конечно, он знал, что Филин ему их отдаст, но нужно было лишь подтолкнуть его к этому, и он сумел найти нужные ниточки, чтобы умело за них его дёргать. Он убирает лист в нагрудный карман, откуда тепло бесконечного тепла расплывается по его телу. Он идёт по городу, оставляя за собой шлейф нежного счастья.

Сегодня он стал отцом.

Глава 5. Птица

Она успела разобрать вещи до того, как коридоры наполнились голосами, шумом и музыкой. Уроки кончились, поэтому Гнездище теперь принадлежало птенцам. Они высыпали всюду: в коридоры, холл, комнаты, сея за собой хохот, щебетание и смех. На первом этаже малышня затеяли игры в настолки, на втором старшие заняли холл разговорами, а на третий скоро прибыли голодные рты.

Птица смотрела на себя в зеркало и удивлялась тому, как быстро за шесть лет отросли её волосы, которые ещё какое–то время назад выглядели как черный и жестковатый ёж, отражающий знак протеста смерти. Не своей, она протестовала смерти другого. Если уж Косая точила лезвие на важного ей человека, то пусть уж постарается отличить одну лысину от другой. Но она отличила.

Послышался звонок и голос Филина сообщил из динамиков об общем сборе в актовом зале. Волны хохота и голосов взбушевались и отхлынули на первый этаж.

Они сидели пёстрой разношёрстной компанией. Молодые, румяные, цветноволосые, переливающиеся всеми цветами доступного спектра шумным калейдоскопом. Одни были серые и серьёзные, другие наоборот –разукрашенные и голосистые и каждый из них отражал в себе ту самую частичку их собственного луча, которые сливались воедино, образуя свет, который так тщательно старалось в них вложить это место.

Первый ряд, как всегда, занимали самые главные – учителя и воспитатели. Филин уже стоял на сцене за конторкой и переговаривался с высоким лысым мужчиной, лицо которого отражало полнейшую невозмутимость. «Длинный Каа», – сразу же сообразила Птица, сложив услышанное ранее описание с именем. Его он недавно упоминал в разговоре с Сорокой. А эта низенькая длинноволосая девушка с детским лицом, но взрослым взглядом, в сером пиджаке, наверное, Ляля. Клубочек тоже была здесь и усаживала особо активных малышей на вторые и третьи ряды. Старшие же сидели дальше, рассаживаясь свободно, с большим промежутком, образуя характерные пятна толпы. Одноцветные, как правило, держались вместе. Поэтому особо яркие образовывали собой кляксы, пестрящие обилием рук, ног, все в перстных и браслетиках, фенечках и резиночках, браслетиках и ремешках. Тёмные же лязгали цепями, многообразием метала, ремней и кожаных аксессуаров, футболок с логотипами метал-групп и, почти все, в берцах или кедах. Встречались и более разнообразные пятна, сочетавшие берцы с фенечками, а металл с бисером, не клишируя свой стиль каким-то конкретным.

Птица села на первый ряд и, словно утягиваемая чьим–то взглядом, обернулась, выискивая глазами того, кто мог так нахально её сверлить. Искать долго не пришлось. В самом конце, по центру пустого ряда, сидел парень, с густыми, плотными, почти африканскими кудрями ярко–розового цвета. Он весь был покрыт веснушками и светлыми белыми пятнами на лице, которые сильно контрастировали с общим тоном тепло–оранжевой кожи. Он сидел не один. Рядом находился лысый, нахального вида парень, в длинной белой футболке и черных штанах с множеством ремешков и карманов. Он сидел, закинув ноги на спинку переднего кресла, от чего можно было разглядеть ещё и обувь – массивные черные сапоги с множеством цепочек и чем–то похожим на…крылья?

В любом случае лысого она не знала, а вот первого парня узнала почти сразу. Было трудно не вспомнить ребёнка с такой запоминающейся внешностью. Это был Чертополох. Удивительно, что из маленького хулиганистого мальчика, он превратился в статного и серьёзного молодого человека. Зелёный пиджак сидел на нём в пору, подчёркивая острые плечи, а в сочетании с красной шёлковой рубахой придавал образу какую–то особую роскошь. Чертополох о чём–то говорил с лысым, но в упор смотрел на Птицу, не отводя взгляда и словно замерев всем, кроме губ, которые всё-таки шевелились.

От лицезрения их друг другом отвлёк Филин, который сперва проверил работоспособность микрофона, а затем заговорил сам. Он говорил о том, что рад всех видеть в зале, об окончании четверти, об успеваемости и наградах, пригласив некоторых ребят на сцену и птички тут же взлетали к нему за грамотами и подарками. Говорил о прощании с учителями на время каникул, о каникулярных пересдачах и мероприятиях, не забыв упомянуть и про прибавление в штате сотрудников.

– С этого месяца с нами теперь будет жить и работать моя давняя подруга. Кто-то из вас может её помнить, пусть и был совсем маленьким, ведь раньше она здесь уже работала. Птица будет работать у нас как учителем, так и воспитателем. Будет обучать вас истории мировой культуры.

Птица вынуждена подняться, отойти к сцене и помахать сотне глаз, которые тут же устремились на неё. Волнение и страх щекотали горло под изучающими взглядами, которые липли, скользили и бегали по ней. Кто-то смотрел любопытно, кто-то изучающе, кто-то с недоверием и сомнением, а кто-то с удивлением, оставляя на неё множество своих впечатлительных отпечатков. Липких и колючих, тёплых и холодных, принимающих и не очень.

– Птица будет жить на третьем этаже, вместе с Длинным Ка. Надеюсь, что такое соседство никому не доставит проблем. Обращайтесь к ней по любым вопросам. Я доверяю ей, – Добавил Филин, пытаясь смягчить повисший над головами сгусток детского подозрения и тревожности.

«Они всё равно будут проверять меня на вшивость. Вопрос в том, сдамся ли я?» – думает Птица и садится в кресло под волну аплодисментов.

– Браво новым лицам!

– Да здравствует разнообразие учительского коллектива!

Особо смелые и активные не стыдятся выкрикивать лозунги так, словно они группа любителей–садоводов, и перед ними сейчас не представили нового воспитателя, а сообщили о стопроцентном созревании урожая, который они высаживали, сеяли и выкапывали на протяжении всего года, поливая ростки и читая сказки, как маленький Принц читал Розочке.

Тарелка

В Тарелке шумно, после актового зала практически все хлынули сюда, желая оставить какую–то копеечку в кассу и набить голодные животы перед ужином. Кто-то баловал себя напитками и выпечкой, которая осталась после обеда, кто-то жевал какие–то жаренные закуски, а кто-то просто пил кофе или чай, похрустывая едой из торгового автомата. Несмотря на то, что их установили совсем недавно, они уже пользовались неплохой популярностью, а вот кофе аппарат местные не возлюбили, оставляя предпочтение кофе из турки, ведь его можно было сварить под индивидуальный вкус каждого: корица и молоко, лимон или тыква, покрепче или слабый. Колпак умел подстроиться под клиента и сварить то, что просил клиент.

Чертополох сидел за столиком у окна и листал зелёный ежедневник в плотной кожаной обложке, пока кое-что не отвлекло его от своего занятия.

Манка заходит в тарелку, как всегда сонная и уставшая. Порой, казалось, что активная она только два часа в день, при чём в любой период суток. Это могло быть раннее утро, или наоборот поздний вечер. В остальное время она была уставшая, сонная и утомлённая. Чертополох машет ей рукой, чтобы она его заметила и убирает книжечку в карман.

– Ты, как всегда, как будто не спавшая вовсе, – хотя он знал, что Манка может проспать и десять, и тринадцать, и даже двадцать часов, при том, что каждый раз она чувствовала себя не выспавшейся.

– Меня потому и зовут Манка, потому что я высыпаюсь, но не высыпаюсь, – говорит она и садится напротив него, уложив локти на стол, а на них голову, – Ты сегодня без хвостика.

– Не зови его так, пожалуйста, – говорит Чертополох, хмуро сдвинув розовые брови.

– Да ладно, не злись, он ведь и правда везде таскается за тобой едва ли не с того самого первого дня, как его привезли сюда.

– Что поделать, если так с нами распорядилась судьба, к тому же ему нужно было показать, как себя тут надо вести, – пожал плечами Чертополох и положил ладонь на чёрные длинные волосы, – Тебе кофе принести?

– Да, как всегда, – кивнула Манка и повернула голову на бок, удобно устроившись щекой на руках.

– С молоком и три ложки сахара? –улыбаясь спрашивает Чертополох.

– Да. И с карамелькой на дне, – кивает она.

Скоро перед ней поставили небольшую кружку с нарисованным на ней зайчиком. Манка взяла длинную тоненькую ложечку и перемешала жидкость внутри кружки. На дне мелодично позвякивала карамельная конфета и потихоньку таяла.

– Кстати, а что за женщина к нам пришла работать? Ты всё сборище не спускал с неё глаз. Ты её знаешь? Как же её зовут…

– Птица. Да, я её знаю. Она уже работала тут годом ранее. Ещё до того, как привезли тебя. Она была очень хорошей, многие из тех, кто ушёл, любили её. Например, Удильщик, я думаю ты его ещё помнишь.

– Тот парень, который рисует невидимые картины?

– Да, он. Именно она научила Соловей играть на гитаре.

– Расскажешь о ней?

– Не знаю, может быть позже…

Глава 6. Чертополох. День первый

Сегодня в Гнездище вернулась Птица. Это было неожиданно для меня. Столь же неожиданно, как когда Кукушка объявила, что улетает от нас и на её месте теперь будет Филин. Я тогда подумал, что это к худшему. Не то, чтобы я не любил Филина, просто раньше я воспринимал его как-то иначе: дотошным и строгим дядькой. Как оказалось, нет. Я многого не знал о нём и, чем больше узнавал, тем сильнее его уважал. Я узнал, что именно он занимается поиском квартир для нас, что он так часто прогуливал свои же уроки, потому что улаживал конфликты с теми, кто сбегал в город. Узнал, что он часто позволяет себе пить в Гнездище после отбоя. Поэтому ночью нас мониторили именно Ляля и Длинный Каа. Филин в это время предпочитает исчезать от нас. Узнал, что он бесконечный вдовец, коим сам себя считает, а детки его – бесконечные мы.

Я начал уважать его. Особенно в тот самый день. Я помню, как лежал в лазарете с перебитыми ребрами и сломанной рукой, а Филин приходил ко мне, приносил учебники и еду, иногда заходил даже ночью и приносил сладости: молочный коктейль в коробочке и вафли, которые явно таскал из шкафчиков в Тарелке. Тогда я и узнал, что каждую ночь, после отбоя, он выпивает.

Он пришёл ко мне не пьяный. Ничего не выдавало его, кроме запаха. У меня на таких чуйка.

– Вы пили? –спросил тогда я.

Он честно ответил, что пил и предложил уйти, если это так меня смущает. Меня не смущало. Больше было интересно, зачем он пришёл. Вскоре я узнал зачем. Ему было интересно узнать, почему мы подрались.

Я соврал ему о том, что меня просто взбесили и я не потерпел того, как со мной разговаривали. Он, кажется, сделал вид, что поверил.

Второй раз он открылся для меня тогда, когда уходили старшие, когда исчезли Чайка и Соловей, когда накрыло Удильщика. Он тогда запер его в своём кабинете и не выпускал до самого утра. Асмодей исцарапал всю дверь, но она не открылась. Я всё ещё не могу понять, как Филин вытащил Удильщика оттуда, но он остался, а утром они с Асмодеем наконец уехали, как мне казалось, в лучшую жизнь.

Я был уверен, что Удильщик рано или поздно покончит с собой или уйдёт вслед за Чайкой, но этого не произошло, видимо, Асмодей и Филин держат его здесь также крепко, как здесь меня держат Манка и Чиж, хотя Манке, из нас троих, более свойственно убегать туда. Возможно, поэтому она так много спит и не высыпается. Иногда я начинаю бояться, что она не проснётся вообще.

Касаемо Птицы, я был уверен, что она тоже ушла туда, но она вернулась. Оттуда обычно не возвращаются, а она вернулась. Это значит, что она была где-то в другом месте. Я не буду расспрашивать её об этом. К тому же, если у нас остались те же отношения, что и десять лет назад, она сама всё расскажет. Она была той, кто приходил ко мне, когда я боялся темноты, она подарила мне свой гербарий и назвала меня Чертополохом. Его я, кстати, всё ещё храню. Мой цветок, залитый в стеклянный шарик, я всё ещё ношу на шее.

Она часто пропадала на всяких музыкальных фестивалях, о которых рассказывала потом мне, из-за этого я тоже мечтал научиться играть. С одного из таких фестивалей она притащила Рыжую. Совсем маленькую, года два отроду. С того момента она всегда ходила грустная и всё своё время проводила с ней. Я, иногда, даже ревновал. А через год она пропала, оставив Рыжую здесь. А потом её забрал Шаман.

Я был удивлён, когда узнал, что Филин ходит к ним каждую неделю и проверяет, всё ли у Рыжей хорошо. Видимо всё отлично, раз она ещё не вернулась сюда.

Мне кажется, что Птица вернулась за ней. Она явно не могла оставить тут дочь. Но почему вернулась сюда, а не к Шаману напрямую?

Глава 7. Птица. Интермедиа

Я усадила его на стул перед зеркалом, сама не понимая почему, ведь к этому моменту он окончательно ослеп. Сегодня был очередной сеанс терапии, после которого врач сообщил не самые радостные новости. Ему осталось около пяти месяцев и вряд ли болезнь отступит так скоро. У него начали сильно опадать волосы и сегодня он сам принял решение о том, что хочет от них избавиться.

Сперва мы собрали основную длину в тугую косу, которую я осторожно срезала ножницами и завязала с двух сторон. Он не знал, что я хочу её себе оставить. После этого длинна волос стала сильно короче. Включаю машинку и начинаю осторожно срезать ею остатки того, что когда-то сияло светлой пшеничной роскошью. Было сложно представить Старого без его длинной косы, которая была какой-то личной его изюминкой. Так, из красивого мужчины с чертами викинга он превращался в обычного худого и слабого старика, с чем и мне и ему было тяжело смириться.

Волосы падали длинными белыми снежинками на пол, образуя под моими ногами небольшие белые дорожки. Я замечала, как при каждом новом движении моих рук его лицо становилось всё более грустным и серым. Я понимала, что возможно это последнее мгновение, которое мне стоило бы запомнить, перед тем как наконец–таки его отпустить.

Когда наконец его голова обрита и последние обрезки волос опускаются на пол, я начинаю плакать. Он, по-моему, это почувствовал, несмотря на то что слезы капали бесшумно, даже не всхлипывая. Он провёл сухой рукой по голове, и я увидела, как из его серых глаз тоже потекла крупная чистая слезинка. Я начинаю плакать сильнее. Включаю машинку и безжалостно провожу ею по своей голове. Вслед за белыми прядями на пол падают мои – темно-каштановые.

Он это понял, он это почувствовал, но молчал, не останавливая меня. Мой старик понимал, что это будет бесполезно. После того, как моя голова была такой же гладкой как у него, он вздохнул. Я взяла его руку и провела по своей лысой голове. Мы заплакали и обнялись.

Вопреки прогнозам врачей он прожил ещё три года. А после похорон мы наконец-то друг друга отпустили.

Я поняла, что настало время вернуться.

Глава 8. Гнездище

В столовой шумно, только что закончилась первая половина учебного дня и все дети спустились на первый этаж корпуса на обед. Все наконец-то проснулись, стрекочут и что-то обсуждают. Первые три урока прошли хорошо. Птица даже вспомнила, каково это, стоять перед десятками заинтересованных глаз и что-то рассказывать. В какой-то момент она уже начинала терять связь с реальностью и говорила–говорила–говорила, а просыпалась в тот момент, когда дети начинали разминать затёкшие запястья и ладони, не успевая за полётом её мысли. Тогда она останавливалась и давала небольшое время на отдых, который всё равно занимали беседы, уже на более отвлечённые темы. Птенцам не терпелось разнюхать нового человека, распробовать, нарисовать для себя какую–то картинку, исходя из которой можно было понять, как сложатся их дальнейшее взаимоотношение.

– Как продвигаются тяжёлые рабочие будни? –Филин подсаживается рядом за учительский стол, – Тебя никто не обижает?

– Нет, – отвечает Птица, – Всё хорошо, они очень внимательно меня слушают, задают вопросы, интересуются. Больше, конечно, мной, чем учёбой.

– Всегда так, меня они, как нового директора тоже долго разнюхивали. Теперь у нас полная гармония и взаимопонимание.

Филин расставляет на столе тарелки и складывает два подноса, свой и её, друг на друга.

– Ты, наверное, хочешь спросить, когда я собираюсь идти в лес и собираюсь ли взять тебя с собой?

– По правде говоря, нет, – оживает Птица, – Но раз уж ты заговорил об этом, мне действительно бы хотелось это знать.

– Завтра после уроков. Они будут ждать нас, я предупредил Шамана, что ты тоже со мной будешь, – отозвался Филин и наконец взял ложку.

– Как? Уже завтра? – Птица растерялась. Она и представить себе не могла, что долгожданная встреча состоится так скоро, будто не этого она ждала с таким нетерпением.

– Ну да, я хожу туда каждый четверг. Завтра у нас что? Правильно, четверг, – Филин пожимает плечами и вытягивает руку к соседнему столу, где маленький, растерявшийся птенчик не знал, куда ему деть вторую половину разрезанного яблока, которую он, по каким-то своим причинам, не смог осилить. Половинка тут же перекочевала в руку директора. Птенец же засиял так, словно отдал директору не фруктовый детский десерт, а грамоту за особые заслуги перед подрастающим поколением.

– Я не знала этого, – Птица следит за перемещением яблока из руки Филина на блюдце, – Не доедаешь?

– Не поверишь, аппетит у меня просто зверский. Фрукты я им таскать в тарелку разрешаю только в том случае, если они цельные, и то, лично посылаю раз в неделю туда кого-нибудь из старших вычищать из холодильника уже испорченные плоды. Пусть лучше они уходят в меня, чем в мусорку. Чего добру пропадать?

– Ты и в институте доедал за меня, – улыбается Птица, – Удивительно, что с таким аппетитом ты не раздулся как ёлочный шарик.

– Генетика, – пожимает плечами Филин.

Остаток учебного дня пролетел незаметно, три последних урока и одно музыкальное пролетели быстро, но у Птицы из головы не выходила мысль о том, что же ей завтра нужно будет сказать? Ведь они с Рыжей так долго не виделись…

По пути в свою комнату на третьем этаже, она остановилась. Внимание привлекла небольшая, сложенная в оригами птица с большим глазом, пришпиленная на штору небольшой иголочкой. Хвостик иголочки пронзил бумажную птицу так, чтобы находиться как раз в том месте, где у животного должен быть глаз. Это была портновская булавка с большим зелёным шариком, так что птичка и впрямь словно наблюдала за ней глазом. Птица осторожно сняла оригами со шторы и развернула.

«Всем потерянным мам птицам для возвращения птенцов. К 306.Чт.»

Птица не сомневалась, что послание было именно ей, очевидно, что кроме неё, в Гнездище, потерянных мам–птиц не водилось. Первое время она помялась, сомневаясь, стоит ли ей вообще туда идти, однако, ноги сами привели её к дверям, и она постучалась.

Дверь открыл уже знакомый розовокудрый молодой человек с пятнами витилиго на лице.

– А, это ты. Я могла догадаться, – сказала Птица, оглядев Чертополоха с ног до головы.

– Смотрю, ты откликнулась на мой зов, – улыбнулся Чертополох и открыл ей дверь пошире, – Что ж, входи, тебе повезло, что никого нет.

– И неужели это просто совпадение? –хмыкнула Птица, но всё же вошла.

– Совпадение или нет, но ты пришла сюда. Присаживайся. Кровать у окна –моя, но ты можешь занять любую.

Чертополох провёл её к своей кровати у окна и сел на табуретку рядом, скрестив ноги по-турецки. Некоторое время они молчали, глядя друг на друга. Он удивлялся тому, что за десять лет она почти не изменилась, только морщины у губ и рта предательски указывали на возраст. Она же удивлялась тому, как быстро он вырос из шестилетнего щуплого мальчишки в высокого красивого юношу.

– Ты так изменился.

– А ты – почти нет. Я рад, что ты вернулась. Мне тебя не хватало.

– Хочешь узнать, почему я ушла?

– Нет, не хочу.

– Тогда к чему записка?

– Хотел увидеть тебя вне кабинета и твоих трудовых обязанностей. Поговорить не с воспитателем, а человеком. Я знаю, зачем ты вернулась. Точнее говоря, за кем. Но я думал, что ты ушла навсегда.

– Нет, я никогда туда не стремилась, – Птица качает головой.

– Тебя бы там и не приняли.

– А тебя?

Чертополох молчит. То ли не хочет отвечать на вопрос, то ли не может, а потому быстро соскальзывает с темы после небольшой паузы.

– Ты хочешь спросить о ней? Спрашивай.

Теперь молчит Птица. Последнее время очень многие хотят поговорить с ней о Рыжей, но с самой Рыжей говорить она пока не знает как.

– Да. Какая она сейчас?

– Она очень похожа на тебя, – слова Чертополоха заставляют её поднять на него глаза и перестать теребить бумажную птицу, – Свободолюбивая, как ты, и дерзкая. Сколько кровушки она попила у Филина, ты бы видела. Она убегала по нескольку раз в месяц, но к вечеру возвращалась. Почти всегда убегала в лес и, на удивление, ни разу не заблудилась. Там Шаман и нашёл её. Она выросла у меня на глазах, так что я знаю, о чём говорю. С ней справиться мог только Филин и Клубочек. Первое время она часто спрашивала про тебя и про Музыканта. Филин не знал, что отвечать. А потом, наверное, забыла. Я думаю, она вспомнит. Точно вспомнит, если ты поговоришь с ней. И спросит тебя, куда ты делась и что стало с Музыкантом.

– Он утонул.

– Что?

– На одном из слётов авторской песни, куда приехал с Рыжей. Они отправились на сплав на байдарках. Там он утонул. Рыжая осталась на мне. У неё теперь не осталось ни мамы, ни папы. Только я. Я забрала её и принесла сюда.

Чертополох молчит, лишь коротко и часто кивает пушистой головой, словно это и впрямь цветок качается от ветра.

– Извини, я не знал, этого, – говорит в конце концов он, – Ты любила его? Поэтому забрала Рыжую к себе и не бросила? Она стала тебе как дочь в то время, как вы с ним познакомились?

– Я думаю, что да. Мне было безумно жаль этого ребёнка. У неё, как и у меня, не осталось никого.

– А Старый?

Птица поджимает губы и отводит взгляд. Ком, застрявший в горле мешает ей говорить, но Чертополох и так понимает всё, что она не может сказать, без слов.

– Это у него ты была все десять лет? –осторожно спрашивает он.

Птица кивает и утирает подступившие к глазам слёзы.

– Что его убило?

– Старость, слепота и рак, – отозвалась Птица, после глубокого вдоха, – Он написал мне через год, после того как я принесла Рыжую сюда. Она была слишком маленькая, чтобы я взяла её с собой, но, вместе с тем, я знала, что это будет долгая разлука, поэтому оставила её здесь. Но я не знала, что это затянется так на долго, а когда поняла, то прошло уже пять лет, а ситуация не менялась вообще. Я не звонила и не присылала писем, потому что боялась. Думала: когда Старый поймёт, что у меня есть что-то дорогое помимо него, решит уйти раньше, чтобы не отнимать у меня время. Он слеп. Медленно и долго, также медленно и долго съедала его болезнь. Я учила его жить без зрения и наделась на ремиссию, но она всё не наступала. Вместе с этим летело время, и я очнулась уже тогда, когда стояла у свежей могилы, понимая, что пора бы вернуться домой.

Чертополох кивает. Он знал, что Птицу не придётся расспрашивать, да ему и не хотелось этого. Она сама ему всё рассказала, как он и предполагал. У неё накопилось слишком много несказанных слов, которые нужно было отпустить. Он был уверен, что от этого ей хотя бы стало бы легче.

– Сходи к ней. Скажи всё то, что сказала мне. Она тебя вспомнит, но, мне кажется, от Шамана уже не уйдёт. Она, как и ты однажды, нашла своё место в жизни. Хотя знаешь, мне кажется, она будет рада понять, что в этом мире всё это время она была не одна. И где–то, на другом краю мира, была та, кто любит её всем сердцем. Ты не сделала ей ничего плохого и у неё нет повода тебя ненавидеть. Открой ей своё сердце и распусти, наконец, свои крылья.

Птица слушает, и слова Чертополоха её успокаивают. Ей приятно слышать это именно от него. Брала гордость от того, что такой плаксивый и робкий мальчишка возмужал и стал настоящим человеком, на которого можно положиться.

– Приходи к нам на круг. Мы собираемся каждый месяц на этаже. В этот раз будет вечер песен и стихов. Я думаю, тебе было бы это интересно послушать.

Птица кивает. Они сидят так ещё несколько минут и молчат, пока не звенит очередной звонок и коридоры не начинают наполняться голосами. Тогда Птица наконец ушла, чтобы не смущать соседей Чертополоха после того, как они придут.

Чертополох. Интермедиа

Я видел, как она уходит. С большим чемоданом и почти ночью. Оставляет записку на столе первого этажа для Кукушки. Я стоял в длинной зелёной майке и смотрел на неё, когда она меня заметила. Она подошла ко мне и погладила по пушистой голове. Села на корточки и сказала: «Скоро увидимся, малыш, не скучай. И вот ещё что: пообещай мне защищать и оберегать её. Я надеюсь на тебя, малыш. Скоро увидимся». Она обняла меня на прощанье и повесила на шею тяжелый кулон, похожий на шарик. И ушла. В луче лунного света я рассмотрел его и увидел маленький цветок чертополоха внутри стекла.

И я защищал. Вступался за меленького рыжего птенчика, читал ей на ночь сказки и приходил, когда она боялась темноты, ведь вдвоём темноты бояться было не так страшно. Потом она начала расти и защищать себя могла уже сама. Рос и я, от чего связь между нами со временем пошла на спад.

Я часто приходил в коридор, где мы попрощались. Тогда я не знал, что «скоро увидимся» случится только через десять лет.

Глава 9. Сапфировый город. Лес

Они сели в автобус на остановке не далеко от Гнездища. Автобусы по городу ходили часто, поэтому не составило труда добраться до пригорода. Филин нёс в руках папку с нужными документами, а Птица была налегке. От конечной остановки пришлось ещё несколько минут идти до леса, а там –ещё около часа. Его они скоротали за непринуждённой беседой о детях и Гнездище, учителях и уроках, свечках и других традициях, которые появлялись и исчезали с приходом и уходом в гнездо детей. Наконец, из-за голых зарослей весенних деревьев на пути показалась небольшая ухоженная деревянная изба. Птица встала на месте, как только они приблизились.

– Ты уверен, что мне стоит туда идти? –вдруг спросила она.

– О как, вы, барышня, решили дать заднюю перед самым финишем? Нет уж, вперёд, – Филин подтолкнул её в плечо, и она была вынуждена идти.

Внутри было уютно. Большая кухня как раз при входе, с печью, за которой была небольшая комната, где, видимо, спал Шаман. Он встретил их на кухне, один. Филин и Птица застали его в тот момент, когда он как раз заваривал чай для гостей.

Птица с интересом рассматривала убранство вокруг, однако это не было похоже на место, где жил подросток. Не было личного уголка с туалетным столиком, шкафа или комода под вещи, даже место под кровать не было.

– Она захотела жить на чердаке, оттуда проще попасть на крышу и к небу, – сказал Шаман, словно прочитав её мысли, а затем подошёл к крутой лестнице на чердак, – Радость моя, спускайся, дядя Филин пришёл.

Наверху сразу закопошились и с лестницы спустилась девочка с огненно-рыжими волосами. Она перепрыгнула последнюю ступеньку и бросилась обниматься с Филином.

– Здравствуйте! А я видела, как вы шли.

– Привет, хулиганка, как поживаешь? Я тут не один, как ты заметила. Хочу познакомить тебя со своей подругой, – Филин повернулся и представил девочке Птицу.

Рыжая, как вежливый ребёнок, отошла от Филина, чтобы поздороваться с Птицей.

В её лице слишком явно угадывались черты её отца. Тот же конопатый и вздёрнутый нос, зелёные, как малахит, глаза с хитрым прищуром, улыбка, по–ребячески кривоватая и большие передние зубы. Остричь волосы и нацепить мальчишескую рубаху –было бы невозможно отличить её от юного Музыканта. От того у Птицы в сердце неприятно заныло.

– Здравствуйте, – сказала Птица и пожала тонкую девичью ручку.

Шаман напоил их чаем, пока Рыжая рассказывала Филину о том, куда они ходили и где с Шаманом были. Как она чуть не свалилась вчера в лесной ручей, как кормили белок, как Шаман показывал ей магию первых подснежников, как они встречали первых жаворонков и журавлей. А Птица сидела и любовалась ею, осознавая, какой же огромный период её детства она пропустила.

– Пойдём со мной, – негромко пригласил её Шаман и увёл на улицу, где Птица наконец вдохнула грудь свежего воздуха, проглатывая ком в горле.

– Что ты хотел сказать мне?

– Я рад, что ты вернулась, – сказал он, глядя на неё сизым, неожиданно тёплым взглядом, – Я знаю, где ты была. Мне жаль того, что случилось со Старым, но хочу сказать тебе спасибо.

– За что? –удивилась вдруг Птица.

– За то, что ты была с ним. Ты знаешь, что в его жизни никого не было ближе тебя. Я не осуждаю тебя за твой выбор, ты всё сделала правильно тогда.

– Но теперь я потеряла семью. Последнее, что у меня было теперь не моё, да о чём я говорю? Оно никогда моим и не было, – Птица отвернулась от Шамана и слёзы потекли по её щекам.

– А, по-моему, как раз наоборот. Теряя одно, мы обретаем другое. Что-то новое. Деревья каждый год теряют листья, но каждую весну они снова вырастают. Порой, даже краше чем прежде. Ты ничего не потеряла, а встала на путь большого приобретения.

– Она помнит меня?

– Боюсь, что пока нет. Но я знаю, как ей напомнить. То, что ты пришла сюда –уже большой шаг на пути к её сердцу. Я постараюсь тебе помочь.

– Зачем?

– Мы оба однажды потеряли кого-то из её семьи. Теперь будет страшно потерять снова.

– Ты знал её семью?

– Я знал её бабушку. Мать Музыканта. Мы были молоды и влюблены. А теперь я воспитываю её внучку. А ты помогала её сыну растить её. Почему бы теперь не отплатить любовью за любовь?

– Я не знала этого, – сказала Птица, утирая слёзы. Она достала из кармана небольшую книжечку с коричневой обложкой, которую протянула Шаману.

– Возьми. Это дневник Музыканта. И мой фотоальбом. Я вклеивала туда фотографии, которые у меня были, чтобы сохранить их после его смерти. Отдай его ей, хорошо?

– Хорошо, – улыбнулся Шаман и принял книжечку в руки, – пожалуй я отдам ей ещё кое-что, – Шаман загадочно улыбнулся и запустил ладонь в волосы Птицы, откуда вытащил длинное тёмно-коричневое перо. Он осторожно вложил его в дневник Музыканта. Птица улыбнулась и, подойдя, осторожно обняла Шамана.

– Спасибо тебе.

Позже они ушли. Филин собрал необходимые наблюдения в документах и, пожав руку, попрощался с Шаманом, оставив Рыжей гостинцы. Девочка наблюдала за их спинами из окна, пока они не скрылись за деревьями.

– Эта Птица, кто она? Она всё время так странно на меня смотрела, мне даже стало не по себе, – наконец поделилась своими впечатлениями о встрече Рыжая.

– Позволь мне рассказать тебе одну историю, – сказал Шаман и сел за столом напротив Рыжей.

– Давай. Я люблю твои истории. Эта как-то связна с ней?

Шаман улыбнулся, но вместо ответа всё-таки начал историю:

– Не так что бы давно, но всё-таки не близко, жила была одна Птица. Она очень любила летать и петь. Была свободна и счастлива, вила себе гнездо, таскала в него прутья и драгоценные камушки. И вот, однажды, вернувшись в своё гнездо с охоты, птица увидела в своём гнезде крошечного птенца. Сначала птица не поняла, что с ним делать, выгнать или оставить? Долго птица разглядывала малыша. А он спал себе в чужом гнезде и выглядел до того беззащитным, что сердце птицы растаяло и она решила его оставить.

Время шло, птица и птенец сдружились. Она кормила его, чистила ему пёрышки, оберегала, накрывала своими крыльями в дождь, приносила ему блестящие игрушки и играла с ним. Птенец постепенно рос и креп. И вот, однажды, птица улетела на охоту. Там она столкнулась с множеством бед. Сильный ветер, хищники и другие несчастья настигли птицу. Она не смогла вернуться, а птенец остался один.

Пока за ним присматривали птицы из соседних гнёзд. Кормили его и защищали, укрывали от бурь, согревали в своих гнёздах. Так птенец и вырос, всё чаще и чаще улетал он из гнезда, пока не встретил крупного коршуна, с которым подружился и остался жить.

Птица всё же вернулась в своё гнездо, преодолев бури и ненастья. Но оно было пустое. Птенца там уже не было.

Тогда птица отправилась его искать. Она нашла птенца, в гнезде у коршуна, который продолжал заботиться о нём, обучал охотиться и летать. Птица была рада, что нашёлся кто-то, кто смог позаботиться о её птенце, но она очень испугалась того, что птенец не сможет её вспомнить. Тогда она пообещала себе сделать всё, чтобы снова подружиться со своим птенцом, а теперь и с его новым другом –коршуном.

– Как же поступила Птица дальше? –Спросила Рыжая, уже понимая, к чему сейчас клонит Шаман.

– Я не знаю. Но мне кажется, что это зависит теперь от птенца тоже.

Шаман достал из кармана длинное коричневое перо и протянул Рыжей. Девочка приняла его и внимательно рассмотрела.

– Она просила передать это тебе, – сказал он и положил перед ней маленькую книжечку в коричневой обложке, – И это тоже. Я думаю, это поможет прояснить птенцу кое-что важное. И, быть может, они с Птицей снова будут дружить.

Рыжая взяла в руки книжечку и открыла. На первой же странице она увидела групповую фотографию людей, среди которых она узнала Птицу. Она стояла рядом с мужчиной, в чертах лица которого угадывалось что–то, что Рыжая видела в зеркале каждый день.

Глава 10. Сапфировый город

Капель с каждым днём капает всё реже и тише, проталины становятся больше, а белый снег сменяется неприятной весенней грязью. Мартовское небо начинает клониться в сторону апреля. В воздухе пахнет приближающимся летом.

В городе в это время становится шумно. Поют птицы, общаются выползшие под солнце люди, на улочках играет музыка, появляются уличные танцоры и музыканты, шахматные столики на набережной снова начинают наполняться старичками, решившими сыграть партейку-другую.

Птица любит набережные. Любит прохладный ветер с реки, толпы разноцветно одетых людей, здешних музыкантов и старичков с шахматами. Всё это придаёт ей какое–то особенное настроение. Она любит подходить к местным торговцам, рассматривать украшения, книги, приятную и красивую мелочь, среди которой что-нибудь обязательно купит и повесит на руку, шею или вплетёт в волосы. Сегодня она так наткнулась на небольшой островок из картин. Разных: больших и маленьких. Все картины были необычные и содержали в себе какие–то абстрактные образы людей и животных, но цвета были подобраны абсолютно хаотично. Вот, казалось бы, жираф, который должен был быть жёлтым, почему-то был синим в фиолетовое пятно, да и искривлён на маленьком полотне он был так, словно его туда пытались запихать как в коробку. Все эти картины объединяло одно –знакомый почерк, который она ранее находила на стенах Гнездища, партах, а также тетрадях, поэтому она подняла глаза и поискала глазами автора или, хотя бы, торговца.

– Что, нравится? –Мужской голос послышался за спиной. Как оказалось, человек всё это время стоял позади и рассматривал картину вместе с ней.

– Я знала, что это ты, – улыбнулась Птица, не оборачиваясь, – Почти сразу догадалась.

Высокий темноволосый кудрявый парень вышел из-за её спины и сел на высокий раскладной стул рядом с картинами.

– Я тоже сразу знал, что это Вы. Я рад Вас видеть, – парень улыбнулся и, протянув руку, приобнял Птицу.

– Здравствуй, Удильщик, как поживаешь? –Улыбнулась она, приобняв молодого человека в ответ.

– Всё в порядке, спасибо.

– Слышала, что ты живёшь с Асмодеем. Как у него дела?

– Всё хорошо. Он торгует всякими редкими вещами, типа винтажных панкушных шмоток или украшений, иногда камнями, но сейчас уже реже.

– Да, я знаю, Филин рассказывал про историю, когда его поймали.

– Так, Вы вернулись в Гнездище? Давно?

– Две недели назад. Я решила, что там всё-таки по истине моё место. К тому же это не далеко от Рыжей, – отозвалась она, чуть улыбнувшись.

– Рад, очень рад, – Удильщик улыбнулся. Он не стал доставать её вопросами о Рыжей, Шамане, о том, где она была, за что Птица была ему благодарна, – Как дела у Чертополоха? Этот пришибленный так и таскается за ним?

– Да, у них всё хорошо. И почему же пришибленный? Чиж вполне хороший парень. Просто со своими тараканами в голове.

– Я не люблю людей из Псовых окраин, а он оттуда. Они все какие–то агрессивные, хотя есть и там хорошие люди.

– Вижу, у тебя процветает бизнес. Много зарабатываешь?

– На жизнь хватает. К тому же у меня часто покупают. Филин берёт иногда, а уж Длинный Каа мой завсегдатай клиент. Хотя по нему и не скажешь.

– Вот уж точно, – улыбается Птица, а затем, всё же осторожно спрашивает: – Как ты справился?

– С чем? –Не понимает Удильщик, хотя предполагает, к чему всё идёт.

– С Чайкой.

– Никак, – Удильщик хмуро сдвигает брови и достаёт сигарету, – Она ушла. Вместе с Соловей. Я всё ещё в это не верю.

– Ты знал, что она уйдёт?

– Догадывался. Я был не в праве её останавливать. К тому же мы не были с нею связаны, а Соловей и вовсе меня не любила. Вот сестрички и упорхнули, оставив на память лишь свой цветастый гамак. Я, кстати, только в нём теперь и засыпаю.

– Мне жаль.

– Меня радует лишь то, то на потолке в их комнате всё ещё красуются мои киты и их птицы. Теперь, видимо, это единственный след, который мы оставили вместе. Но ты всё ещё можешь видеть их.

– О чём ты говоришь? –не поняла Птица.

– Они блуждают по крыше. Каждую весну и осень в Перелётный день на крыше находят птичьи следы, описанные белой краской. Знаешь, такие, как будто бы она запачкалась и присела отдохнуть. Потом, после первого весеннего дождя они пропадают. Это местная легенда вроде как.

– А это не может быть кто-то из местных почитает память ушедших?

– Не знаю. Может быть и так. Но легенды нужны для того, чтобы в них верить.

Они замолчали. Птица не находила слов, чтобы как-то замять случившуюся смысловую паузу, а может просто молчала из скорби или уважения к стойкости Удильщика, который сейчас просто курил. Затушив сигарету и аккуратно положив её в карман, он взял в руки одну из картин и протянул её Птице.

– Возьми. Насовсем.

Холстик небольшой, размером в обычный бумажный лист. Он закрашен тёмно–фиолетовой краской, с редкими разноцветными пятнами, а в центре – яркое жёлтое пятно. К пятну тянутся рельсы, на шпалах которых отпечатаны множество следов разных животных, которые, видимо, ушли к таинственному свечению.

– Это Лимб, – поясняет Удильщик, – Я никогда не был там, но думаю, что дорога туда выглядит именно так.

– Сколько я тебе должна за неё?

– Ни сколько.

– Нет, я хочу заплатить.

Удильщик смотрит на неё оценивающим взглядом, словно прикидывая, что он хочет взять взамен.

– Дай мне своё перо.

– Что? Но у меня нет! –Возмущается Птица, ведь чего–чего, а перьев у неё давно не водилось.

Удильщик улыбнулся и осторожно запустил ладонь в её волосы, как это недавно сделал Шаман, и точно также вытянул из них тёмное пёрышко.

– А это тогда что?

Птица улыбнулась и коснулась ладонью места, откуда было вытащено перо.

– Спасибо. Я думаю, оно принесёт мне удачу, – с улыбкой добавил Удильщик.

Птица поднималась по лестнице, когда её внимание привлекла уже знакомая оригами–птичка, приколотая на иголочку к шторе. Очередное послание.

«Стоянка К 306. Перелётным птицам глинтвейн в подарок».

Птица вскинула бровь, но всё же решила зайти. В комнате на этот раз Чертополоха не было. На кровати, ближайшей к дверям, сидела Рыжая, которую Птица совсем не ожидала увидеть. С их последней встречи прошло три дня, но Птица даже не думала, что она придёт сюда так скоро.

– Здравствуйте, – сказала она и поднялась навстречу Птице, – Я хочу поговорить с Вами. Я же правильно запомнила –Вы Птица?

Она кивает и кладёт картину Удильщика на кровать.

– Я пришла поговорить с Вами. Я прочитала то, что Вы мне передали. Кажется, Вы были очень близки с моим отцом, когда я была совсем маленькой. Шаман сказал, что это Вы забрали меня после его смерти.

Птица снова кивает.

– Я Вас почти не помню, но видела много фотографий. Расскажите пожалуйста, что случилось.

Птица вздохнула и опустилась на кровать.

– Это очень длинная история. Я думаю, ты уже знаешь, что мы с твоим отцом были очень близки друг к другу. Да, я забрала тебя, когда он погиб и привезла сюда. Я хотела вырастить тебя, как свою дочь, потому что успела к тебе привязаться за то время, которое мы проводили вместе с тобой и твоим папой. Ты очень похожа на него, и я не хотела оставлять тебя одну. Однако через год, после того как я принесла тебя сюда, мне пришлось уехать. Видишь ли, я тоже росла без родителей. Меня воспитывал старый байкер, которого я потом тоже считала отцом. Он научил меня многому, как и тебя сейчас учит Шаман. Потом я выросла и стала жить своей жизнью, а он переехал в деревушку, не далеко за городом. Так вот, он прислал мне письмо с просьбой о помощи. У него нашли болезнь, из-за которой он начал слепнуть. Тогда я встала перед тяжёлым выбором. Было сложно увести тебя с собой, потому что ухаживать за вами двумя у меня бы не получилось. Я думала, что это не на долго. Хотела помочь ему вылечиться или научиться жить по–другому. Но с каждой неделей ему становилось всё хуже и хуже. Это растянулось на долгих десять лет. Мне пришлось учить его жить наощупь, читать по Брайлю и ходить с тростью, а болезнь всё не отступала. Последние три года он начал забывать меня, пугался моего голоса и всё реже вставал с постели. Я чувствовала себя так, будто мы тонем в каком–то ужасно липком болоте, а я пытаюсь его вытащить, барахтаюсь изо всех сил, но получалось дерьмово. Я знала, что о тебе здесь позаботятся. Чертополох, Филин в конце концов. Иногда я все–таки посылала тебе посылки, но без обратного адреса, а когда поняла, что ты можешь меня и не вспомнить, перестала вписывать и адресата. Я чувствовала себя ужасно все эти десять с лишним лет. Смерть твоего отца, болезнь близкого человека, потеря тебя. Всё это давило на меня огромным тяжелым камнем, который того и гляди меня придавит. Нашлась лишь маленькая отрада, луч света в том, что я хоть как-то облегчаю жизнь своего Старика. Я почувствовала пустоту, когда он ушел и наконец поняла, что могу заполнить эту пустоту возвращением сюда. Узнала, что тебя забрал Шаман и долго не решалась прийти, потому что боялась осуждения. Со стороны Филина или тебя, хотя ты меня и не помнишь. Я не пытаюсь оправдываться или давить на жалость. Ты хотела услышать правду –я тебе её рассказываю. Прости, если мои слова тебя обидели.

Птица вздохнула и прикрыла глаза. Несмотря на то, что она ожидала худшей реакции Рыжей, от этой исповеди ей и самой наконец–таки стало легче.

– Да… Вы правы, я Вас почти не помню, – тихо говорит Рыжая, – Но я рада, что Вы вернулись. И, раз уж дальнейший исход всё равно так или иначе зависит от птенца, я не хочу сторониться, – Рыжая протягивает руку и кладёт её поверх ладони Птицы, – Прилетайте ко мне почаще.

Птица улыбнулась самой счастливой улыбкой на свете, а грустные глаза наконец-то обрели свет и ясность.

– Можно тебя обнять?

Рыжая улыбнулась:

– Конечно можно.

И они обнялись.

Глава 11. Чертополох. День второй

Большая перемена, между четвёртым и пятым уроком у старшеклассников самая длинная – тридцать минут. За это время мы успеваем поесть, отдохнуть, кто-то бегает покурить за гараж, где у нас стоит автобус. Последний раз его выгоняли оттуда, наверное, когда я был в классе третьем, чтобы съездить на экскурсию в местный театр, а потом остаться на какой-то спектакль, который я сейчас, наверное, даже не вспомню. Обычно это время я трачу в Тарелке. Беру в столовой еду в контейнере и приношу сюда, чтобы заказать к ней кофе, который в столовой мне бы явно не сделали. Чиж, как всегда, со мной. Он не любит есть в столовой, а предпочитает закинуться парой бутербродов между уроками, чтобы не наедаться перед тренировкой. Он у меня баскетболист и, хоть особого фанатизма к спорту, после того случая я с ним не разделяю, всегда хожу на матчи, чтобы радоваться с ним его успехам. Обычно мы сидим втроём: я, он и Манка, но сегодня Клубочек задержала их на трудах, поэтому она опаздывает. И это хорошо, потому что к нам, брякнув деревянными бусинами занавесок, подходят трое: Сизый, Борщевик и Глист.

Сизый, как всегда, идёт впереди, переговариваясь с соратниками своим безобразным ртом, который всё ещё хранит шрам от операции. Из-за неё он когда-то, ещё худым и прыщавым мальчишкой с огромными передними зубами, звался Сизым Зайцем, а потом, когда Филин выбил нам финансирование и оплатил ему и ещё нескольким ребятам лечение, он остался просто Сизым. Но мы–то помним, мы всё помним. Борщевик и Глист, как всегда, идут чуть позади, словно личные охранники, хоть и каждый на полголовы ниже своего лидера, а Глист так и вовсе не выглядел угрожающе со своей жёлтой кожей и талией, в два раза уже любой женской, ещё и в одежде на пару размеров больше, он вообще выглядел как скелет.

– Сейчас что-то будет, – бормочет себе под нос Чиж и достаёт из кармана браслет с крупными чёрными камнями–бусинами, начиная их перебирать. Он всегда так делает, чтобы меньше нервничать. Как раз в этот момент Сизый, Борщевик и Глист берут стулья и подсаживаются к нам за столик.

– Привет, розовый, – говорит Сизый, не упуская очередной шуточки о моих волосах.

– И тебе привет, Зайчонок, – в тон отзываюсь я и ставлю на стол чашку с кофе.

Лицо его багровеет, а тёмные брови угрожающе хмурятся. Я задел его именно там, где он и ожидал, но каждый раз ведётся, как глупый ребёнок.

– Я уже давно не Заяц.

– Да, прости, – улыбаюсь я, сглаживая появившийся между нами накал, – Что-то хотел?

– Скоро выпускной, а это значит, что скоро нам пора бы заговорить о Лимбе.

Чиж усмехается и отводит взгляд, но я его скептицизма не разделяю. Он ещё совсем птенец по нашим меркам, так что истории о Лимбе и ушедших туда для него пока детские сказки. Он этого не видел, по счастливой случайности, а вот я с Лимбом уже был знаком. В Лимб ушли Чайка и Соловей, его часто рисует Удильщик и продаёт картины выпускникам, даже Длинный Каа верит в Лимб, хоть и считает себя человеком науки. Он часто кому–то снится, послания в Лимб и из него можно встретить на Шторах, а на чердаке ему посвящён даже целый алтарь. По-моему, в Гнездище даже есть тайное общество его приверженцев. Местные иллюминаты, блин. Кто-то его боится, кто-то грезит им, а кто-то, как я, не будит лихо, пока оно тихо.

– Зачем? –спрашиваю я, закинув ногу на ногу и взглянув на Сизого чуть сощурившись. Зачем он начал этот разговор? Почему со мной?

– Ты знаешь, – он внезапно говорит тише, словно пытается поведать мне какую–то тайну, – Поговаривают, что он уже отобрал тех, кто уйдёт.

– Кто поговаривает? –Я сажусь прямее и настораживаюсь. Чиж тоже навострил свои лопоухие локаторы.

– Я точно не знаю, но Менестрель сегодня на уроке рассказывал Малышу Генри о том, что ему приснилась длинная железная дорога в тёмном туннеле. Он шёл по нему, приближаясь к свету в его конце, как вдруг оттуда появился поезд и чуть не сбил его, но бедняга успел проснуться.

– Это же просто сон, – говорю я, а сам мотаю на ус, потому что это не первая подобная история, которую я слышу. Что-то похожее мне уже доводилось услышать, но, когда и от кого, я, к сожалению, вспомнить не могу.

– Хорошо, а как тебе то, что точно такой же сон уже снился Клёцке. Только вместо туннеля это было пустое метро. Она шла по рельсам на свет, только вот поезд настиг её уже сзади. И тоже –проснулась в самый важный момент.

– Откуда знаешь?

– Она сказала мне.

– Ну да…

По-моему, Сизый был озабочен. Ещё бы, о его романе с Клёцкой не знал, наверное, только глухой или слепой, хотя и такие у нас водились. И тоже были в курсе. Мне показалось, что Сизый пришел не для того, чтобы, как всегда, обменяться колкими любезностями, а за помощью. Холодный, грубый и жестокий Сизый пришёл ко мне, чтобы замолвить слово за свою суженную? Я даже забыл про то, что мы колотили друг друга класса до восьмого, пока не появился Чиж.

– Я подумал, может ты разузнаешь об этом?

– Откуда? –удивляюсь я, – Я здесь, по-моему, единственный, кто знает о Лимбе только из чужих рассказов.

– Не ври, я знаю, что Удильщик отдал тебе свои дневники. Он тоже, как и ты, был заинтересован Лимбом, особенно после выпуска.

Дневники Удильщика действительно были у меня, но никаких зацепок я там не нашёл, потому, в продолжение, начал вести свои, но Лимб по-прежнему оставался для меня незримой тайной.

– Там ничего нет.

– Тогда, может быть, тебе Птица поможет? –вдруг подаёт голос Борщевик.

– С чего Птица будет помогать мне?

– Ну… Она же с некоторых пор в отношениях с Шаманом.

– Этого я не знаю.

– Брось, у них почти общий ребёнок.

– А это тут при чём?

– Она явно ходит к ним в лес, чтобы с ней повидаться. Шаман знает всё, и о Лимбе, я думаю, тоже, – пожимает плечами Борщевик.

Наш разговор прерывает звонок и люди вокруг начинают подниматься с мест, чтобы ползти на уроки и не огрести за опоздание.

– Я подумаю, что с этим можно сделать, – говорю я, провожая взглядом поднявшуюся троицу, не спешу вставать сам.

Они говорят «спасибо» и уходят. Я и Чиж остаёмся вдвоём в опустевшей Тарелке.

– Неужели они верят во все эти сказки? –Спрашивает Чиж. Я вздыхаю, понимая, что моего дорогого друга, наконец-то пора посвятить в то, к чему он относится со скептицизмом. Придётся пожертвовать ради этого уроком у Кляксы. Не думаю, что она обидится. Хотя нет, обидится.

– Пойдём, я кое-что тебе покажу, – говорю я и, взяв сумку, иду не на уроки, а по коридорам корпуса, к лестнице на чердак.

Чердак обычно запирают, но уже добрая дюжина местных приловчилась открывать этот замок, так что это было бессмысленно, а кто-то даже сделал дубликат. Я завожу руку куда-то под деревянную обивку люка чердака и нашариваю в нём небольшой ключик на гвоздике, чтобы с лёгкостью его открыть и подняться наверх. Чиж следует за мной.

На чердаке пыльно. Куча коробок, инструментов, старых вещей и прочего хлама прошлых поколений. Нам нужно в самую глубь, куда местные уже давно протоптали дорожку: единственную не покрытую пылью зону здесь. Приходится нагибаться, так как крыша достаточно низкая, но при этом же она достаточно высокая, чтобы не ползти на коленях. Чтобы не идти по темноте, я нашариваю на ближайшем шкафу фонарик, который здесь оставляют предыдущие сталкеры для таких же как мы. Потом, естественно, по негласному правилу, мы вернём его туда же, где взяли. Иначе это будет просто свинство. Скоро свет от фонарика отражается от зеркала. Это значит, что мы пришли.

У стены, там, где две плоскости крыши сходятся в одной точке, стоит большое ростовое зеркало в старой резной раме. Оно из тех зеркал, которые раньше было принято закрывать на ночь ставнями. Они были раскрыты и пестрели множеством выцарапанных, выбитых, написанных и приклеенных на листочках, имён. Их было так много, что некоторые листочки и имена залезали друг на друга, что-то отвалилось и лежало под ногами. Перед зеркалом стояла небольшая длинная тумба с ящиком. На ней стояли свечи, статуэтки и всякий мусор, каковым не являлся. Перья, игрушки, оригами, пластилиновые и деревянные фигурки –всё это было подношением к нему.

– Что это? –спрашивает Чиж, оглядывая произведение искусства перед нами.

– Алтарь Лимбу, – отвечаю я и, присев на одно колено, открываю ящик. В нём лежит ещё одно зеркало, тоже большое, овальной формы. Я достаю его и вижу надпись на дне ящика.

«Не все то лживо, что невероятно.»

– Ты тоже веришь в эту чушь? –удивляется Чиж за моей спиной.

– Не знаю, верю я или нет, вот только о Лимбе знаю ещё с детства. Каждый выпуск у нас пропадает несколько человек. Количество всегда разное. Может один, а может десять. Сперва это пытались расследовать, находили подозреваемых, маньяков и убийц, на которых вешали их пропажи. На самом же деле никто из них не был причастен к исчезновению. Место, куда они исчезли –назвали Лимбом. Никто не знает где он и как выглядит, может его и нет вовсе, а это просто красивая легенда, но тем не менее уже сложилось несколько примет, по которым можно понять и распознать тех, кого Лимб уведёт к себе. Первый признак, как ты уже понял –это сны.

Я поднимаюсь с зеркалом в руках и протягиваю его Чижу.

– Вот, возьми и встань напротив, чтобы зеркало образовало коридор.

Он делает так как я сказал и скоро, в отражении алтаря, появляется зеркальный коридор, уходя в даль до бесконечности.

– Что ты видишь? –спрашиваю я.

– Ничего, – пожимает плечами Чиж, – Темноту.

– Ты не клеймённый. Есть поверье, что те, кого Лимб уже клеймил, в конце коридора увидят маленький лучик приближающегося света. С каждым днём он будет всё ближе и ближе. А в последний день, вместо зеркала, ты будешь держать кусок света в руках. Это значит, то тебе пора.

– Бред какой–то, – Чиж отдаёт мне зеркало обратно и подходит к алтарю, чтобы рассмотреть надписи на створках. Я убираю второе зеркало туда, где взял.

– Бред не бред, но многие верят. И многие пропадают. Возможно, Сизый прав и мне действительно стоит задуматься об этом. Поговорить с Филином или Птицей.

– Не думаешь, что они покрутят пальцем у виска?

– Всё может быть, – пожимаю плечами я.

Чертополох. Тот самый день

Впервые я его увидел, когда у нас был урок физкультуры. Мы тогда как раз тренировались перед очередным любительским баскетбольным матчем. Его привёл Филин, подозвал к себе Боксёра –нашего высокого лысого пса. На тот момент он был единственным псом, которого я ещё как-то переносил и по–своему любил, хоть он и был с Псовых окраин, как и мой горе–папаша, который скинул меня сюда в возрасте шести лет. Больше я его не видел.

Филин отозвал Боксёра, и они о чём–то переговаривались в коридоре. Лысый лопоухий мальчишка остался стоять один. Он был одет в белую майку, черные спортивные штаны и рваные кеды. Выглядел каким-то насупленным и злым, как оборванный кот. Я сразу понял, что он наш. С самого детства, хоть и пришёл сюда только сейчас. Словно всё это время он не мог найти дорогу до Гнездища, а сегодня наконец нашёл. Точнее, Филин его притащил. Схватил своими огромными лапищами и притащил, бросив в общую кучу таких же как он. Оборванных, беспёрых, местами бескрылых и слепых птенцов.

Не я один тогда пялился на него. Мы все остановились и смотрели. До тех пор, пока не появился Боксёр и не крикнул:

– Чего застыли, бандиты? Играем!

И мы вновь занялись забрасыванием мяча в кольца, но всё время я ощущал на себе его тяжёлый хмурый взгляд. Я узнаю этот взгляд. Таким смотрят тогда, когда ищут того, на ком можно оторваться и самоутвердиться. Он выбрал меня. Я сразу это понял. А ещё я понял, что многое сейчас зависит от моих действий. Я не должен был подаваться, но также и не должен был затоптать его, чтобы не сделать козлом отпущения всего Гнезда. Наши переглядывания длились до тех пор, пока мяч не отлетел к его ногам. Он поднял его и пару раз ударил об пол.

– Сыграем? –говорю ему я, показывая на свободное место в моей команде. Он фыркает.

– Если только один на один, – пожимает плечами он. Я взмахом руки показываю, чтобы остальные ушли, и они уходят. Он проходит на противоположную сторону зала с мячом в руках.

– Ухты. Ты тут, типа, главный? –спрашивает он. Я пожал плечами, потому что я сам не знаю, главный я тут или нет, но все почему-то часто меня слушают и прислушиваются к моему мнению.

Он бросил мяч, и мы начали гонять друг друга по полю, при чём каждый новый удар был гораздо сильнее и жёстче предыдущего. Он явно изводил и провоцировал меня, а я, будучи дураком, поддавался.

Мы играли до тех пор, пока я, при очередном защитном повороте не прописал ему локтем прямо в нос, от чего он сразу покраснел и грозился стать хорошей ссадиной.

– Ах ты гнида кучерявая!

Он добился своего, и мы схлестнулись, размахивая друг на друга кулаками и швыряя по залу. Я очнулся только тогда, когда он схватил канат и начал меня душить, а когда в глазах почти потемнело, он уронил меня и бил ногами до тех пор, пока из коридора не послышался свист Боксёра. В ушах повисла звенящая тишина.

– Что происходит?! –Рявкнул Боксёр, которого я различал только по ярко–красному пятну спортивного костюма. Все молчали, но, когда Сорока открыла было рот, чтобы всё рассказать, я поднялся, навалившись на плечо новенького.

– Я с каната упал, – сказал я, но Боксёр, кажется мне не поверил, потому что спросил:

– Второй почему такой побитый?

– Так я на него и упал.

– Я страховал его снизу, а он соскользнул, – подтвердил лысый. Я не сдал его. А он –меня.

Скоро мы оба очутились в лазарете, в разных палатах. Нас обоих допрашивал Филин, но его, видимо, первым, потому что ко мне директор пришёл с вопросом:

– Почему вы подрались?

– Я же сказал, что упал с каната.

Я молчал. До последнего. Пока Филин не пришёл ночью, подвыпивший и не задал мне этот вопрос снова.

– Он неправильно себя повёл и был очень груб. Я первый накинулся на него. Простите. Больше такого не повториться.

Я не стал говорить, что просто позволил новичку выплеснуть на меня всю злость, которую он принёс из внешнего мира, а особенно Псовых окраин. Пусть он лучше сделает это сейчас и сделает это на мне, чем через неделю и на ком–то другом или вообще на воспитателях. Ему это было нужно, чтобы оставить своё прошлое в прошлом. Филин сделал вид, что поверил, а я был рад, что он не стал лезть не в своё дело.

Вечером того же дня драки, когда лазарет погрузился в сон, медсёстры закрылись в своей коморке, периодически приоткрывая дверь и прислушиваясь, лысый пришёл ко мне и тихонько скользнул к моей кровати.

– Доброй ночи, – шепнул ему я, отложив книгу.

– Доброй, – отозвался он и осторожно присел рядом, – Как ты?

– Лучше, почти ничего не болит, потому что пичкают таблетками.

– Спасибо что не сдал меня.

– Проехали, – вздыхаю я корчусь от боли в рёбрах.

– Извини, я, кажется, переборщил. Теперь мне точно светит детская комната милиции, – он вздыхает.

– Не светит. Мы своих в обиду не даём.

Он удивлённо смотрит на меня. Его вытянутое лицо кажется ещё более длинным, а чёрные маленькие глаза на фоне ушей кажутся мне смешными. Два синяка на лице, которые я ему оставил, теперь напоминали мне пятна на щеках одной маленькой птички. Думаю, что так я его теперь и назову.

– Я знаю, что ты нормальный парень, просто тебе нужно было выплеснуть агрессию, чтобы оставить её в прошлом. Тогда Гнездище примет тебя таким, какой ты есть, а не таким, каким тебе приходилось быть. Правда, за то, что ты меня избил, тебя могут невзлюбить. Я же тут, как ты сказал, «типа главный», – я нарочно корчу смешную рожу, чтобы поднять ему настроение.

– Я ещё не знаю ваших правил, но я пойму если меня начнут колотить. Знаю, что поступил ужасно.

– Не волнуйся. Я за тебя заступлюсь.

– Почему?

– Я тоже когда-то был новеньким, только меня сюда скинули ещё в детстве, как и многих. Я прекрасно помню, каково это –быть новеньким. Будет несправедливо, если тебя будут из-за этого гнобить. Хотя, я уверен, они и не станут.

– Спасибо… – Он удивлён, а я улыбнулся, потому что понял, что кажется раздобыл себе цепного пёсика в качестве личной охраны. Что ж, я тоже имею право хоть на какую–то выгоду за мои страдания.

С тех пор Чиж стал моим постоянным хвостиком и встретить нас порознь было сложно, а из забитого дворового мальчишки он превратился в спортивного благородного юношу. Я научил его жить без подозрения к миру, а он научил меня играть в карты, жульническим фокусам и плавать.

На самом деле было ещё кое-что. В одну из ночей мне приснился сон. Будто я иду вдоль железнодорожных путей среди тёмного леса и лишь где-то впереди горит бледно–зелёный фонарь. Я шёл по земле, пока меня не начало тянуть к ней. С каждым разом было всё тяжелее и тяжелее идти, поэтому в конце концов я оказываюсь ползком на земле, передвигаясь уже от шпалы к шпале, как по лестнице. Я уже почти достиг света низкого карликового светофора, когда кто-то вдруг хватает меня за ногу.

– Эй, друг, ты куда?

Я оборачиваюсь и вижу, как Чиж держит меня за ногу, сидя у дорожного люка. Я вижу только его ушастую голову и руку, которая вцепилась в меня изо всех сил. Ползти сразу стало куда проще, а руки совсем ослабли так, что ещё секунда и я полетел бы вниз хлебать канализационную воду, откуда мне в лицо слабо светил зелёный фонарь. Я переставил руки, уперевшись в перекладину лестницы так, чтобы ещё как-то держаться. Одежда предательски скатывается вниз, и я почти ничего не вижу из-за складок оранжевой майки.

– Я не знаю. Дружище, а ты не мог бы вытащить меня отсюда? –прошу я, не поворачивая головы, надеясь, что там, наверху, он меня услышит.

Чиж услышал и встал, уперевшись ногами в землю. Приложив все силы, что были в его тонких бицепсах, он тянул меня наверх за ногу до тех пор, пока я не ухватился рукой за землю у люка и не смог от неё оттолкнуться. Тогда я уже был в состоянии самостоятельно поставить ноги и выползти неуклюжей каракатицей.

– Как ты нашёл меня? –спросил я, глянув вниз. Зелёное свечение пропало и внизу просто текла неприятная канализационная жижа.

– Не знаю. Просто шёл, пока не увидел, как ты сползаешь вниз.

– Спасибо, – говорю я и жму ему руку.

Это был первый и последний раз моей встречи с Лимбом. Когда меня спрашивают о том, видел ли я его, я бессовестно вру. Потому что мне стыдно признаться, что этот сон –единственный кошмар, с которым я всё ещё не могу смириться.

Так мой верный хвост, в каком–то смысле, спас меня, и я теперь навсегда останусь на этой стороне.

Больше Лимб мне никогда не снился.

Глава 12. Гнездище. Филин

К середине второго урока я уже просыпаюсь совсем, когда понимаю, что вместо объяснения феномена чёрных дыр, начинаю обсуждать с детьми теорию кротовых нор и возможного существования белых дыр, вселенная по ту сторону которой состоит из антиматерии, а время и пространство там текут по–другому. И всё-таки я рад, что в своё время я лишил Длинного Каа лишних часов по астрономии, всучив ему классное руководство над нынешним восьмым классом. Поэтому теперь, помимо скучных тождеств, уравнений и тригонометрии пару раз в неделю развлекаю себя тем, что рассказываю детям о Солнечной системе и космосе.

Я обожаю этот урок, ещё больше я обожаю то, что почти каждый из них я веду на одном дыхании, подхватывая интересные теории детей, которым мы ищем научное обоснование вместе. Последний раз мы так говорили о течении времени в других точках вселенной, где центральной звездой является не Солнце, а что-то другое. Так мы пришли к выводу о том, что время для каждого объекта в космосе течёт по–своему, а для какого-нибудь объекта у Чёрной дыры так и вовсе останавливается, поскольку для наблюдателя он замирает. Собственно, из обсуждения подобной научной ерунды меня вытаскивает шёпот Клёцки с задней партой, которая шепчет Манке о том, можно ли считать Лимб местной чёрной дырой, и я наконец, нахожу в себе смелость заговорить об этом.

– Это очень, очень хороший вопрос, Клёцка.

Все, даже особо наплевавшие на астрономию, замолкают и оборачиваются назад, к девочкам.

– Что она спросила? –уточняет пропустившая всё Сорока.

– Она спросила, можно ли считать Лимб местной чёрной дырой, – уточняю я и ловлю на себе взгляды. Дети смотрят на меня так, словно я сумасшедший и это заставляет меня занервничать, однако я уже начал это и отступать поздно. –Давайте порассуждаем, – продолжаю всё-таки я и беру в руки мел, подходя к доске. Рисую небольшой домик, обозначая им Гнездище, – Только для начала я должен понимать, что же вы все считаете под Лимбом.

Они молчат. Я ожидал этого, поэтому просто указываю мелом на первого, попавшегося под мою руку, им оказался Зенит. Он в растерянности смотрит на сидящего рядом Колпака, который лишь пожимает плечами.

– Ну… Говорят, что это место, куда уходят те, кто хочет навсегда остаться в Гнездище и стать её призраком, – наконец говорит он, словно опасаясь получить по шее от одноклассников.

Его предположение перебивает Рататуй, сидящий перед ним и вставляет свою точку зрения:

– А мы слышали, что Лимб — это ворота в рай и лучшую жизнь, дескать кто достоин, тот попадет в лучшее место.

– Нет же! –возражает сидящая через ряд от него Сорока (вот уж кто и вправду знает все слухи и тайны гнезда), –Лимб –это место, которое собирает к себе всех тех, кто когда–либо нарушал правила Гнезда и теперь будет страдать в вечных муках!

Класс загалдел и, чтобы понизить градус накала я уж собирался прикрикнуть, но тишина и так наступает, когда руку поднимает худой, как смерть черноволосы Мор.

– Лимб, это первый круг ада, куда попадают безгрешные, но не совершившие ничего ужасного, но тем не менее не достойные жизни в раю, например некрещённые младенцы, – говорит он своим тихим низким голосом, которым, я уверен, местные уже записывают не первый диск детских страшилок.

– Спасибо, Данте, – отшучиваюсь я и поворачиваюсь к доске, – Как я понял, Лимб это некий путь, в конце которого большая неизвестность, поскольку никто оттуда ещё не возвращался, чтобы поведать нам обо всём, – я рисую длинную дорожку, которая заканчивается большим овальным порталом, который я обозначаю спиралью, – Но, почти все уверены, что там что-то есть, однако мы не можем сказать этого наверняка, – пространство за порталом я обозначаю большим знаком вопроса, –Если отталкиваться от общепринятого определения о том, что такое Чёрная дыра –это, грубо говоря, дырка в космосе, которая поглощает пространство, время и всё, что попадается под руку. Но если где-то исчезает, то где-то должно появляться, правильно? Вода исчезает, испаряясь, но где-то она выпадет дождём, а из космической пыли, которая была после Большого взрыва, образовались планеты и галактики. Так вот если что-то попало в Лимб, – в качестве абстрактного предмета я рисую на доске чей–то ботинок, который одним носком уже пропал в портале, – То, с другой стороны, оно должно появиться, но в каком виде? –Я рисую с другой стороны портала тот же ботинок, но также перечёркиваю его знаком вопроса.

Хлыст, сидящий рядом с Рататуем поднимает руку и задаёт вопрос.

– Учитель, а значит ли это, что, если человек попадёт в Лимб, он выйдет, с другой стороны, совершенно иной сущностью? Например, животным или чем–то вроде того.

– Я не знаю, – честно отвечаю я и кладу мел на стол, – И, боюсь, что никто не знает.

Все молчат. Повисшую тишину разрывает звонок, и все начинают собираться, тихо обсуждая между собой то, что только что произошло. Первой из класса выбегает Сорока, которая уже несёт на хвосте новость о том, что их сумасшедший директор только что в открытую обсуждал с выпускниками местную страшилку. Зря я это начал.

Последним из класса выходит Чертополох и молча жмёт мою руку, словно показывая своим жестом: «Это было смело, старик». Они с Чижем уходят, а я, ослабив галстук, вздыхаю и иду в учительскую, подавать три звонка.

Они собираются быстро. Первым, как всегда, приходит педантичный Длинный Каа, едва ли не наступивший мне на пятки у порога учительской. За ним, едва ли не под ручку, приходят Ляля и Клякса, следом входят Клубочек и Боксёр, за ними Птица, последними приходят Зыбь и Паскаль. Они рассаживаются по своим столам и у меня складывается впечатление, будто сейчас у меня начнётся не педсовет, а очередной урок.

– Рад всех видеть на нашей еженедельной планёрке. Уже конец марта, поэтому нам надо задуматься о мероприятии, которое пройдёт в июле. Наши дорогие старшеклассники заканчивают свой путь и улетают из гнезда. Нужно провести им хороший выпускной и позаботиться о том, чтобы пристроить их куда–либо за лето. На сколько я знаю, часть из них уже определились со своей дальнейшей жизнью, а кому–то в этом потребуется помощь. Задача с нашей стороны состоит в том, чтобы не только качественно подготовить их к итоговой аттестации, но и помочь определить свой путь, оказать поддержку во всех аспектах их взросления, – начинаю я, обозначая тему нашего педсовета.

Завтра я поеду в администрацию города по вопросам жилищного хозяйства, чтобы собрать список адресов, на которых нам готовы выделить квартиры, потом нужно будет проехаться по заведениям их дальнейшего образования и добиться минимум двух комнат для жизни в общежитии, а после зарулить в банк, чтобы решить вопросы финансового характера и начать подготовку к финансовому обеспечению улетающих птенцов, словом, завтра меня ожидает весёлый день, который они называют «день свобод и без хлопот», когда за старшего остаётся кто-то другой. В этот день они обычно предпочитают отрываться на полную катушку и ведут себя как типичные дети, родители которых уехали в командировку и оставили их в своём распоряжении. Вот и получается: свобода у них и хлопоты у меня.

Последние пару лет за главного остаётся Длинный Каа, поэтому с дисциплиной худо-бедно проблем меньше, но Каа строгий придирчивый пофигист. Он ругает, отчитывает, но на многое закрывает глаза, отставляя основной пласт возникших мелких неприятностей на меня. В этом году я хочу оставить на него ещё и Птицу. В их тандеме Гнездище должно пережить этот день без особых ущербов.

Следующий час мы обсуждаем итоги промежуточной аттестации прошлой четверти, вопросы экзаменов и поступления птенцов, а также я раздаю поручения каждому, чтобы к моему приезду вечером Гнездище не разобрали по кирпичикам. Птица и Каа удивлены, что роль мамы и папы в этом году играют они, ведь прежде Каа выступал отцом–одиночкой, но это уже не моя головная боль, а их завтрашняя.

Собрание заканчивается тем, что каждый получил добрый список задач на грядущую четверть и поручение о том, чтобы придумать как сделать выпускной день для детей особенным. Эту ответственность я в основном возложил на Лялю, так как она в большей степени всегда играла у нас роль массовика–затейника.

После педсовета прошу остаться Птицу и Длинного Каа. Я специально подобрал так, чтобы у них было время на разговор со мной из-за окна в расписании. После звонка к нам также присоединяется Суббота. Медик входит, позвякивая цепями на сапогах в полах белого халата и прикрывает за собой дверь, после чего садится к нам за стол и поправляет очки с толстыми линзами.

– Вы хотели меня видеть?

– Да, – говорю я, осматривая взглядом всех моих рыцарей круглого стола, среди которых я –Король Артур, поскольку основной груз ответственности лежит на моей круговоротной голове. Узкий круг людей, которым я могу доверять скрытые тайны, которые не могу обсуждать со всеми остальными. Длинный Каа, как всегда, ко всему безразличный, но тонко чувствующий всё то, что происходит в детском коллективе. С высоты своего роста он видит и слышит всё и, подобный змею, имеет загипнотизировать этих маленьких бандерлог так, что, несмотря на всё его хладнокровие, дети всё равно к нему тянутся и доверяют. Он –здравый ум нашего стола безумия, в отличие от меня, вечно занятого, суетливого и, порой вспыльчивого, вожака сумасшедших. Суббота когда-то сам был в стенах Гнездища в качестве обучающегося. Я застал его уже в выпускных классах, но мы успели неплохо подружиться. Тогда он был кем–то вроде Чертополоха сейчас. Старшим братом всех и каждого, а сейчас он вернулся сюда в качестве врача. Он знал, что с его мировоззрением, внешним видом и повадками его вряд ли возьмут в приличное место, поэтому решил вернуться домой. И Птица. Блудная мамочка, которая вернулась за одним ребёнком, но внезапно для себя усыновила и удочерила всех, сама того не подозревая. Вот такие замечательные у меня ребята. Мои друзья и моя семья.

– Как обстановка в школе и корпусах? –спрашиваю наконец я.

– Трое приходили, жаловались на бессонницу, поскольку им которую ночь снится коридор со светом в конце. Я кладу их в сенсорный зал, и они отсыпаются там на матрацах. Последней была Клёцка, но сегодня я видел и спросил её о том, как она спала. Она сказала, что, когда она почти дошла до света, она запнулась и запуталась ногами в кустах какого-то растения, после чего у неё начали чесаться ноги и она получила ожог. Ей пришлось прыгнуть в ручей рядом, а когда она подняла голову, увидела, что светом была обычная луна и была так высоко, что добраться было сложно. Потом луна скрылась, – поведал мне Суббота.

– Слава богу, одной меньше, – сказал я и позволил себе чуть расслабиться в кресле.

– Мы ведь говорим о Лимбе, так? –спрашивает моя догадливая Птица, – Чертополох сегодня спрашивал о нём. Просил узнать что-нибудь у Шамана. Я думала эта легенда со временем рассосалась сама собой.

– Не рассосалась, – говорит ей Суббота, – И это, как вы понимаете, не легенда.

– Каждый год дети действительно пропадают в последнюю ночь, – вздыхаю я, – Раньше Кукушка ещё пыталась с этим разобраться, но потом мы нашли лазейки о том, как это замалчивать. Конечно, получается это не всегда, но хотя бы как–то. Мы каждый год стараемся сделать так, чтобы он был исключением, но пока такого в истории Гнездища не было. Может что-то изменится в этот раз?

– И во всём этом они винят Лимб, – добавляет Каа, – Как я понял, это некая дорога, которая через сны уводит детей туда, где они пропадают. Обычно все описывают его как длинную дорогу, в конце которой светит свет. И чем ближе ночь выпускного, тем ярче и ближе этот свет. При этом он снится не всем, а только некоторым. Кому–то раньше, кому–то позже. Они называют таких «клеймёнными».

– Нам нужно вычислить как можно больше клеймённых в этом году, чтобы не допустить повторения трагедии прошлых лет. Не выпускать этих детей из виду и не дать им бесследно исчезнуть, а также придумать план, при котором можно это реализовать без подозрений. Если они поймут, что к чему, могут воспринять это в штыки, потому что среди них есть те, кто считает, что быть клеймённым особая честь и Лимб уведёт их в лучший мир.

– А как узнать, кто клеймённый? – спрашивает Птица.

– Им снится Лимб, – объясняю я, – Это всё, что мы знаем. Внешне они никак не меняются. Они могут не рассказывать о своих снах, поэтому вычислить клеймённого сложно.

– Есть ещё один способ, – добавляет к моему объяснению Суббота, – На чердаке есть алтарь, посвящённый Лимбу. Там написаны все имена тех, кто уже исчез. Это зеркало на длинной деревянной тумбе. В шкафу тумбы есть ещё одно зеркало, овальной формы. Если расположить зеркала друг напротив друга, то можно увидеть что-то вроде зеркального коридора. Если в конце коридора ты видишь свет, то ты клеймённый.

Я морщусь. Я не слишком люблю говорить о таком способе, но Суббота жил здесь и тоже попал под выпуск, когда многие пропали, он знает о чём говорит, а значит такое имеет место быть.

– Так может быть мне и правда стоит узнать об этом у Шамана? –Предлагает Птица.

Я задумался. Сам у Шамана о Лимбе я никогда не спрашивал, да и вообще ни у кого, кто как–либо не относился бы к Гнездищу, а может быть очень зря? Идея–то толковая, удивительно, что она пришла в голову не мне.

– Здравая мысль, – соглашается Каа, чего я явно не ожидаю. Каа у нас амбассадор науки, а Шаман человек магии и колдовства, странно, что Длинный готов довериться такому человеку в подобном вопросе, – Я к тому, – продолжает он, – Что Шаман живёт в городе довольно давно. У него может быть какая-то дополнительная информация об этом. Ему мог кто-то рассказать или он сам что-то знает. В конце концов все мы понимаем, что он не обычный человек.

Не ожидал я услышать подобного от нашего скептика. Я киваю.

– Хорошо, узнай. Остальных прошу держать ухо в остро. Прислушиваться к беседам детей, об их снах и видениях, разговаривать об этом, выводить на диалог, но без фанатизма, чтобы не вызвать подозрений, – говорю так, будто не я только что провёл почти половину урока, обсуждая Лимб с выпускниками, – Мотаем на ус. Это всё, о чём я хотел вас попросить. Можете идти. Всем спасибо.

Они встают и уходят. Первым, как всегда, Суббота, которому нужно следить за порядком в мед крыле и осматривать больных, после него уходит долговязый Каа, последней, чуть задержавшись, уходит Птица. Мы киваем друг другу, перед тем как она скрылась из кабинета, и в этом кивке мы словно отразили уважение и благодарность друг другу за неравнодушие к нашим юным подопечным. Вот уж кто меня понимает во всём. Вот за что я её люблю и хотел, чтобы она к нам вернулась.

Глава 13. Птица

То, что рассказывал на планёрке Филин, а также то, что об этом меня в тот же день спросил Чертополох, крайне насторожило Птицу. Поэтому в ближайший день отлёта к Рыжей, она решила всё-таки спросить о Лимбе у Шамана.

Их отношения с Рыжей со временем улучшались, но пока в основном они разговаривали о её отце, рассматривая фотографии и читая дневник. Птица уже рассказала ей о том, почему Музыкант воспитывал её один, на удивление, Рыжая спокойно приняла потерю первого родителя, да и в целом отношение к смерти, как поняла Птица, у Рыжей было не трагичное. Она считала, что после смерти люди становятся звёздами, а потом, когда звезда падает, она перерождается в новое существо –человека или животное. Поэтому звёздам так нужен Фонращик, который каждую ночь зажигает их, чтобы звезда не пропустила момент, когда ей нужно будет упасть и стать новой, чистой душой.

Эта красивая философия заставила Птицу задуматься, ведь, при таком раскладе, Музыкант в любом случае вернётся обратно. Да, в другом теле, с другой душой, не будет её помнить, но всё-таки он вернётся, а ещё её немного вдохновляла мысль о том, что она сама когда-то могла быть звездой. Поэтому она начала воспринимать недавнюю потерю Старого также иначе, ведь где-то высоко он смотрит на неё сияющей звездой и, вероятно, гордится тем, что Птица не смогла потерять себя и вернулась к своему предназначению.

Шаман был не против этого и, как правило, им не мешал, тактично занимаясь своими делами на улице, ведь весной у него было особенно много хлопот: нужно было договориться с духами зимы наконец уступить место весне, позаботиться о каждом просыпающемся растении и, конечно, подготовить почву на небольших грядках рядом с домиком, чтобы он и Рыжая смогли пережить холодную зиму с хорошим осенним урожаем. Он занимался подготовкой овощных семян, строил небольшую теплицу там, где зимой обычно был навес с сеном для оленей и кормушками для белок и птиц. За то, что Шаман заботился о них зимой, они благоразумно не трогали его урожай с весны по осень, довольствуясь тем, что дарит им лес.

Птица и Рыжая проводили друг с другом, обычно, около двух часов, поскольку на большее обе пока не были готовы, но со временем пропасть между ними становилась всё меньше, готовясь в скором времени и вовсе превратиться в пологую равнину.

После очередной такой встречи, когда время их подошло к концу, Птица подошла к Шаману, который занимался тем, что сгребал граблями старую траву у домика.

– У нас уже всё довольно лучше, – поделилась с ним Птица.

– Я рад. Думаю, со временем, ты будешь оставаться у нас почаще и подольше, – отозвался Шаман, орудуя граблями, – Ты хочешь что-то спросить?

– А ты догадлив, – улыбается Птица, – Да. Знаешь, у нас в Гнездище есть небольшая местная легенда о Лимбе. Дескать он каждый год, в выпускную ночь, уводит детей, и они больше не возвращаются. Тебе что-то известно об этом?

– Известно, – коротко отзывается Шаман, сгребая листья и сгнившие травы в небольшую кучку.

– Ты не мог бы рассказать мне?

– Мог бы, – говорит Шаман и прислоняет грабли к дереву неподалёку, – Но зачем, если ты и так всё знаешь?

– То есть это не легенда и не сказки?

– Не сказки, – подтверждает Шаман, – Более того, эта явь ещё более явная чем мы с тобой.

– Лимб действительно существует?

– Существует.

– Так что это?

Шаман смотрит на Птицу, чуть сощурив глаза, словно прикидывая в уме, стоит ли ей доверять эту информацию, после чего, отходит с ней в сторону и садится на бревно рядом с кострищем, у которого они с Рыжей часто проводят время, там же Шаман проводит обряды для общения с духами. Птица садится рядом.

– Наш мир устроен очень сложно и всё так или иначе связано между собой. Умершие души становятся звёздами, звёзды со временем падают и потухают, вновь становясь здесь живыми, – в своей сказочной манере начал рассказывать Шаман, – Всё это происходит благодаря бесконечному круговороту жизни. Мы мчимся на этом колесе, меняя свой облик и мир вокруг нас, поэтому история так часто повторяется и каждый раз в этом виноваты одни и те же люди, события и поступки, но есть в этом мире и то, что живёт и происходит под надзором великих духов, которые следят за порядком и не позволяют весам равновесия наклоняться в одну или другую сторону. Но даже духи со временем устают и им нужны сменщики. Ты когда–нибудь думала о том, откуда берутся эти духи?

– Нет, – отвечает Птица, – Они тоже являются бывшими звёздами?

– Не бывшими, а будущими. Когда дух чувствует, что ему пора совершить новый оборот колеса, он становится звездой, а уже потом перерождается в новое тело. У каждого города, места и времени –свои духи. Они разные, но нужны именно сейчас, именно на этом провороте колеса. Духи сейчас и духи ста лет назад –это разные духи, но они унаследуют друг от друга знания, силу и могущество, а потом –передают следующим поколениям, чтобы они, опираясь на эти знания, вершили судьбу своей стихии в нужное время. У озера, площади, библиотеки, маленького магазинчика, леса, даже у Гнездища есть свои духи. Они следят за порядком и помогают их подопечным при необходимости.

– Лимб, это дух? – не понимает Птица.

– Лимб помогает стать духом.

– Но я не понимаю, – Птица выглядит растерянно. Ей ещё сложно понимать философские рассуждения Шамана, но что-то откладывается в голове, формируя логическую цепочку.

– Гнездище –это прекрасное место, в котором собрано множество душ, не обременённых житейскими бытовыми трудностями. У них нет родственников, проблем и связи с большим внешним миром, а это –большой потенциал стать духом. Им, как правило, становится тот, кого ничего не держит в этом мире. Это заблудшие души, которые не видят своего будущего дальше сегодняшнего дня. Они не планируют на долго, не знают, чем бы хотели заниматься в жизни, не имеют сдерживающих факторов. Тогда, Лимб даёт им возможность стать духом. Тех, кто точно знает, чего хочет от жизни, Лимб не трогает.

Птица смотрит на Шамана абсолютно шокированным и растерянным взглядом, словно он рассказывал ей ужасную сказку, свидетелем которой она являлась прямо сейчас.

– Лимб, это коридор, пройдя по которому, человек принимает форму Духа, теряет память, телесный облик, но впитывает знания своих предшественников, чтобы, дойдя до выхода, оказаться в том месте, которое приготовил ему город.

– Что значит приготовил город? –вновь спрашивает Птица, чтобы прояснить для себя всю эту запутанную историю с духами, телами и прочим, однако всё это скорее было похоже на клубок, который сматывался в одну общую единую вязь.

– Город сам выбирает, какую душу он бы хотел определить в духа своего места. Скажем, пора ему менять духа ветра, тогда, он подбирает из всех клеймённых того, кто больше подходит на эту роль, кто был связан с ветром при жизни и готов тянуть на себе эту не лёгкую ношу, – улыбается Шаман и смотрит в небо, где, сквозь деревья, видно пролетающих мимо чаек, которые приехали начать своё гнездование на берегу Синей речки.

Птица тоже туда смотрит и пазлы в её голове начинают складываться, а от понимания того, что же сейчас имел ввиду Шаман, горло сдавливает немой ком, но она находит в себе силы проглотить его, чтобы вновь спросить:

– То есть исчезновения детей не избежать?

– Некоторых да, а некоторых –нет. Если в жизни клеймённого появится обстоятельство, которое заставит его остаться здесь, Лимб оставит его и позволит пройти свой выбранный путь самостоятельно. Поэтому многих клеймённых со временем «отпускает». Но есть и те, кто с Лимбом от начала и до конца.

Птица задумалась, но её думы, от чего–то, заставили Шамана нахмуриться и посмотреть на неё строгим, неодобрительным взглядом.

– Я предупреждаю вас один раз. Что бы вы там с Филином не задумали, вы не в силах изменить то, что зависит не от вас. Лимбу лучше не мешать. Городу нужны хранители, а если их его лишить насильно, то вы останетесь у него вне милости. Лучше не кусать ту руку, которая тебя кормит.

Птица смотрит на Шамана, словно прикидывая, на сколько серьёзно он говорит и стоит ли ей действительно испугаться и не лезть в то, что уже предрешено судьбой, однако к какому–то выводу она всё-таки не приходит.

– Я поняла. Спасибо. Я пойду, – Птица поднимается с бревна, попрощавшись, собирается идти.

– И помните одно: Лимб никогда не был и не будет вам врагом. Он просто занимается своим делом, а вы –своим, – напоследок говорит Шаман. Птица оборачивается на его слова, задумчиво кивает и, вскоре, уходит.

Глава 14. Чертополох. День свобод и без хлопот

Сегодня с утра в корпусе стоит расслабленная атмосфера, половина из нас не то, что не пришли на уроки, они умудрились проспать завтрак, поэтому Тарелка сегодня гудела голосами уже после второго урока, а не как обычно, после третьего и четвёртого. Все пользовались отсутствием Филина и полнейшей амнистией.

Учителя были готовы к этому дню, поэтому на уроках мы смотрели фильмы и писали по ним какие–то притянутые за уши тесты. В учебном плане это давно вписывалось как «день самостоятельной работы по учебным фильмам», а на деле мы просто смотрели кино и болтали. На биологии мы смотрели документалки про динозавров, на физкультуре нас отвели в актовый зал, и мы смотрели интервью какого-то спортсмена, математика подарила нам чудесные сорок минут из жизни Пифагора, а на физике нас познакомили с биографией Эйнштейна. Только вот на истории мы должны были писать контрольную работу, но Птица, увидев, что в классе сидит ровно половина, пришла к выводу, что её всё же лучше перенести. Кроме этого, бедняга была также удивлена нашим внешним видом.

Все с утра даже не переодевались, кто как проснулся и почистил зубы –так и пришёл, поэтому учебный корпус пестрил пижамами разных цветов и рисунков, а Манка и вовсе притащила на занятия подушку и плед. С наших штанов и футболок друг на друга смотрели коты, динозавры, драконы, медвежата, у кого-то и вовсе была пижама тигровой расцветки с капюшоном и хвостом. Я тоже не отставал от коллектива. Моя была с кактусами.

Это была наша давняя крутая традиция. Мы начали её с того самого дня, как Филин впервые уехал по делам в город и оставил за главную Лялю. Тогда она не смогла сориентироваться, во сколько и как нас лучше поднять на уроки и мы, рискуя пропустить завтрак, понеслись в столовую из ванной прямо в пижамах. Единицы тогда были одеты как нужно. От того этот день тогда приобрёл какую–то особую яркость и детскость. Все хвастались друг с другом пижамами, менялись футболками, а уроки проходили от этого ещё более расслаблено, ведь в пижаме ты даже за партой ощущаешь себя как в кровати.

С тех пор в День свобод и без хлопот мы дружно наряжались в пижамы и ходили в них весь день. У кого-то для этого дня была припасена даже особая парадная пижамка.

Негласно у него было и второе название –Пижамный день. Свободами без хлопот он скорее был теперь только для учителей.

Вот и сегодня мы, не изменяя традициям, пришли на занятия как в сонную комнату, шокируя теперь только Птицу, своим видом. После урока, я, конечно, объяснил ей что к чему, поскольку, когда она уходила, директором была ещё Кукушка, а в дни её отсутствия День свобод и без хлопот был ещё просто наполовину выходным. Пижамную окраску он принял уже при Филине. По счастливой случайности, в этот раз Пижамный день выпал ещё и на последний учебный, так что нам было вдвойне приятно.

А ещё в этот день у нас происходит аукцион. В течение года все готовили для него вещи. После уроков мы собирались в Колизее все, от мала, до велика и разыгрываем свои самоделки или просто не нужные вещи. Вёл его, обычно Рататуй.

– Шкатулка с ангелочками за личный фонендоскоп Субботы р–раз! Шкатулка с ангелочками за личный фонендоскоп Субботы два–а! –протягивает он, держа несчастный медицинский прибор в руках и нещадно стуча резиновым молоточком по этажерке.

– Даю амулет из трёх янтарных бусин! –выкрикивает кто-то, предлагая за штуковину свою цену.

Рататуй смотрит на владельца фонендоскопа –Сороку, которая каким-то чудом умудрилась его утащить из кабинета нашего врача. Сорока думает и кивает, соглашаясь и на такой обмен.

– И так, амулет из янтарных бусин р–раз! Амулет из янтарных бусин два! Амулет из янтарных бусин три! –последний удар молоточком он совершает с особой громкостью, – Продано, Чудаку из триста десятой комнаты!

Чудак радостный пробирается сквозь толпу, и они с Сорокой обмениваются наживой. Она –сразу надевает тонкую леску с тремя жёлтыми бусинами на шею, а он –вешает себе на плечи фонендоскоп. Зачем он ему –остаётся загадкой. Такой же загадкой, как и то, как скоро Суббота хватится своей вещицы.

– Следующий лот… –интригующе протягивает Рататуй, протягивая руку в коробку и нащупывая в ней очередную вещицу, – О! Да у нас тут редкость.

Он достаёт из коробки небольшую квадратную картину, знакомого всем почерка. На белом фоне нарисовано красивое зеркало с лепниной, а в зеркале отражалась чья–то комната, с большим комодом над которым висело точно такое же зеркало, в котором отражался такой же комод, с тем же зеркалом и так, казалось, до бесконечности. Картина была полностью выполнена чёрными и белыми красками. В одном отражении –белый комод и чёрное зеркало, в другом –чёрный комод и белое зеркало, так оно чередовалось до самой маленькой чёрной точки по центру.

– Всем вам известный художник и наш почётный земляк. Картина называется «Отражение». Владелец картины, пройдите к сцене для дальнейших торгов.

Теперь настала моя очередь протискиваться сквозь толпу. Эту картину я недавно получил от Удильщика. Он часто присылает сюда такое, поскольку знает, что его история здесь считается красивой трагичной легендой, особенно у тех, кто склонен романтизировать чужое горе, от того, его вещи и картины пользуются большим спросом.

– Меняю на заколочки для волос с розовыми стразами! –слышу я голос Куклы откуда-то из толпы сидящих.

Я ухаживаю за волосами, но заколки мои непослушные кудри просто съедают, и они теряются среди множества завитков до первого визита в душ, поэтому я качаю головой.

– Отклоняется! –стучит молотком Рататуй, видя мой жест.

– Меняю за кокосовый гель для волос! –говорит соседка Куклы –Горгона. Темноволосая девчонка с такой же проблемой на голове как у меня. Это уже звучит поинтереснее, но чувствуется подвох. С чего бы она меняла свой гель на какую–то декоративную хрень? Любой кудрявый страдалец за свои баночки для волос готов драться, а тут она готова его обменять. Не помогает? Я сомневаюсь. Рататуй, не уловив качания головы или кивка, сам не понимает, согласен ли я на такой обмен, но, чтобы не тянуть время, начинает отсчёт. На счёте «два» его вдруг перебивает более выгодное предложение со стороны входной арки:

– Меняю за неделю без домашней работы по физике и химии.

Все оборачиваются и вытягиваются по струнке, завидев перед собой холодные и зелёные глаза Длинного Каа. Бандерлоги притихли так, что писк молоточка отдаёт по ушам и мы морщимся, пока Рататуй начинает отсчёт.

– Продано, господину Длинному Каа из учительской комнаты!

Каа своими длинными ногами, широко шагая, как выточенный циркуль, пробирается ближе к сцене, и я передаю ему очередное произведение искусства его кумира.

– А зачем она Вам? –осторожно и негромко спрашиваю я.

Каа рассматривает картину и несколько раз проводит по ней тонкой ладошкой с длинными паучьими пальцами, после чего переводит свои холодные глаза на меня.

– Всегда занятно иметь дома зеркало, в котором ты не отражаешься, – отвечает он и, таким же тонким циркулем, уходит в конец, к коридору.

Я пожимаю плечами, глядя ему в след и возвращаюсь в зал, усаживаясь между Манкой и Чижиком.

– Мне недавно приснился такой странный сон, – вдруг начинает Манка, которую я чудом слышу из-за голосов меняльщиков.

– Какой же сон тебе приснился? –спрашиваю я.

– Как будто я вылетаю из комнаты через форточку и лечу над нашим лесом. Внизу виднеется Гнездище, деревья, река, домик Шамана, а я всё лечу и лечу. Поднимаюсь всё выше, к Луне. А она такая большая и жёлтая, как новый десятник.

Я смотрю на неё и невольно напрягаюсь. У нас принято считать сны Манки пророческими. Часто ей снится разный бред, который, при правильной трактовке, на самом деле предсказывает будущее. Однажды ей приснилось, что мы все превратились в бумажные кораблики и плыли по коридору и лестницам. Через пару дней в мужском туалете прорвало трубу. Но что же значит этот сон? Она станет космонавтом? Или это очередное клеймо Лимба? Обычно всем снится железная дорога, туннель метро или просто длинный коридор, а тут –полёт к Луне? Это совсем не похоже на него, однако, как и в этом сне, у всех других была какая-то финальная точка –свет в конце. Быть может тут ею выступала злополучная Луна? Не знаю. Но это заставляет меня занервничать.

– Интересный сон.

– Да, мне понравилось. Летать было так необычно…

Глава 15. Манка этой же ночью.

Она проснулась посреди ночи из-за странного ощущения невесомости, однако висела только её нога с края кровати. Странный сон, в котором она летела к Луне оборвался, но её округлый светлый силуэт проглядывался сквозь висящий на окне тюль. Все спали. Общие часы над дверью в комнату показывали три ночи. Через четыре часа нужно будет вставать на уроки, но, вопреки её привычке поспать, сон как рукой сняло.

Ей не давало покоя странное сновидение. Она летела над лесом и поднималась всё выше и выше к лунному свету, подобно тем, кто шагает навстречу свету из туннеля. Это слегка её напугало, но этот сон не был похож на те, которыми обычно клеймил Лимб. Однако Манке всё равно было не по себе. Проверить это можно было только одним способом.

Она встала босыми ногами на пол и осторожно прокралась к двери незаметной мышкой. Выглянув, она обнаружила лишь сонную тишину и темноту коридора. Никто не бродил, даже в учительских комнатах не горел свет, поэтому она могла пройти без свидетелей. Босиком было прохладно, однако тапочки создавали бы лишние неудобства и шорох. Босыми ногами подняться по тонкой железной лестнице в конце коридора было бы проще.

Она тихо скользила мимо разрисованных стен, с которых на неё сопели жирафы, слоны, зебры, обезьяны и, конечно, птицы, которые затаились в своих гнёздах среди зелёной лозы. Лоза тянулась с самого первого этажа и обрастала всё пространство стен, скрывая между своих ветвей и листьев птиц и насекомых, позволяла есть себя жирафам и играть на ней обезьянкам. Лоза не спускалась на пол, сколько бы ей не хотелось пощекотать пяточки ночной прогульщицы, поэтому она могла быть лишь единственным свидетелем ночной вылазки.

Манка, по детской привычке, держалась за стену тыльной стороной ладони, которая скользила по картинкам и мешала спать настенным жителям. Вскоре лоза поредела. Листья её становились тоньше, а веточки –реже, а затем и вовсе исчезли, словно не желая тянуться дальше, по железной зелёной лестнице наверх. Девушка осторожно поднялась к чердачному люку и поискала ключ за его обшивкой. Пришлось, правда, очень постараться, чтобы отворить замок тихо и также тихо поднять крышку, а затем также её за собой прикрыть.

В темноте было бы сложно ориентироваться, но спасал фонарик, который так любезно за собой оставляли каждый раз предыдущие посетители. Стараясь обходить мусор и грязь, она двинулась к алтарю. Сквозь единственное здесь окно слабо прорывался лунный свет. Манка стояла теперь одна на границе миров. Ей понадобилось время, чтобы набраться смелости и достать из ящика овальное зеркало, а затем столько же времени, чтобы направить его в зеркало напротив. Приглядевшись, она увидела тёмный лабиринт отражений. Она долго его рассматривала и уже со спокойной душой собиралась идти назад, как вдруг в самой глубине лабиринта блеснул маленький луч света. Манка подумала, что ей показалось и вновь направила зеркало поровнее, однако мнимое стало явным и луч устремился на неё из лабиринта отражаясь сразу в обеих зеркалах.

Земля ушла из–под ног. Всё теперь стало понятно и, возможно, необратимо.

Глава 16. Сапфировый город. Чертополох, день четвёртый.

Первый день каникул всегда самый шумный. В кабинет директора стоит очередь из старшеклассников, каждый держит в руках разрешение на пропуск в город. Бумага, подтверждающая то, что подросток имеет разрешение директора находиться за пределами приюта, на тот случай, если к нему подойдут стражи порядка или же на случай, если у этого стража будет основание задержать за хулиганство. Такое бывает редко, но бывает. И каждый раз Филин огребает по своей маковке так, что будь здоров. Редко, но метко, как говорится. А ещё этот документ подтверждает то, что Филин по-прежнему несёт ответственность за нашу жизнь за пределами Гнездища. Я свою уже получил. Один из первых.

В Гнездище тебе разрешают выйти в город с четырнадцати лет, но ты обязан вернуться не позднее полдника. С шестнадцати лет разрешают гулять до ужина. Деи помладше выходят в город только под присмотром пару раз в месяц, организуя небольшие группы. Из-за этого многие мечтают скорее достичь необходимого для вылазок возраста. Младшие пишут списки для старших и отдают свои карманные, чтобы те купили им новую игрушку, украшения, косметику и прочую мелочь. Мы никогда не отказываем, ведь когда-то то же самое делали для нас, а мы теперь делаем это для них. Преемственность что ли.

А ещё в каникулы к нам часто приходят выпускники, чтобы повидаться с Филином. Так к нам однажды пришёл Суббота и остался навсегда. Как я потом узнал, из-за его внешнего вида и характера ему отказали в работе многие больницы нашего города и Филин предложил ему работать здесь. Не мудрено. Среди нас много личностей необычной внешности, но Суббота даст фору любому из нас. Татуировок у него нет, разве что, на лице, но зато лицо украшают три прокола на брови и как минимум целый металлозавод в мочке уха. Он, пожалуй, самый колоритный врач из тех, кого я видел, но свою работу выполняет отлично. Я даже не понял, в какой момент он вправил мне руку, но по ощущениям она как будто вросла туда, где была изначально, я даже не пискнул. Классный мужик.

Я рассуждаю о нём, потому что стою рядом с медпунктом и жду, когда оттуда выйдет подбитый Чиж, который на одной из тренировок неудачно прочесал площадку коленом и теперь ему нужно ходить на обработку раны. Этот придурок умудрился зацепить коленом торчащий гвоздь, так что крови хлынуло будь здоров. Счастливчик горазд на подобные увечья. То мяч ему в маковку прилетит, то упадёт при очередной подаче, то на соревнованиях он прочешет носом пол после случайной подножки соперника. И всё бы ему равно –как на собаке! Наконец Чиж выходит из кабинета с бинтом на коленке.

– Он сказал, что тут только отрезать, – говорит он мне и я решаю подыграть его чёрной комедии.

– Отлично, значит сегодня на ужин у нас Чижик в томатном соусе.

– Наконец-то нормальная еда, – хохочет он.

Скоро мы спускаемся по лестнице, где у гардероба нас уже ждёт Манка.

– Ну наконец-то, я уж думала не вернётесь.

– Ждали, когда у меня нога отрастёт, – хихикает Чиж. Мы одеваемся, расписываемся на стойке в журнале выходов и входов, и, наконец, выходим на улицу.

Наконец-то близится апрель. Мой любимый месяц. Уже в конце марта, в начале апреля в городе совсем тает снег и начинают подсыхать лужи. Сейчас то самое время, когда погода обманчивая и в любой момент может поменяться в сторону холода или, напротив, тепла. Сегодня нам повезло, прогноз погоды обещает нам солнечный день, а на небе, в подтверждении тому, ни облачка. Манка даже рискнула надеть вместо джинсов тёплое вязаное платье приятного голубого цвета, над которым она сама пыхтела всю зиму. Психовала, перевязывала, но всё-таки у неё получилась красивая и тёплая вещь. Кстати, кофту, в которой сегодня на улицу вышел я, тоже вязала она.

Первым делом мы идём на площадь, где каждые выходные проходит ярмарка, поэтому для нашей вылазки мы выбрали именно субботу. Тут всегда шумно, стоит целая куча палаток с товарами, поэтому глаза сразу разбегаются. Можно найти всё, от еды до драгоценностей. Первым делом мы, конечно, покупаем то, что заказали нам младшие, поэтому Манка достаёт список и мы идём искать необходимое в шатрах.

Здесь нас уже знают многие торговцы. Мы приходим сюда каждый каникулы. Даже сейчас среди толпы мы можем видеть некоторых наших, которые также ищут всё из малышнёвого списка.

Чиж у нас всегда играет роль разведчика. Он успевает оббежать рынок и подметить, где что можно отхватить и почём. Манка –хранительница бюджета. Как нашего, так и малышнёвого. Ну а я просто слежу, чтобы с моей семьёй ничего не случилось. Чувствую себя так, будто действительно слежу за своими детьми и ловлю себя на том, что в общем–то я и сам своего рода Филин. Только помладше, играющий роль не большого папы, а, скорее старшего брата.

Манка и Чиж слегка прорываются вперёд меня, когда мой взгляд цепляется за красивую подвеску на чёрном шнуре. Я подхожу ближе и рассматриваю её. На тёмном, плетёном из нескольких тонких верёвочек, несуразном шнурке, висит красивый кулон из чёрного шестиугольного гранёного камня. Я осторожно беру его в руки и подставляю на солнце. Он почти не прозрачный и солнечный луч проходит через него крайне нехотя, он лишь совсем чуть–чуть меняет цвет на тёмно–коричневый.

– Чёрный обсидиан, – слышу я голос из шатра.

Мне пришлось приглядеться, чтобы увидеть человека, с которым я говорю. В темноте палатки сидела женщина в огромной широкополой чёрной шляпе. Из–под неё торчал лишь длинный мундштук с тлеющей сигаретой. Разглядел я её только благодаря белой, как снег, руке, которая придерживала этот самый мундштук. Лица я не видел, но весь её образ навеял на меня немного жути. Худая, почти призрачная фигура в чёрном длинном одеянии по самые пятки и огромная чёрная шляпа, скрывающая лицо. Она была похожа на ведьму и воображение уже нарисовало мне безобразное лицо с длинным крючковатым носом и бородавками.

– Камень провидцев, – продолжает говорить она, – Обостряет интуицию и защищает от сглаза. Хороший талисман, но Вам не подходит.

– Это ещё почему? –удивляюсь я и поднимаю брови. Как она меня считала?

– Потому что вам подходит этот, – длинная рука вытягивается и указывает длинным мундштуком на перстень с крупным синим камнем. Я сразу узнаю его, поскольку сложно не узнать камень, являющийся символом родного города.

– Сапфир?

Голова в шляпе медленно кивает:

– Сапфир — камень чувственной, глубокой и самодостаточной личности. Вам не нужен никто, но Вы нужны всем. Без Вас сложно навести порядок, а с Вами он приходит сам по себе. Если вы ищите хороший талисман, то лучше возьмите это.

– Хорошо, но я смотрел кулон не себе.

Голова в шляпе наконец поднимается, и я вижу довольно красивое и худое лицо молодой женщины. Оно похоже на лицо призрака, а глаза глубокого кроваво–красного цвета. Женщина совсем не вяжется с образом, которое нарисовало мне воображение и, я даже обрадовался тому, что разговариваю не с жуткой старухой.

– Будь осторожен, мальчик, камни не любят жить в руках неподходящих им людей.

– Я уверен, что он подойдёт, – настаиваю я.

– Ну хорошо, – немного помолчав отвечает мне женщина и подходит к столу, чтобы достать с его нижней полки тканевый мешочек. Она кладёт его на стол и кивает, – Положи его в мешочек сам, пожалуйста.

Я осторожно снял кулончик с крючка и положил его в мешок.

– Сколько?

Она долго думает, глядя на меня своими красными глазами и наконец говорит:

– Триста.

– На нём написано пятьсот.

– Ну хочешь, возьми за пятьсот, но я предлагаю триста, – пожимает она плечами.

– Я возьму, – быстро соглашаюсь я, не желая разбазаривать свои карманные.

Женщина вытягивает руку, но почему-то не слишком далеко и я, наконец, понимаю, что она боится попасть под солнечные лучи. Без проблем кладу в её тонкую ладонь три купюры и благодарю.

– Пусть камень принесёт твоей избраннице силу, – негромко говорит она, когда я уже собрался отходить.

– Откуда вы знаете? –оборачиваюсь к ней снова я. Я чётко помню, что не произносил имени и даже не упоминал, для кого я беру это украшение.

– Мой камень тоже обсидиан, – загадочно улыбается мне дама и снова скрывается в шатре.

Из любопытства я опустил голову и прочитал надпись на табличке рядом с палаткой: «Лавка мадам Луны».

Мне пришлось ещё немного попетлять по рынку, чтобы найти Чижика и Манку. Они как раз закончили отовариваться и уже бродили в поисках меня. Какое–то время мы ещё гуляли по рынку, а потом, всё же, решили продолжить наш путь дальше по городу. Уже на выходе, я заметил знакомую фигуру.

– Идите пока, я вас догоню, – говорю я и отбегаю, чтобы поймать знакомую за плечо. Я не ошибся, это действительно была Рыжая.

– Привет! –говорю я. Мы не виделись уже больше года и не общались после её ухода к Шаману.

– Привет, – говорит она и улыбается мне, а затем, неожиданно обнимает, – Я рада тебя видеть.

Я тоже обнимаю её в ответ.

– Ты совсем потерялась, ни весточки, ничего, – говорю я и впервые ловлю себя на мысли, что скучал по ней. Скучал, как скучают старшие братья по назойливой сестре занозе, которая вдруг внезапно уезжает из родного дома.

– Да, прости, многое произошло за это время. Может прогуляемся?

– Да, конечно, давай, – легко соглашаюсь я, – Ты очень выросла.

– Да, и ты, – улыбается она, – Уже выпускник, а мне никак не доведётся закончить школу.

– Как же ты учишься?

– Шаман учит меня. Филин приносит учебники в начале года, и мы занимаемся несколько раз в неделю. Мне нужно будет только приходить и сдавать аттестации в конце года.

– Понятно, – отозвался он, – Удобно, наверное.

– Да, а теперь ко мне приходит Птица и я занимаюсь с ней.

– Да, Птица… Как у вас дела?

– Всё хорошо, она многое рассказала мне об отце.

– Как ты это воспринимаешь? – интересуюсь я, надеясь не задеть её своим вопросом, однако она лишь пожимает плечами:

– Я не помню ни его ни родную мать. Для меня существовало только Гнездище, Филин, а потом Шаман. Я воспринимаю это так, словно мне довелось восстановить свое семейное древо о каких–то давних родственниках и всё. Они были интересными людьми. Я понимаю, что Птица любила меня и моего отца, но мне нужно время, чтобы принять её как часть своей новой семьи.

– И как она тебе?

– Она хорошая, мы отлично проводим время, у нас много общего, мы часто дурачимся на уроках, с ней весело. Но пока я не могу считать её своей матерью. Думаю, это потому, что Шаман в своё время сумел заполнить сиротское одиночество, а теперь нужно найти место и для Птицы.

– Ты очень мудро рассуждаешь, – замечаю я.

Наш разговор уводит нас на безлюдную часть набережной Синей речки, где скоро мы садимся на лавку.

– И как тебе живётся с Шаманом? –спрашиваю я, когда мы усаживаемся на лавочке.

– Знаешь, мне очень нравится. Я чувствую себя в своей тарелке, стихии что ли. Он многому меня научил. В лесу мне гораздо комфортнее чем в городе, но и тут бывает интересно. Я хожу сюда за семенами, бытовыми вещами и прочей необходимостью. Не думаю, что мне грозит полное отшельничество.

– Это здорово, что ты нашла место, где тебе по душе.

– А ты? Что будешь делать после выпускного?

– Сложно сказать, – вздыхаю я и гляжу на волны оттаявшей реки, – Удильщик и Асмодей пригласили меня к себе жить. Так что крыша над головой у меня есть.

– А куда пойдёшь учиться дальше? –интересуется она и я задумываюсь, не сразу решаясь говорить ей о своих планах, но всё-таки Рыжая это не тот человек, который будет подвергать сомнению мои желания.

– Я больше склоняюсь к учительской профессии.

Рыжая улыбается и смотрит на меня.

– По стопам Филина пойдёшь? Это очень благородно. Думаю, ты даже мог бы стать его преемником.

– Преемником? Филина? –усмехаюсь я, – Приглядывать всю жизнь за кучкой брошенных птенцов? Я не думаю, что готов к такой ответственности.

– Филин тоже не был готов, но смотри, как всё изменилось при нём, – пожимает плечами Рыжая, – Благодаря нему теперь получить квартиры стало проще, каждому однозначно дают общежития и ушедших в Лимб становилось всё меньше и меньше. Как будто бы он умеет наставить нас на правильный путь. В тебе тоже есть эта способность. Ты очень глубокий человек. Поэтому все негласно считают тебя старостой. Ты сам не заметил, как овожачился.

Я задумался над её словами, признаваясь самому себе, что, на самом деле, так оно и было. После того, как из Гнездища ушёл Асмодей, все и вправду были в каком–то подвешенном состоянии, словно не зная, за кем теперь нужно тянуться, у кого спрашивать разрешения на то или иное и чьи правила соблюдать. По-моему, всё решилось в тот день, когда я притащил первую картину Удильщика в Гнездо и повесил её в Колизее. Я теперь решал, когда нам проводить свечки, как их проводить, я следил за дисциплиной и наказывал тех, кто её нарушал, помогал младшим и своим с уроками, научился организовывать всех, тем самым, перетянув одеяло старосты на себя. И это одеяло с меня теперь никто не хотел снимать.

– Да, ты права.

– Ничто не случайно, – улыбается Рыжая, – Судьба тебя и так уже ведёт по твоему пути.

– Судьба?

– Все мы ей подчиняемся. Даже я, сама того не осознавая.

– О чём ты говоришь?

– Шаман рассказал мне кое-что. Когда-то давно, ещё в молодости, он был влюблён в женщину, но Судьба развела их. Она прославилась в городе и завела семью. У неё родился талантливый потомок, правнук, по-моему. А у этого правнука родилась дочь. Случилась трагедия и дочь осталась сиротой. Вскоре Шаман её удочерил.

Мне понадобилось время, чтобы понять, о ком говорит Рыжая. Я сразу понял, что она говорила о Музыканте, но я не сразу сообразил о второй героине истории.

– О господи! –наконец соображаю я, – Ты говоришь о Танцовщице?!

– Да.

– Это невообразимо, Шаман воспитывает потомка своей первой любви?

– Ага, – чуть улыбнулась Рыжая, – Я говорю о том, что колесо всё равно повернётся так, как тебе будет нужно и ты будешь счастлив. Шаман счастлив, что Танцовщица послала ему меня. А у тебя –свой путь.

Мы ещё недолго сидим, каждый думая о своём. Я –о своей судьбе, а она –не знаю. Наверное, о том же.

– Ты стала очень похожа на него.

– На Шамана?

– Да, – отвечаю я, – Стала не такой наивной занозой в заднице, а какой–то… не по годам мудрой, что ли?

Рыжая смеётся и поднимается со скамьи.

– Спасибо. Извини, но мне пора. Тебя, наверное, тоже заждались.

Рыжая поворачивается в сторону моста и машет виднеющимся вдалеке фигурам Манки и Чижика.

Мы расходимся. Я –к друзьям, а она –в лес.

Глава 17. Суббота

На второй день каникул старшеклассники, вопреки обещанного отдыха, все равно просыпаются ни свет ни заря, приводят себя в порядок и выстраиваются в колонну у моего кабинета, где по очереди получают пачку документов и медицинские карты. День медицинского осмотра и получения необходимых справок для поступления куда–либо дальше. С семи до восьми мы занимаемся получением документов и сборами, а затем все вместе грузимся в автобус. Филин обычно лично нас провожает, а дальше вся эта шайка обормотов лично под моей ответственностью. Я помогаю погрузиться в автобус тем, кто ограничен в движениях. К счастью, среди учеников в этом классе такой только один. Получив от Филина список, начинаю перекличку уже в автобусе. Все шестнадцать человек на месте. Проверяю, чтобы все пристегнулись и сажусь рядом с водителем. Нанятый извозчик смотрит на меня с подозрением и странно. Я могу его понять, поскольку человек, сидящий рядом с ним, с ног до головы украшен этническими символами вудуизма вперемешку с биологическими внутренностями. Полагаю, что больше всего его смутила татуировка на моей шее, в точности повторяющая костное строение гортани. По мне сразу складывается впечатление, что детей мне лучшее не доверять. Меня начинает раздражать его взгляд, поэтому я приподнимаю очки средним пальцем и говорю ему: «Все на месте. Поехали». И автобус тронулся.

Едем мы обычно не долго. За два года, сколько я участвую в этом ежегодном мероприятии, я уже выучил дорогу наизусть. Выгружаемся мы у частного медицинского центра, где у Филина с местным главным врачом заключён контракт на медицинский осмотр птенцов. Дружной выстроенной колонной мы заходим внутрь. Я иду впереди и везу Тишь, с которой мне придётся нянчиться сегодня весь день. Подростки довольно гогочут, рассматривая что-то кроме вечных стен Гнездища.

В холле нас уже встречает Грач, заведующий детским отделением. Мой хороший друг, наставник, благодаря которому я всё-таки с горем пополам однажды прошёл практику, а потом и вынужденные курсы переподготовки с терапевта на педиатра.

– Друзья мои, вы как раз вовремя, – как всегда лучезарно улыбается он, – Добро пожаловать. Как добрались?

– Никого не вырвало и слава богу, – сказал Сизый, стоя рядом с зелёной Клёцкой, которая была больше всего уязвима до тошноты в транспорте.

– Это радует. Меня зовут Грач, – представляется он, – Я буду сопровождать вас по поликлинике и присматривать за вами. Вы можете задавать мне любые вопросы, которые у вас появятся.

– А почему не Суббота? –удивляется Чиж и смотрит на меня.

– Потому что он будет занят персональным рандеву, – шутит Рататуй.

– А ты, видимо, завидуешь, что не с тобой, – отзываюсь я, зевнув.

Рататуй и Хлыст разражаются гоготом, но не на долго, поскольку в бок Хлыста пихает Манка, выражая своим жестом недовольство их бескрайной невоспитанности.

– Что ж, раз все готовы, пройдёмте за мной, – говорит наконец Грач и уводит их в коридор регистратуры. Они тянутся за ним большой пёстрой гусеницей, а я остаюсь с Тишью. Она машет рукой своим подружкам в общем строю, а затем поднимает глаза на меня.

– Вперёд?

– Да, пошли, – говорю я и, взявшись за ручки инвалидного кресла увожу её в противоположную сторону. Поскольку девочка немного отличается от своих неугомонных одноклассников, список врачей у неё также отличается, поэтому в первую очередь мы проходим тех, кого в общем списке нет.

Она чаще остальных ходит на медосмотры и другие процедуры, поскольку её медицинская карта раза в два толще остальных. Чаще всего сопровождаю её именно я. Она уже привыкла ко всем процедурам и воспринимает больницы вполне спокойно, к тому же все здесь её уже знают.

За то время, которое мы с ней проводим вместе, у нас уже сформировалась какая-то общая атмосфера. Точнее симбиоз. Она не трогает меня, а я –не тревожу её. Пока мы сидим в очереди, она, чаще всего, что-то рисует карандашом в маленькой книжечке, изредка, мы о чём–то говорим. Играем в слова или общаемся о Гнездище, врачах или о чём–то другом.

– Скажи, Суббота, – вдруг говорит она, продолжая чиркать карандашом в блокноте, – А ты всегда хотел быть врачом?

– Нет, – отвечаю я.

– А кем?

– Тираннозавром, – отшучиваюсь я.

– А если серьёзно? –она поворачивается и смотрит на меня внимательным заинтересованным детским взглядом.

– Серьёзно? Хм… Когда я был маленьким, я хотел стать космонавтом.

– А почему не стал?

– Потому что мне сказали, что очкастых космонавтов не бывает.

– А кроме космонавта?

– Патологоанатом.

– О, это тот доктор, который лечит мёртвых?

«Доктор, который лечит мёртвых», – помечаю себе в голове я, посчитав это высказывание крайне интересным.

– Да, можно сказать и так. Вообще это врач, который устанавливает, от чего умер человек, – поясняю я.

– А зачем знать, от чего он умер? Ну вроде умер и умер, чего копаться.

– Ну, скажем, а вдруг его отравили? Тогда можно написать заявление в милицию и найти преступников, – поясняю я.

– Да, это имеет смысл, – кивает она.

– А ты? Кем хочешь стать ты? –спрашиваю я, решив поддержать с ней разговор.

– Не знаю, – отзывается она, – Думаю, что займусь конькобежным спортом, – отзывается она и смотрит на меня, улыбаясь во весь рот.

Я улыбаюсь тоже, оценив тот уровень самоиронии, на который она себя возвысила.

– Да, думаю у тебя есть потенциал.

Она смеётся. Приходит её очередь, и я завожу её в кабинет, оставив один на один с врачом. Таких кабинетов у неё было ещё несколько. В некоторые мне приходилось заходить с ней, чтобы помочь перенести её с кресла на кушетку, а в некоторые вход для меня закрыт по этическим соображениям. В конце концов, пройдя короткий персональный список врачей, я увожу её туда, где Грач водил по кабинетам основной состав птенчиков.

– Знаешь, Суббота, а я ведь скоро уйду, – вдруг говорит Тишь, глядя себе перед ногами.

– О! Это тебе врач так сказал? –воодушевляюсь я, ухватившись за ниточку возможности восстановления её возможности ходить.

– Нет. Это я сама знаю.

– Пойдёшь, пойдёшь. Вперёд меня. На лыжах, или на чём ты там хотела.

– На коньках, – чуть улыбается Тишь, а потом поясняет мне: – Нет, ты не понял, я уйду в Лимб.

– С чего ты вдруг взяла? –спрашиваю я, нахмурив брови.

– Посуди сам. Я здесь для всех –обуза. Мне не светит ни карьера, ни образование. Много ли мест, куда берут калек? Ни семьи, ни мужа. Все радости, доступные для вас, для меня за закрытой дверью.

– Ты преувеличиваешь, – возражаю я.

– Ни чуть. Если углубляться, то я и вправду здесь никому не нужна.

Я молчу. Я не знаю, как реагировать на такие слова, я не детский психолог, не учитель, а моему уровню эмпатии посочувствуют даже одноклеточные, но мне хватает мозгов, чтобы отреагировать на этот звоночек и сообщить о нём Филину, как только мы приедем.

– Спасибо тебе, Суббота.

– За что?

– За то, что ты помогал и помогаешь мне.

– Пожалуйста.

Манка.

Весь день, сколько мы были в больнице, я старалась не подавать виду своей тревоги. В последний раз, когда я поднималась на чердак, по ощущениям, свечение в отражении становилось всё ближе и ближе. Я чувствую, что теряюсь. Происходящее вокруг словно проходит мимо. Как будто я нахожусь в аквариуме за слоем большого и толстого стекла, или, как будто всё происходящее –длинный и крепкий сон, в котором я действую больше на автомате, чем по желанию. Большинство слов проходит мимо меня, мне часто приходится переспрашивать, возвращаться к диалогу и заставлять себя концентрироваться. Приближающиеся экзамены давят на мозги всё сильнее, а показатели успеваемости к концу четверти немного упали. Филин списал это на усталость после самой длинной четверти. Он пока, кажется, не догадывается, а я, пожалуй, никому ничего не хочу говорить.

Я каждый день теперь хожу на чердак, подношу зеркало к зеркалу и каждый раз свет становится словно на один шаг ближе и ближе. Я перестала спать, хотя раньше могла уснуть в любой момент, в любую секунду: на уроке, в кинозале, на стадионе во время физкультуры, на певчей свечке. Мне, обычно, не мешало ничего, однако последнее время со сном происходят большие проблемы, и, мне кажется, это начинают замечать. Как на зло, эти мысли настегают меня как раз в тот момент, когда я стою в очереди к кабинету на сдачу крови, от чего эффект тревоги всё выше и выше.

– Ты в порядке? – спрашивает меня Чертополох, стоящий рядом, – Побледнела…

– Да, – неуверенно отвечаю я, при этом беспощадно вру.

Я с детства ненавижу кровь и даже боюсь. При этом я спокойно воспринимаю другие отходы жизнедеятельности, убираю за местными кошками не морщась, а сырое мясо не вызывает ничего, кроме аппетита. Я равнодушна к животной крови, но вот человеческая заставляет ноги подкашиваться и падать на пол.

– Хочешь, я пройду вперёд тебя? –предлагает Чертополох, но я передёргиваю плечами.

– Нет. Ты не поможешь, а лишь немного оттянешь неприятное событие.

Кажется, мой ответ оказался грубым для моего обычного общения, однако Чертополох лишь пожимает плечами. Наконец приходит моя очередь.

Холодный, стерильно–белый кабинет с холодильником, раковиной, кушеткой, столом и стулом. На стол стараюсь не смотреть, поскольку там уже стоят пробирки с человеческим материалом, на несгибаемых ногах прохожу и сажусь на стул, глядя куда угодно, но не на стол и не на врача.

– Первый раз? – спрашивает меня медсестра, подготавливая катетер.

– Нет, – отвечаю я, – Просто мне неприятно.

– Ничего страшного, я постараюсь аккуратно, – отвечает она и притягивает мне руку жгутом.

Я привычно сжимаю и разжимаю кулак, чтобы создать необходимое давление в вене, всё также глядя в потолок. Уши закладывает, но вдруг, я чувствую, как кожу протыкает игла и, от неожиданности, всё же поворачиваю голову.

Красная жидкость потихоньку наполняет катетер и колбочку, собираясь в большую липкую бурую каплю на дне пробирки и мне кажется, что я даже слышу, как она вытекает у меня из вены и скользит по стеклянным стенкам. Она капает, стекая с руки на кафель и разбиваясь об него громкими густыми пятнами. Постепенно они собираются в одну большую, красную вязкую лужу, по которой можно отследить, что она вытекает из живота, просачиваясь сквозь зелёный домашний халат, окрашивая его в коричневый, даже почти чёрный цвет.

Ноги мёрзнут, потому что алая струя дотекает до босых ног, остывая на холодном кухонном кафеле, который ещё пару часов назад был застелен ковром. Сейчас его убрали, чтобы протереть под ним полы. Позднее, её завернут в этот ковёр и унесут на помойку, а мне велят закрыться у себя и не высовываться, пока огромный дядька в белой майке-алкоголичке и старых трениках будет затирать лужи. Потом в газетах напишут, что он убивал её, пока босая девочка бегала по двору и просила о помощи. Под статью попадут четверо милиционеров, не поверивших ребёнку, и отчим, а меня увезут в Гнездо.

Шум в ушах заполняет всю голову, перемещается в грудную клетку и давит на живот. Как только иглу вытаскивают из моей руки, меня тошнит прямо на пол остатками вчерашнего ужина и водой, выпитой с утра. Медсестра хватает меня на руки, чтобы я не свалилась на пол в ту лужу, которой я только что блеванула. Она что-то кричит и в кабинет врываются Чертополох и Сизый, а за ними кто-то из медбратьев. Сизый и медбрат хватают меня под плечи и усаживают на кушетку, а Чертополох открывает окно, в которое сразу врывается свежий воздух. Меня увозят в другой кабинет, а мимо, с ведром, уже бежит уборщица. Глаза слипаются и всё становится тёмным.

Сизый

Из-за Манки нам всё-таки пришлось задержаться, поэтому пока Суббота ходил с ней по врачам, которых она не успела пройти пока её приводили в чувства, отстрелявшиеся выходят на улицу, образовав небольшой кружок на скамейке не далеко от автобуса. Все шушукаются о том, что с ней произошло. Клёцка уже успела облобызать моё лицо, приговаривая, какой я храбрый и замечательный, не оставил подругу в беде, но я–то знаю, что она просто пытается поднять мне настроение и ищет очередной повод понежиться, но мне, если честно, не до этого, я испытывал не лучшие ощущения после случившегося. Из головы у меня не выходит лицо Манки. Оно, конечно, всегда было бледным, но сегодня его можно было сравнить с тетрадным листом. В голову начинали закрадываться хмурые мысли по поводу её состояния.

– Она же всегда не любила кровь. Зачем посмотрела? – задаёт вполне логичный вопрос Тушка, нервно покачивая ногой, сидя на скамейке.

– Ну ты же тоже смотришь в зеркало, когда давишь прыщи, – справедливо замечает Сорока, заплетая волосы длинноволосой Ласточки. Все разражаются волной хохота.

– Как последнее время спит Манка? –вдруг спрашиваю я, глядя на девчонок, которые живут с ней в одной комнате.

– Моя кровать находится напротив её, – говорит Ласточка, – Она ложится, как всегда, после отбоя, только долго ворочается и отворачивается к стене. Я засыпаю раньше, поэтому не могу сказать, как она спит. Мы все вырубаемся часам к двум уже точно, даже самые стойкие.

Девчонки каждая кивает головой, подтверждая слова подруги, но я замечаю, что отмалчивается сероволосая Иччи. Она в целом часто молчит, но сейчас её молчание кажется особенно выразительным, и я замечаю это.

Последним из здания выходит Чертополох, и они с Чижем отходят к автобусу, чтобы кучерявый оставил там документы и присоединился к нам. Я иду за ними и застаю их как раз, когда Чертополох выходит из автобуса.

– Ну как там дела? – спрашиваю я.

– Ей лучше, Грач напоил её сладким чаем и накормил сэндвичем из автомата, сейчас Суббота водит её из кабинета в кабинет.

Я киваю и достаю из нагрудного кармана сигарету. Мы стоим за автобусом, так, что нас не видно всем остальным, а значит попасться Субботе риска нет, можно расслабиться.

– Спасибо тебе, – вдруг говорит он и я поднимаю на него глаза.

Между нами протягивается какая-то струнка понимания и я киваю, опустив сигарету.

– Не за что, – говорю я и резко прячу сигарету в рукав джинсовки, потому что из-за автобуса на нас надвигаются чьи–то шаги. Из-за угла появляется серовласая Иччи. Она смотрит на мой рукав, а затем на меня.

– Свои.

Я киваю и достаю тлеющую сигарету из–под джинсовки.

– У меня есть для вас кое-что, – говорит она и смотрит на Чертополоха. Кажется, я подозреваю, что она скажет, – Последнее время её мучали кошмары, она просыпалась и по долгу сидела на кровати, обняв колени. Я иногда не сплю по ночам и замираю, чтобы не спугнуть её. А последнее время она начала сбегать.

– Сбегать? – удивляется Чертополох, – Куда?

– Я не знаю. Точнее, не знала. Но последнюю ночь она, кажется, ходила на чердак.

Чертополох и Чиж очень напряжённо переглядываются. Кажется, Чиж теперь тоже знает чуть больше. Раньше, будучи новичком, он ещё не был просвещён в некоторые наши легенды и тайны.

– Я не уверена, но мне кажется, что она клеймённая, – заканчивает Иччи.

Я знал.

– Её поведение последнее время и правда изменилось, – подтверждаю я, – Она как будто одинокая рыба в аквариуме. Бездумно плавает.

– Да, я заметил, – говорит Чертополох и нервно подёргивает коленом, – Надо что-то делать.

– Спугнёшь, – выдаёт неожиданно мудрую мысль Чиж, – Начнёшь лезть ей под кожу, она отдалится от тебя ещё больше.

– Согласен, – говорю я, – Когда Клёцка была клеймённой, она со мной почти не разговаривала.

– И что ты делал? – Спросил Чиж, скорее озвучив вопрос, возникший в голове кудрявого.

– Был рядом, – пожимаю плечами я, – Успокаивал, поддерживал, ухаживал. Она так переживала из-за экзаменов и выпуска, что почти ни о чём другом не думала.

– Да, она немного инфантильна, – замечает Иччи, – А детишкам всегда трудно смириться с приближением взросления.

Я лишь гневно глянул на неё, скорее, для приличия и защиты чести моей подружки, хотя во многом она действительно права.

– Да, вы правы, – с трудом соглашается Чертополох, – К тому же я уверен, что из-за случившегося она снова вспомнит о детстве и закроется ещё больше.

Мы молчим. Каждый из нас знает, что Манка –единственная из нас, кто попал в Гнездище не из-за алкашей–наркоманов родителей или из-за того, что её оставили в детдоме, а из-за смерти. Смерти, которую она видела своими глазами и которую ей всё ещё трудно проработать. Это молчание, наверное, было минутой памяти об утраченном детстве, которое осталось где-то в груди мёртвой женщины с шестью ножевыми ранениями.

– Спасибо, ребят, – первым подаёт голос Чертополох, – Я думаю мы сможем её вытащить.

Чиж активно кивает головой, поддерживая его слова, как верный пёсель, но сейчас мне даже не хочется об этом шутить.

– Не за что, – отвечает Иччи и мы вчетвером наконец идём к остальным, дожидаться Субботу и Манку, где Рататуй уже активно рассказывает о том, как происходит медицинский осмотр в кабинете «для мальчиков», вызывая тем самым громкий смех и отвращение со стороны некоторых девчонок.

– Ну и клоун, – говорит Иччи, когда мы подходим ближе.

А я смотрю и понимаю, что, возможно, этот клоун единственный, который сможет уверенно крутиться в приближающемся мире осознанной взрослой жизни.

Глава 18. Птица

На каникулах свободного времени становится со временем всё больше, а погода так и шепчет мягким весенним ветром, маня на улицу, чем многие учителя и дети пользуются, стараясь выбраться из Гнезда гулять.

Клубочек выгуливает своих птенчиков –ребят от семи до девяти лет, которые не так давно в Гнездище. Они собираются небольшой кучкой и играют в мяч во дворе, пока Клубочек устраивается на лавочке с пряжей и вяжет очередную панамку. Все её малыши – в панамках. У каждого свой цвет и узор. Именно эти панамки и дают им имена, зачастую. Самый маленький, белокурый сорванец –Утёнок, несётся в вязаной панамке синего цвета с жёлтым утёнком на лбу. А у самого старшего –голубая с корабликом, и зовут его, соответственно, Матросом.

Я машу Клубочек рукой, подходя к воротам, а она –машет мне. В руках у меня сумка с её пирожками и бутылкой молока – гостинцы для Рыжей. От меня же в сумке яркий зелёный платок с вышивкой, купленный на недавней ярмарке.

Путь до леса от остановки можно пройти пешком, по тропе, которую протоптал Филин, так что я иду уже по знакомой дороге. На улице сегодня так тепло, что в джинсах и свитере совсем не холодно, однако всё же пришлось надеть резиновые сапоги, поскольку в лесу ещё сыро, хотя снег уже растаял. Тропа выводит меня к небольшому пешеходному мосту через Синюю реку. У парапетов стоят рыбаки, закинув удочки вниз. По пустым вёдрам видно, что улов пока хилый, но иногда встречаются везунчики с парочкой карасей на дне. Останавливаюсь, чтобы подойти ближе и глянуть вниз. Течение по-весеннему шумное. Напитавшись водой от снега, река стремится унести весну дальше, ухватывая за собой уток, которые совсем не поддаются стихии и неспешно плавают. У кого-то уже появился первый весенний выводок и крошечные светлые комочки плывут за мамой ровным хвостиком.

Недолго рассматриваю уток и иду дальше, от моста –сразу направо, вверх по холму, чтобы потом пройти до небольшой скалы. Сегодня наша встреча будет не дома, как обычно, а на природе. Дойдя до нужного места, уже вижу, как внизу, между двумя, словно разошедшимися друг от друга скалами, на засыпанном песком берегу, Рыжая собирает камни. Машу ей рукой, когда она меня заметила и спускаюсь по крутой тропе, стараясь не поскользнуться на прошлогодних еловых шишках.

– Привет! – улыбается мне она.

– Привет, – отвечаю я и мы обнялись.

Недавно она начала подпускать меня к себе и, видимо, мы наконец подружились. Обнимались при встрече и прощанье, ходили под локоток как подружки, дурачились.

– Ты не сильно запачкалась, когда шла сюда?

– Нет, – отвечаю я, – Даже ни разу не упала.

– Ну хорошо, – улыбается Рыжая.

А я только сейчас замечаю, что она без обуви. Джинсы закатаны до колен, а ниже –грязные мокрые ступни. Меня окатило какой-то волной материнского ужаса.

– Ты без обуви!

– Да, – удивляется она и смеётся, – Я же в воде хожу.

– Не боишься заболеть?

– Я? Я не помню, когда вообще последний раз чем–то болела, – хихикнула она и взяла меня за руку, – Пойдём со мной!

Мне ничего не остаётся, кроме как запихнуть своё возмущение и переживания куда-то поглубже в глотку и утянуться за ней, чтобы в итоге, тоже оказаться ногами в воде.

– Нет, сапоги тебе всё же лучше снять. И брюки повыше подними. Там по колено, не меньше, –предупреждает меня Рыжая.

С некоторым опасением всё-таки стягиваю ботинки и закатываю штанины. Ноги мёрзнут на холодном песке и в воду заходить не очень хочется. Кожа покрывается мурашами, а пальцы загнулись подальше от мокрого холода. Рыжая смотрит на меня с какой-то присущей Шаману усмешкой. Всё-таки с кем кого поведёшься, от того и наберёшься. В конце концов, чтобы не ударить в грязь лицом, я делаю шаг вперёд, и холодная вода тут же пробирает до самой кости. Это тот самый неприятный холод, от которого лёгкие издают самый искренний вздох и хочется пищать. Останавливаюсь, чтобы дать ногам привыкнуть к холоду, а затем постепенно делаю нерешительные шаги.

Галька под ногами скользкая, местами острая, от чего идти ещё сложнее. Чувствуешь себя Русалочкой из сказки, когда взамен хвоста она обрела ноги, которыми было ходить также больно, как по ножам. Расставляю руки в стороны, чтобы хоть как-то держать равновесие, пока Рыжая ждёт меня чуть впереди. Ей, кажется, мои проблемы чужды. Она с детства бегает босиком по траве, снегу, речному днищу, лесной почве, лазает босой по деревьям. Её ноги, наверное, привыкли уже ко всему, кроме обуви.

Со временем идти становится проще, и я наконец догоняю Рыжую, обнаруживая, что зашли мы только по щиколотку. Она вновь берёт меня за руку, и мы идём дальше, поддерживая друг друга, хотя, скорее –она меня. Она не обманула, мы действительно зашли туда, где было почти по колено, несмотря на то что мы отошли довольно далеко от берега. Видимо тут было мелководье.

– Смотри, –Рыжая указывает мне на воду. Она прозрачная, но всё равно чтобы что-то рассмотреть, мне нужно наклониться. Наконец я вижу, что на дне лежит крупный рогатый череп.

– Давай его достанем, а? –улыбается Рыжая во весь рот, и я понимаю, что у неё, видимо, на него большие планы. Мне ничего не остаётся, кроме как завернуть рукава и наклониться вниз, чтобы ухватиться за гладкий рог, который уже успел покрыться речной слизью, и достать его из воды. Вместе мы вытаскиваем его на берег, где Рыжая обмывает его водой от слизи и очищает от водорослей и прочей грязи.

– Кажется косуля, – говорит она, рассматривая череп на песке, куда положила его сушиться на солнце.

– Да, похоже на то, – отвечаю я. Череп, возможно, действительно принадлежал взрослой особи. Наверное, где-то на дне также покоятся и остальные части скелета, – А зачем он тебе? –наконец спрашиваю я.

– Не знаю. Может раскрашу и сделаю маску. Да разве не здорово иметь у себя чей–то череп? У Шамана вон олений и волчий есть. Я тоже хочу. Может это станет моим талисманом.

– Понятно, – улыбаюсь я и достаю из сумки небольшой плед, чтобы постелить его на песок и разложить на нём молоко и контейнер с пирожками, – Тебе тут передала Клубочек. Ты не голодна?

– С чем они? –заинтересованно спрашивает она.

– С картошкой, – отвечаю я и понимаю, что Клубочек попала в яблочко.

– Тогда буду, – кивает она и садится рядом.

– А с чем ты не любишь? –интересуюсь я, чтобы в следующий раз не промахнуться с её вкусом, если понесу гостинцы.

– С капустой. Мне они ещё со времён Гнездища не нравятся, – честно признаётся она и открывает бутылку с молоком.

Следующие десять минут мы довольные лопаем пирожки и смотрим на воду, молча слушая лес.

– Оставим Шаману? –наконец говорит она, когда на дне остаётся три штуки.

– Да, это будет правильно.

Мы собираемся, вытираем пледом ноги и, наконец, обуваемся. Косулий череп Рыжая довольно водрузила на себя, а я несу сумку с пустой стекляшкой из–под молока и коробкой пирожков для Шамана. Уходим в лес.

– Как там у всех дела? –спрашивает Рыжая вдруг.

– У кого у всех? –решаю на всякий случай уточнить я.

– Ну у Чертополоха, Филина, Клубочек? –смущённо добавляет она, словно стесняясь своего небезразличия.

– Да всё хорошо. Ребята недавно ездили на медосмотр, сейчас у них каникулы, отдыхают и готовятся к экзаменам. Филин ездит на городские школьные собрания перед экзаменами, готовит документы. Клубочек по-прежнему тепло к тебе относится и рада передавать гостинцы, – рассказываю я.

– Это очень мило, – улыбается она, – А можно я как-нибудь приду?

– Конечно приходи! –улыбаюсь я, – Думаю ребята будут рады тебя видеть.

– Мы… Так давно с ними не виделись.

– Я думаю, что вы найдёте контакт. Если что, я тебе помогу.

– Ну… Может быть.

Она говорит всё как-то неуверенно, словно опасаясь Гнезда и того, что там есть. И этот страх вызван мыслями о том, что в кругу сверстников она теперь всегда будет лишней. Мне становится её жаль. Ощущение, что при всём своём великолепии и уюту, лес лишил её детства и веселья с друзьями, оставив один на один с Шаманом. Я тоже начинаю за неё волноваться.

В избушке никого, Шаман куда-то ушёл вместе с котом и собакой, поэтому мы остались вдвоём.

– Ах да. У меня есть для тебя подарок, – вдруг вспоминаю я и протягиваю ей платок.

– Ухты, – удивляется она и набрасывает его на плечи, – Он такой красивый. Спасибо!

– Не за что, – улыбаюсь я и мы обнимаемся.

Шаман возвращается, когда я собираюсь уходить. За тот час, пока его не было, мы успели зашкурить найденный череп и начали покрывать его какими–то узорами, который сперва нарисовали карандашом. Это были какие–то этнические завитки и руны, о значении которых я не знала, но Рыжая сказала, что это руны земли, воды и воздуха. Что ж, я склонна ей верить. Получалось интересно, однако приближающийся вечер всё-таки прервал наш девишник, и мы попрощались. Шаман вышел меня проводить, и я всё-таки решаюсь спросить у него:

– Тебя не беспокоит, что у Рыжей нет друзей?

– Я ей друг, ты ей друг, Филин ей друг.

– Ты не понимаешь о чём я. У неё нет друзей её возраста.

– Если бы она в них нуждалась, она бы не ушла из Гнезда?

– Она ушла, потому что увидела в тебе взрослого, который был готов взять за неё ответственность, – хмурюсь я, – Но она растёт, её интересы расширяются, ей хочется общаться с кем–то кроме деревьев и ветра.

– Это она тебе сказала? –удивляется он.

– Нет, – вздыхаю я, – Это заметно. Она спрашивает у меня, как дела у ребят из Гнездища, ей явно хочется общаться с кем–то ещё. Завести друзей, влюбиться может быть?

– Влюбиться? – Шаман хмурится и мрачнеет. Кажется, я сказала то, чего не следовало, но молчать я тоже не хочу.

– Может быть. Что в этом такого?

– Это погубит её.

– Это опыт! –возражаю я, – Или ты хочешь, чтобы она всю жизнь жила таким же отшельником как ты?

– Не критикуй мою жизнь, коли в своей не разберёшься, – говорит он, и это было то, чего не следовало говорить уже ему.

– Я прекрасно понимаю, кто я и чего хочу. А ты ведёшь себя так, будто хочешь спрятать её от мира.

– Тогда почему ты до сих пор мечешься между Рыжей и Гнездищем?

Этот вопрос словно выбивает землю у меня из–под ног, и я начинаю закипать сильнее.

– Там мой дом!

– А тут – твоя Рыжая. Разве не к ней ты вернулась? Тебя везде держит то одно, то другое. То умирающий отец, то нуждающиеся дети, то оставленная падчерица. Ты-то сама в этом всём где?

– Я здесь.

– Твоё здесь слишком растяжимое.

– Ты заставляешь меня делать выбор?

– Я тебя ни к чему не заставляю.

Мы оба делаем глубокий вдох и выдох, понимая, что вот–вот наш спор перерастёт в ругань.

– Я просто хочу, чтобы у неё было детство.

– Оно было, только ты его пропустила.

Я молчу, поскольку слова на столько сильно ранят моё сердце, что я больше не хочу тратить силы на этот разговор.

– Мы там тебе пирожки оставили. Приятного аппетита, – наконец выдавливаю из себя я и ухожу, давя горло слезами. За спиной захлопывается дверь избушки.

Домик Шамана

Рыжая смотрит на Шамана, как на предателя, кусая губы. Она всё слышала. Она всё поняла, и она злится, что двое дорогих ей взрослых ведут себя друг с другом хуже детей. Она ничего не говорит. Лишь забирает краски и черепушку с кухонного стола, чтобы молча подняться к себе.

Глава 19. Круг

Чертополох

В последний день каникул традиционно проводится круг. Круг –это такой вечер, куда приходят все желающие, от мала до велика. Обычно мы в эти дни мы собираемся в Колизее и обсуждаем друг с другом, что произошло за этот месяц. Слушаем музыку, поём песни, читаем стихи, играем в настолки. В этот раз круг выпал не только на конец месяца, но и на последний день каникул. И, по правде говоря, это наш предпоследний общий круг. Дальше, в мае, у нас будет последняя такая посиделка, а в июне – уже выпускной, поэтому мы стараемся оторваться напоследок, надеваем самые сумасшедшие наряды, девчонки красят себе лицо и руки, рисуют узоры на щеках и предплечьях, вплетают в голову украшения. Парни тоже склонны кичиться в такие дни. Надевают свои самые звенящие цепи, полируют ботинки, приводят в порядок волосы, красят глаза на манер Мерлина Менсона. Каждый выделяется по–своему.

На каждый круг Филин назначает дежурных и мы, конечно, заранее знаем кто из преподов за нами будет присматривать, потому что график вешают на доске объявлений заранее. Да, круг мы обычно проводим по согласованию с Филином. Хотя, я бы даже сказал, что я просто ставлю его перед фактом, а он подстраивает всё под нас. Сегодня впервые на Круге будет дежурить Птица и теперь я понял, почему сюда пришла Рыжая.

– Можно я сегодня проведу с вами круг? –робко спрашивает она, держа в руках какой-то здоровенный свёрток, в котором, вероятно, лежит её костюм на этот вечер и ночь.

Мы стоим на заднем дворе Гнездища. Она пролезла сюда через забор и через Сороку вызвала меня.

– Да, конечно, в чём вопрос? – отзываюсь я и кладу руку ей на плечо, – Ты же всё ещё одна из нас, наша семья. Все будут рады тебя видеть.

– Правда? –удивляется она.

– Конечно! –улыбаюсь я, – Я рад, что ты пришла. Очень!

– Спасибо, – улыбается она и я вижу, как её напряжение откатило куда-то вниз тяжёлым камнем. Она боялась, что мы не примем её обратно. А мы приняли.

– Пойдём, я отведу тебя к девчонкам. Нарядитесь там.

Я беру её за руку и мы, через дворовые двери скрываемся в Гнездище, где нас тут же встречают исписанные под деревья и лозу стены, пестрящие птицами, рыбами, мышами и змеями –наследие, оставленное после выпуска Удильщика.

Рыжая

Тканевая сумка стучит по коленям, пока Чертополох ведёт меня по лестнице наверх, минуя шторы, в комнату девчонок. Я переживаю, поскольку большинство из них не видела очень давно, со многими не общалась, но многих очень хорошо помню. Ещё в коридоре нам попадается, пойманная мною ранее, Сорока. Она, с щебетанием, садится нам на хвост и стрекочет за спиной в своей манере:

– А я вот знала! Знала, что ты придёшь, ага! И знала, что этот сумасшедший затащит тебя в гнездо раньше, чем ты и успеешь рот разинуть. Добро пожаловать, малышка, добро пожаловать!

– Да. Спасибо, –улыбаюсь я ей в ответ и вдруг соображаю, что, обратившись к Сороке, я уже похоронила свою надежду появиться тут тайно. –Сорока! Ты же никому не сказала, что я тут?!

Белое лицо сороки вытягивается, и она размахивает своими руками, в мешковатых рукавах, словно крыльями.

– Дорогая! Ты за кого меня держишь?! Я вообще то честно и тайно всё рассказала только Чертополоху!

– Хорошо. А ты не могла бы больше никому не говорить? –осторожно прошу я.

Сорока прищуривается и, хихикнув, прислоняет палец к губам, соглашаясь утаить моё присутствие здесь.

В комнату девчонок мы заходим вдвоём после того, как Чертополох наказал Сороке присматривать за мной и так, с порога, сразу завопила:

– Подруги! Вы посмотрите, кто к нам пришёл!

На меня смотрит с десяток пар глаз. Девчонки моего возраста и старше, одногодки Чертополоха и Сороки, но всех их я знаю лично, поскольку росли мы все бок о бок, в одной или соседних комнатах.

– Малышка вернулась, – ласково, почти по–матерински протягивает Тушка и идёт обнимать меня.

От неё, как всегда, пахнет сигаретами, она курит столько, сколько я её помню и я, с непривычки, морщусь, но не отстраняюсь от жеста доброй воли.

Следом за ней ко мне подходит Слива, пухлая, низкая розовощёкая девочка, с которой раньше мы сидели за одной партой и делили один учебник по литературе на двоих. Все удивлены, но рады меня видеть. Кажется, опасения были напрасны.

Птица

Я прихожу на круг тогда, когда большинство уже собрались. Все яркие, разноцветные, пёстрые, каждый хочет выделиться, хвастается перьями. Все стрекочут, хихикают и щебечут между собой как весенние птенчики. Верхний свет уже не горит. Вместо него светятся гирлянды, ночники и китайские фонарики под потолком. Различие цветовых оттенков освещения задаёт какую–то особую атмосферу таинства мероприятия.

Все ищут себе места, куда присесть, приходят со своими подушками, чтобы бросить их на пол. Кто-то раздаёт конфеты, наливает из термоса по стаканчикам чай и глинтвейн.

Дверь на балкон приоткрыта, туда курить выходят старшие парни и девушки. Сегодня Филин сказал их не трогать, потому что для них этот день – особенный, а курить они бы и так бегали, только за гараж, так что смысла гонять их особо не было.

Все собираются под тихий треск варгана в руках Иччи. Она сегодня пришла в образе полярной совы. На голове у неё корона из белых перьев, одета она в шерстяной вязаный белый костюм, а клюв, нарисованный на носу, подчёркивает её схожесть с этой птицей.

Наконец в Колизее наступает тишина и на сцену поднимаются Рататуй и Хлыст, сообщающие о том, чтобы все убрали лишние шумелки и организовали тишину.

– Ну, а поскольку, сегодняшний круг, едва ли, не последний, открыть его мы предлагаем умнейшему!

– Скромнейшему!

– Красивейшему!

– Самому лучшему!

– Старосте всея Гнёздышка.

Хлыст и Рататуй говорят это по очереди так, словно репетировали это всё утро до самого вечера, чтобы отыграть свой звёздный час бесподобно. Это заставляет меня хихикнуть. На сцену поднимается Чертополох и берёт в руки фонарик, внутри которого мягко пылает зажжённая свеча.

– Можно было и без этого клоунадства, – чуть смущается он, – Друзья. Вот и подошёл очередной месяц нашей с вами жизни. За этот месяц произошло многое. Каждому из вас сегодня будет предоставлено слово, чтобы вы поделились своими эмоциями, мыслями, событиями, которые произошли у вас за этот месяц. Скажу от себя, что меня порадовало то, что кое–кто от нас всё-таки ушёл. Помните малышку Цыпу? В этом месяце она обрела семью. Возможно, кто-то из вас её не замечал, это была маленькая девочка, с жёлтыми волосами, вся веснушчатая, весёлая и надоедливая. Она появилась у нас совсем недавно, года, наверное, три назад, в возрасте пяти лет. И вот, в этом году в школу она уже пойдёт не отсюда, а из родительского дома, на первое сентября поведёт её мама. Я думаю, что нам стоит порадоваться за неё и пожелать ей счастья в её новой семье, – говорит он, после чего зал заполняется аплодисментами, – Да, многие из нас не удосужились такого счастья. Кто-то, как я, может и не дождётся этого момента никогда. Но, я думаю, что это не повод огорчаться. Ведь мы с вами есть друг у друга. Как говорит Филин, мы вся большая банда, готовая стоять друг за друга горой, хоть порой и летим друг на друга с кулаками. Что же произошло у меня за этот месяц? Что ж, в мою жизнь вернулся человек, на дружбу с которым я уже и не надеялся. Она, кстати, сейчас здесь. Большинство из вас её знают. Я думаю, будет честно передать слово сегодня первой именно ей, – Чертополох спускается со сцены и передаёт свечку в руки кому–то в толпе, а сам садится на стул на сцене, чтобы наблюдать за залом с высоты.

Мне пришлось встать, чтобы увидеть сначала косулий череп поверх рыжих кудрявых волос, а потом плечо в коричневом расписном поло. Это была Рыжая.

– Да, спасибо, – смущённо говорит она и встаёт, – Всем привет, кто меня помнит. Меня зовут Рыжая и я ушла из Гнездища не так давно, теперь у меня есть отец и недавно появилась мать. Это, наверное, можно счесть с ярким событием последнего месяца. Хоть она появилась и не в этом месяце, но всё-таки в нём присутствовала очень тесно, я обрела ещё одного человека в своей жизни. Ещё я очень рада вернуться сюда, встретить старых друзей, понять, что тут по-прежнему меня ждут и готовы принять даже спустя время.

Рыжая передаёт свечу сидящему рядом Чижику и, заметив меня, улыбнувшись, машет мне рукой. Я машу ей рукой в ответ, также улыбаясь. Видимо Шаман всё-таки разрешил ей выйти из леса и посетить старых друзей. То, что она рада быть здесь, греет мне душу.

– Кхм-кхм, – вдруг слышу я кашель за своей спиной и оборачиваюсь. Сзади стоит Сорока – К Вам посетитель. Он ждёт вас внизу, на заднем дворе.

– Спасибо, – говорю я и встаю. Я не знаю, стоит ли мне оставлять кучу детей одних в такой час, поэтому я не уверена, что мне стоит идти.

– Иди, иди, – говорит мне Филин, беззвучно присаживаясь на моё место, – Я сменю тебя, – подмигивает он и я, всё же, позволяю себе уйти.

На улице меня встречает знакомая фигура в плаще, окутанная дымом от трубки.

– Доброй ночи, Птица, – говорит Шаман и подходит ко мне, предлагая жестом опуститься на скамейку, и я сажусь.

– Добрый вечер, – говорю я и всё-таки сажусь, после чего он опускается рядом, – Что ты тут делаешь?

– Я пришёл извиниться.

Извиниться? По правде говоря, это событие вводить меня в некий ступор, поскольку я думала, что Шаман слишком высокого мнения о себе, чтобы прийти извиняться первому.

– Скупой человек таит обиду в сердце. Мудрец же способен на анализ своих действий. Я понял, что был не прав и мог обидеть тебя своими словами. Рыжей действительно нужны друзья, общение со сверстниками и простое детское веселье. Кто я такой, чтобы его отнимать? К тому же, у неё теперь есть ты, а значит и в городе она в безопасности, я могу не переживать за это.

– Знаешь, я тоже уже не злюсь, – вздыхаю я, – Я думаю о том, что во мне сыграла ревность, я была категорична в своих высказываниях. Ты всё это время заботился о ней, учил и воспитывал, мне стоило бы сказать тебе за это спасибо, а не обвинять тебя в тирании.

Шаман хрипло смеётся.

– Лучше быть ласточкой в небе, чем синицей в золотой клетке. Она взрослеет, у неё появляются свои ценности, свои цели, желания и тайны. Может быть, она хочет влюбиться, как все девчонки, хочет ходить на танцы по вечерам и на фестивали летом. Ты ей и нужна для того, чтобы помочь ей научиться защищать себя, принимать себя.

– Не я нужна, – поправляю я Шамана, – А мы нужны.

Он смотрит на меня и чуть улыбается. Кажется, топор войны, между нами, теперь зарыт.

– Ты очень милосердная и добрая женщина. Твоё сердце способно вместить в себя всех, но для Рыжей там особое место. Я не обижусь, если ты останешься здесь. Это не будет поводом для Рыжей откреститься от тебя, а наоборот, будет здорово, что в городе у неё будешь ты и друзья, а в лесу буду я.

– Ты прав. Но я не хотела бы, чтобы это выглядело как будто мы с тобой родители в разводе и забираем ребёнка по очереди, – решаю вдруг уточнить я.

– Ох, нет, конечно, нет. Она уже взрослая и всё понимает. Это будет совсем не так.

– Спасибо, – улыбаюсь я, будучи действительно благодарной за то, что у нас с Шаманом состоялся этот разговор.

Солнце уже садится, а на небе проявляются первые звёзды. Я поднимаю глаза, задерживаясь взгляд на одной из них.

– Как ты думаешь, он где-то там? – спрашиваю я, вздыхая.

– Может быть. А может уже на земле. Но на много важнее то, что он у тебя здесь, – Шаман берёт мою руку в свою и прислоняет мою ладонь к сердцу.

Он прав. Музыкант и воспоминания о нём всегда останутся в моём сердце. И будут укрывать тёплым одеялом нашу Рыжую.

Глава 20. Последние дни.

Чертополох

Через день после Круга у нас начались первые экзамены. Нас перемешали с выпускниками других школ, чтобы избегать списываний и подставных результатов, поэтому Филин разделил нас на три группы, которые уезжали каждый день в три разные школы. По иронии судьбы в моей группе не было ни Манки, ни Чижика, зато моя команда тоже отличалась своей колоритностью. Сложилось впечатление, что Филин специально собрал нас таким образом, чтобы её состав был наименее контактным между собой. Иначе я не могу объяснить того, что я оказался в одной компании с Сизым, Призраком, Зенитом и Тушкой. Развозили нас на микроавтобусах, поскольку нанимать целый было неудобно, а сопровождал нас и вовсе Длинный Каа.

Я сидел рядом с Призраком, и он постоянно грыз ногти и стучал пяткой по полу, это всю дорогу раздражало меня на столько, что я был готов заорать на него в любой момент. Но драться с Призраком –себе дороже. Иногда казалось, что этот бледный костлявый парень и вовсе не чувствует боли. В прошлом году я разнимал его и Сизого в коридоре. Призрак умудрился прокусить ему ухо так, что бедолаге Сизому пришлось вставить серьгу в другое ухо. Я помню, как тогда горели глаза этого безумца. Он был похож на бешенную белку и рвался вломить Сизому ещё пару раз. Призрака вообще лучше не злить. Он быстро выходит из себя, часто психует и нарывается на драки. Это в обычное время он Призрак –белый, одетый в мешковатые одежды, передвигающийся по теням подросток, но, если его разозлить –жди беды. Поэтому те, кто живут с ним в одной комнате, прячут все колющие и режущие предметы как можно дальше, чтобы не попало под ругу разгневанному соседу. Мне повезло, что я живу в другой комнате. Счастливчиками же были Зенит и Колпак, которые, по натуре своей, были людьми не конфликтными. Зенит, хоть и выглядел огромным накаченным перцем, но на деле, был добрейшей души человек, который в свободное время увлекается тем, что изучает по школьному справочнику физику и смотрит научные передачи, а Колпак и вовсе почти всегда проводит время в Тарелке.

Писал Призрак экзамен отдельно, поскольку все школьные окна были огромными и свет попадал почти на всё в помещение. Поэтому, как мне потом рассказал Каа, он писал его в директорской, где для него любезно плотно закрыли окна чёрными шторами и включили лампы. В комнате у них, кстати, тоже постоянно мрак.

– Как вы вообще с ним живёте? – спросил я у Зенита, уже после того, как мы вышли с экзамена.

– Знаешь, я уже привык, – ответил он, – Я чаще всего либо в холле, либо в библиотеке, либо в спортзале. В комнате я только вечером. Домашку делаю в библиотеке или Тарелке. В комнате только телек смотрю и сплю.

– А чем всё время занимается Призрак? –полюбопытствовал я.

– Ох, знаешь, у него очень необычное хобби, – говорит он, – Он вырезает из журналов фрагменты и собирает из них коллажи. Никому их никогда не показывает и хранит в огромном конверте под кроватью. Хотя какие–то его работы ты мог видеть.

– Чёрт возьми, та стенгазета с реалистичными фотографиями внутренностей животных, это была его работа? – осенило меня. Когда мы проходили по биологии строение животных, Зыбь предложила нам сделать стенгазету на эту тему. Никто тогда не вызвался, а потом кто-то всё же повесил рядом с кабинетом огромный плакат, где всё было представлено в подробном виде и красиво подписано чьим–то почерком.

– Угу.

– Хочется верить, что он не сам делал эти фотографии.

– Нет, ты что! – вступился за соседа Зенит, – Призрак не такой. Да и к тому же… мы бы заметили.

– Он создаёт впечатление психа.

– Есть такое. Ему очень нравится смотреть документалки про маньяков и убийц, он даже выделил себе время на их просмотр. Как раз перед тем, как начинаются мои научные передачи.

– Он не говорил, кем хочет стать?

– Нет. Но я подозреваю, что это может быть связано с криминалистикой.

– Да. Ему бы пошёл костюм патологоанатома. Как раз сидишь в подвале, ни окон, ни света. Всё по нему.

– Это ты верно подметил, – рассмеялся Зенит, а потом, внезапно, спросил меня: – А это правда, что вы с Манкой поженитесь после выпуска?

Он заставил меня поперхнуться собственными слюнями:

– Чего?! С чего ты взял?

– Клёцка сказала, – пожал плечами он.

– А она с чего взяла?

– Ей Сорока сказала.

– Понятно. Не всё, что приносит на хвосте Сорока правда, – отозвался я и повёл плечами.

– То есть… Не женитесь?

– Не знаю, может и поженимся, – уклончиво говорю я, хотя сам не понимаю почему, ведь у нас с ней даже нет и никогда не было никаких романтических отношений, хотя, по Гнезду ходили разные слухи.

– Дружище, все видят то, что вы друг другу нравитесь. Почему ты сам не хочешь этого принять?

– Я боюсь, что она уйдёт. – честно отвечаю я.

– Оп–па… – говорит Зенит и опускается на лавочку рядом со входом в школу, – Это ещё почему?

– Не знаю. Если она уйдёт, когда нас ничего не связывает, то будет на много легче принять это, чем если мы уже будем парой.

– Не вздумай. –почему-то хмуро говорит мне Зенит, – Ты лучше, чем мы знаешь, чем такое оборачивается. Хочешь повторить историю Удильщика?

– А ты что знаешь об Удильщике? – удивляюсь я.

– Я жил в одной комнате с Веспи. Ещё до того, как его забрали. А теперь представь. Забирают твоего брата, оставив тебя одного в приюте, увозят в другую страну, а твоя возлюбленная уходит в Лимб. Удивительно, что у него не полетел чердак.

– Ну, чердак у него действительно полетел, – соглашаюсь я, – Но я думал, что Удильщик сам остался здесь.

– Серьёзно? –Зенит выразительно изгибает бровь, – Он до последнего врал брату о том, что его тоже забирают, ушёл с ним на вокзал, вручил билет. Они тогда приехали раньше опекунов. Он сказал, что пошёл искать их, а сам вернулся в Гнездо.

– Он что, совсем дебил? – поражаюсь я, а мой недостижимый идеал в лице Удильщика медленно опускается ко дну.

– Они были готовы взять только одного ребёнка. Филин долго с ним разговаривал, уговаривал отказаться в возможности усыновления, лишь бы они были вместе, но Удильщик от этого отказался. Видимо решил, что лучше уж нормальная жизнь будет хотя бы у мелкого.

– Он совсем дебил, – подытоживаю я. Признаться, таких подробностей об Удильщике я не знал и во многом его репутация для меня была подпорчена, хотя я изо всех сил старался его не судить.

– Поэтому, Чертополох, чтобы не оказаться таким же дебилом, перестань игнорировать тот факт, что вам с Манкой суждено быть вместе.

Он действительно заставил меня задуматься. По правде говоря, я думал об этом всё время, до самого выпускного.

Тишь

Последнее время я только и делаю, что сплю. Мне снится, что я огромный белоснежный поезд, который бесконечно мчится по лесной железной дороге навстречу закату. При этом я бываю как самим поездом, так и его машинистом, а иногда и проводницей, которая прохаживается по пустым вагонам, ужинает в вагоне ресторане, спит в купе или в плацкарте: какая разница, если и те и другие пусты? Поезд при этом короткий: четыре вагона, не считая локомотива и все эти вагоны пусты для меня.

В этих снах я именно хожу, забыв о трудностях передвижения на коляске. Иногда, во сне, я даже замираю: долго смотрю на свои босоногие ступни, перебираю пальцами по полу, перекатываюсь с пятки на носок, пытаясь прочувствовать все ощущения на стопе. Ощущается это странно, словно тысячи маленьких иголочек вонзаются в кожу, или обжигают тысячи маленьких искорок. Наверное, это же чувство испытывала русалочка из сказки, когда впервые ступила на землю.

В те моменты, когда я не сплю: я учусь. Например, всю прошлую неделю я просидела за подготовкой к экзаменам, которые мне предстоит сдавать, как и всем моим сверстникам. Правда разница лишь в том, что экзамены у меня по упрощённой программе, но это не отменяет того факта, что к ним тоже предстоит готовиться. В этом году я единственная, кто сдаёт упрощённые экзамены. После выпуска Асмодея я одна пользуюсь пандусами и лифтами для колясников. К счастью для Филина больше неполноценных в Гнездтще пока не поступало. Мне одной пока нужна поддержка и сопровождающий на каких–то мероприятиях, поэтому на экзамен со мной также ехал Суббота, как медицинский работник. Понятно, что в аудиторию со мной его не пустили, но я знаю, что всё это время он дежурил под дверью.

Кроме меня в аудитории ещё трое колясников из других школ, но различает нас только то, что у них, в отличие от меня, есть семьи. Экзамен длится два часа, в бланке всего десять вопросов из тестовой части и три из необязательной практической, но её я тоже успеваю решить за выделенное время. Из всей нашей делегации выпускников Гнездища я заканчиваю самой первой и выезжаю из кабинета, сдав все необходимые бланки.

В коридоре пусто. Кроме уставшей контролёрши, которая сидит на школьной лавочке рядом с высоким цветком монстеры. Шурша колёсами, я направляюсь к раздевалке, где оставила свой рюкзак с рисунками и бутылкой воды, по пути смотрю по сторонам, пытаясь найти Субботу. Не нахожу и остаюсь ждать его у раздевалки, забрав портфель.

Он появляется неожиданно, когда я едва не задремала прямо в коляске. Суббота вышел из коридора противоположного крыла школы.

– Ты уже закончила?

– Да, – зеваю я, – Мы уже можем поехать домой?

– Да, думаю я смогу вызвать нам такси или позвоню Каа, вдруг он сможет забрать нас на машине. Ты не голодна?

– Нет, а ты уже был в буфете? –спрашиваю я, выезжая ему навстречу.

– Да, меня угостили кофе.

– Я бы тоже от кофе не отказалась. Хоть я и спала добрую дюжину часов, но в сон почему-то всё равно клонит, – пожаловалась я и подкрепила своё высказывание широким кивком.

– Думаю, это от усталости после экзамена. Тебе было бы полезно отдохнуть, а главное – поесть. Поехали?

– Поехали, – соглашаюсь я и Суббота берёт коляску за ручки и катит меня в сторону выхода.

Нам повезло: водитель автобуса соглашается отвезти нас в Гнездо, а потом снова вернуться к школе за остальными, поэтому доезжаем мы в пустом автобусе, с комфортом и в тишине. Я не давала себе задремать, рисуя в блокноте различные зарисовки. Сам по себе под карандашом появлялось странное существо с большими зубами и короткими лапками, а позже линии сами складывались в общий силуэт тираннозавра с открытой пастью. В голове сразу всплывает недавний разговор с Субботой о том, что он хотел стать то ли космонавтом, то ли патологоанатомом, но больше всё-таки динозавром, поэтому я пририсовываю доисторическому существу на бумаге характерные Субботе нательные рисунки и очки. Да, теперь очень похоже.

Завершив своё художественное безобразие, я выдёргиваю лист из блокнота и протягиваю его Субботе. Он сидит в кресле передо мной, поэтому мне пришлось протиснуть руку между сиденьями.

Он берёт листок у меня из рук и, рассмеявшись говорит: «Похож». Всю остальную дорогу мы посвящаем разговорам о динозаврах. Спать, постепенно, хочется меньше.

Глава 21. Ночь.

Тихие шаги крадущегося по коридору почти не слышны, неспроста он выбрал для этого момента самый глубокий узел ночи. Воспитанники крепко спят, а учителя занимаются подготовкой номера к выпускному – вокруг тишина, слышно лишь как капает вода из крана в общей ванной. Смешиваясь чёрным одеянием с темнотой ночи, человек с молотком в руках осторожно проскальзывает вдоль коридора, мимо холла и учительских комнат, чтобы добраться до лестницы на чердак.

Он, как и все, знает, что ключ можно найти под деревянной обшивкой люка, поэтому ладонь быстро натыкается на его прохладный металл. Старый замок удалось открыть почти без шума: он слегка лязгнул, оставив за собой эхо в тишине, но всё-таки поддался и распахнулся. Сначала на чердаке появился молоток, а потом и он. Бесшумно закрыв за собой люк, Чёрный человек направился к месту, куда среди пыли можно было разобрать тропинку из следов предыдущих посетителей. Фонарик быстро наткнулся на комод с большим зеркалом, на котором висели десятки приклеенных бумажек. Глаза быстро пробежались по строчкам на листках: «Чайка», «Соловей», «Гром», «Василиск», «Венец», «Меркурий». Все эти имена были ему известны, как известны всем обитателям Гнездища, кто жил там больше трёх лет, ведь местные легенды так или иначе доходили до каждого. Его же миссия – чтобы этих имён более не прибавлялось.

Он принялся осторожно снимать эти листки и складывать в небольшую стопочку, чтобы потом убрать между страничек небольшой карманной книжки. На это ушло некоторое время, поскольку часть листков были приклеены давно и отдирать их нужно было с особой осторожностью, однако с задачей Чёрный человек справился, хоть и с некоторыми сложностями. Так, скоро все листочки были аккуратно помещены в томик карманного словарика и убраны в карман. Он проверил, что на полу или где-то за зеркалом не осталось ни одной бумажки: следов нельзя было оставлять. Теперь, когда эта часть была выполнена, осталось сделать главное, за чем он пришёл: расправиться с зеркалами. В этом ему помогли старые шторы, которые пылились тут бог знает сколько лет. Аккуратно уложив на одну штору оба зеркала, Чёрный человек накрыл их второй, хорошенько замотал и, взяв в руки молоток, принялся постукивать им сверху. Так он решил сразу две проблемы: избавился от лишнего шума и осколков. Под чердаком находилась комната длинного Каа, ему повезло. Все учителя сейчас в актовом зале, так что это не должно было привлечь внимания. Стекло от ударов похрустывало и разбивалось, рассыпаясь на ткань штор. Скоро оба зеркала превратились в кучку осколков. Дело сделано. Оставалось лишь собрать их во всю ту же ткань и унести куда-нибудь подальше.

Вернуться пришлось тем же способом: через люк, аккуратно закрыв чердак на ключ и положив его на место, после чего Чёрный человек скрылся во мраке ночного коридора.

Птица

Рыжая стала чаще приходить в Гнездо, общаться с девочками, с которыми раньше жила в комнате. Она неплохо подружилась с Иччи, поскольку у них было довольно много смежных интересов. Имея северное происхождение Иччи также интересовалась обычаями шаманов, только своих, северных, поэтому между ними было что-то вроде культурного обмена. У Иччи тоже был свой инструмент, она играла на варгане, поэтому иногда они вместе устраивали музыкальные представления по вечерам во дворе. Сочетание двух необычных мотивов таких разных инструментов создавало поистине волшебный эффект, особенно когда заходило солнце и зажигались звёзды. Тогда эти две юные красавицы словно превращались в двух музыкальных нимф, созывающих духов на ночной шабаш.

Меня радует, что у Рыжей появилась подруга, надеюсь что теперь она не будет чувствовать себя одинокой в городе, к тому же Филин разрешил ей приходить в любое время и даже оставаться на ночь, а пока своей квартиры у меня в городе нет я разрешаю ей спать у себя, хотя обычно она всё таки предпочитает комнату подруги.

Сейчас, в последний месяц перед выпуском она приходит сюда почти каждый день, поскольку Филин пригласил их с Иччи выступить с номером на выпускном, и она приходит на репетиции. Всё-таки музыкальный талант перешёл ей от отца, только инструмент она выбрала не струнный, а ударный, но это не мешает её чуткому слуху улавливать мотивы и отстукивать их на бубне.

Вообще все последние дни сейчас заняты подготовкой к выпускному: украшение сцены, подготовка номеров, выступлений и речей. Даже мы, преподавательским составом по ночам запираемся в актовом зале, чтобы репетировать поздравительный номер для выпускников. Мы будем петь песню, которую сочиняли всем коллективом на одном из педсоветов, а я писала к нему музыку. На самом деле это уже давняя традиция Гнездища, которая была ещё при Кукушке. Каждый год, на выпускной, преподавательский состав придумывал индивидуальный номер для поздравления своих выпускников. Это могли быть сценки, песни, частушки, стихотворения, а иногда даже музыкальные сценки, достойные полноценного мюзикла. В этом плане педагогический коллектив старался на славу. Ещё ни в одном месте я не встречала более душевных специалистов, чем здесь. Даже если кто-то уходил, на его место приходил другой, такой же чуткий и внимательный педагог, но старожилами всё же считались Длинный Каа и Клубочек. Клубочек была здесь ещё до Филина и до Кукушки, а Каа, будучи кузеном прежней директрисы, пришёл в Гнездище вместе с ней и осел на долго. От штатного учителя он вырос до завуча, а его сестра стала директором, правда спустя время женщина обзавелась своим гнездом с двумя очаровательными птенцами и приняла решение оставить Гнездище на Филина и Каа. Стоит отдать ей должное, ведь даже спустя время её семья остаётся одним из главных спонсоров жизни этого места.

Вот уже неделю мы трудимся над песней по ночам, а днём – занимаемся организацией досуга детей. В общей сложности каждый из нас тратит на сон по четыре часа и, признаться честно, это сказывается на рабочем процессе. Сил на прежнюю педагогическую строптивость не остаётся, а дети чувствуют ослабление контроля со стороны педагогов, от чего, дисциплина падает у всего Гнезда. Один только Каа по-прежнему остаётся строгим жандармом, которого слушаются эти маленькие лошадки, скачущие по коридорам. И как это у него получается?

Сегодня, по какой-то причине лошадки особо тревожные, между ними осторожным шёпотом то и дело скачет какая-то весть, вероятно, что-то случилось. Ясность в происходящее привнес Чертополох, когда я напрямую подошла к нему, чтобы узнать, что же произошло.

Я нашла его в Тарелке за любимым столиком, он листал какую–то книгу и пил кофе.

– Привет, – поздоровалась я, присаживаясь за его стол, – Что у вас происходит сегодня? Все какие–то встревоженные.

– Ночью кто-то пробрался на чердак и вынес Лимбий алтарь. Остался только старый комод, а зеркала и листочки с именами вынесли подчистую и, что самое интересное, никто не знает кто это сделал. Каждый начинает подозревать друг друга.

Для многих здесь Лимб имел какое–то личное сакральное значение. Кто-то, кто однажды попадал на дорогу к Лимбу и сумел с ним подружиться, в дальнейшем становился его фанатиком и часто, как говорят местные «сбегал». Такие дети отличались особой сонливостью, поскольку в Лимб попадать можно было только через сны, но время там, по каким-то причинам, искажалось. Порой, даже пятнадцать минут сна могли быть неделями по ту сторону Лимба, а бывали случаи, что кто-то засыпал так крепко, что пропадали из собственной постели. Возможно, это правда, а может быть и легенды – никто точно сказать не может. Кто-то Лимба наоборот боялся, потому что если бесконечная железная дорога снится тебе без всяких на то причин, вполне вероятно, что рано или поздно ты пропадёшь тоже. По правде говоря, после разговора с Шаманом я уже сомневаюсь, действительно ли это просто легенды.

– А ты кого-то подозреваешь?

– Нет. Мне плевать.

– Почему?

– Я не видел Лимб, никогда там не был и не понимаю, почему все вокруг так переживают. К тому же, мне здесь недолго осталось. На выпускном люди сами выберут нового старосту, после чего мои полномочия будут бесполезны, люди будут слушаться другого старшеклассника, моё слово больше не будет иметь веса. Некоторые понимают это уже сейчас, от чего ко мне прислушиваются только мои ребята, а младшие – активно подлизываются к потенциальным кандидатам на моё место.

– Зачем кому–то нужно было разбирать алтарь?

– Я не знаю. Может быть, кто-то был напуган кошмарами, может чей–то близкий оказался клеймённым, а может быть просто весь этот цирк кому–то просто надоел.

– Ты думаешь это как-то повлияет на выпускной вечер или вашу дальнейшую жизнь?

– Нет, шериф, я так не думаю, – улыбнулся он, акцентируя своим сарказмом внимание на том, что наш диалог уже больше напоминает допрос, – Я думаю, что все какое–то время пошуршат и успокоятся, однако фанатики могут устроить личное расследование. Призрак уже ходил по комнатам с обыском на предмет обнаружения лишних зеркал. Разумеется, он ничего не нашёл. Вообще–то я, честно говоря, вообще не считаю всё это реальным. По мне, так несколько лет назад какой–нибудь особо фанатичный подросток придумал себе грёзы о бесконечной железной дороге, которая увезёт тебя в лучшую жизнь. Другой его подхватил и подвязал ко всему этому сны. Третий придумал, назвать это Лимбом и собрал все эти сказки воедино, четвёртый придумал правила и начал распространять среди таких же особо впечатлительных. Так и появился Лимб.

– Почему тогда дети пропадают?

– Я думаю, что они уходят. Все исчезновения происходят ночью после выпускного. Все веселятся, празднуют, а когда в этой суматохе исчезает пара–другая человек, не сразу спохватишься. А они просто под шумок собирают вещички и сбегают.

– Ты сказал про правила Лимба, они где-то записаны?

– Да. Их можно найти в библиотеке, но я не знаю где. Не интересовался. А вы хотите заняться расследованием этого дела? Гибло. Филин уже несколько лет пытается разобраться что к чему, но, как Вы понимаете, ни к чему это дело не привело.

– Интересно…

Чертополох.

Чтобы хоть как-то приуменьшить всю шумиху, возникшую вокруг исчезновения алтаря, мне пришлось собрать всех нас, выпускников, чтобы хоть как-то прояснить ситуацию. По правде говоря, среди нас нет таких, кто бы сильно переживал по поводу Лимба, кроме Призрака. Он, будучи ярым фанатиком, воспринял наше собрание несерьёзно и скептически.

– А может быть это ты его и растащил? – спросил он у меня, когда я огласил одноклассникам повод сегодняшнего общего сбора в Колизее.

– Зачем это мне? – пожимаю плечами я.

– Не знаю. Ты всегда спустя рукава относился к нашим традициям, проявлял излишнее безразличие к этой теме и никогда не говорил с нами о ней. Может быть, ты просто настолько боишься его, что хотел от него избавиться?

– Остынь, призрак, – осёк его Сизый, – Ты слишком драматизируешь пропажу двух пыльных зеркал со старого чердака. Может их просто выбросили при очередной уборке? К тому же кроме зеркал пропали ещё и шторы, которые сто лет висели в актовом зале. Удивительно, что их ещё не съела моль.

– Откуда ты знаешь про шторы? – спрашиваю у Сизого я.

– Ну так Сорока сказала.

Все перевели взгляд на Сороку, которая изумлённо похлопала на нас глазами из–под длинной чёлки.

– А вы что, ребят, не в курсе? Кроха первым обнаружил пропажу, когда полез утром на чердак. Он всю весть и разнёс. Кроха прятал под шторами письма от матери. И вот письма есть, а штор нет.

– Почему Кроха прятал письма своей матери в шторах на чердаке? – задал вполне логичный вопрос Зенит.

– Боялся, что их найдут и отберут. Кроха давно грешит паранойей, – пожала плечами Сорока, которая, по обыкновению, знала обо всех всё.

– На сколько я знаю, Кроха член твоей секты, – я посмотрел на Призрака, который давно промышляет тем, что распространяет поверья Лимба среди местных. Можно сказать, что он его главный амбассадор, – Не исключаю, что из-за паранойи он с тобой и связался.

– Ещё раз назовёшь мои убеждения сектантством, я оторву тебе язык, – рявкает на меня Призрак да так, что окружающие начинают думать, что драки нам с ним явно не избежать.

– Короче говоря, нам нужно сделать что–то, чтобы не посеять панику, – вздыхаю я, глядя на остальных, заведомо зная, что никто, кроме Призрака этого делать и не собирался, посему добавляю: – Раз некоторых так заботит пропажа алтаря, я постараюсь выяснить, кто это был. Персонально буду отчитываться перед тобой, Призрак, чтоб тебе было спокойнее.

Тот недовольно дёрнул губой, оценивая сказанное мной, видимо сомневаясь, на сколько стоит мне верить. Судя по отсутствию возражений с его стороны, он, всё-таки согласился.

– Наша задача сейчас постараться успокоить особо мнительных, поэтому постарайтесь минимизировать трагедию, хорошо? – прошу я всех, персонально глядя на всё того же призрака: – Хорошо?

Призрак молча кивает.

– Я рад, что мы друг друга поняли. А сейчас вперёд собирать малышню на экскурсию в городской музей.

Все вместе мы решили, что тех, кто строил своё верование на Лимбе Призрак будет держать поближе к себе и давать свои наставнические советы, пока я буду заниматься вынюхиванием любой информации. Пришлось долго уговаривать Призрака, чтобы он согласился сделать всё, чтобы о Лимбе, в случае чего, пришлось забыть. Это нужно на тот случай, если найти мне его не удастся.

Однако притихнуть история так просто, очевидно, не могла, поскольку в этот же вечер, на стене в общем коридоре появились рамки, в которые были вклеены те самые имена листы с именами пропавших. За стеклом они были аккуратно расправлены, я бы даже сказал, выглажены. В одну рамку помещалось 9 таких листочков, а всего их было повешено двадцать. Десять с одной стороны от лестницы и десять с другой. Разумеется, перед ними в тот же вечер образовалась толпа местных. Самое интересное, что тот, кто это сделал, идеально подгадал время: младшие уехали на экскурсию, а старшие занимались репетицией выпускного, кто-то был на прогулке, то есть в корпусе, на этаже, не было никого. То есть кто-то подгадал время так, что на целый час этаж оказался пуст. Он принёс сюда рамки с именами, вбил нужное количество гвоздей и повесил на них своё произведение искусства. Это точно был ни кто-нибудь из наших: мы все были в актовом зале, значит кто-то из учителей. Точно не Каа и не Птица, они были с нами. Не Ляля и не Клякса: они уехали с малышами в музей, где их должен был ждать Филин, который ещё с утра уехал в департамент образования. Клубочек в это время выгуливает малышек, а остальные учителя в отпуске и приходят только на репетиции вечером. Тогда кто? Кто-то, кто очень хорошо знал расписание, а значит должен быть либо взрослым, либо старшим учеником, может быть, на класс младше чем мы. В любом случае, появление этих табличек немного успокоило местных фанатиков: Лимб у них украли не насовсем.

Глава 22. Лампочка

Чиж

До последнего дня и последней ночи осталось двое суток. Уже послезавтра мы все будем прощаться друг с другом и этим местом, а затем улетим. Может быть навсегда, а может на какое–то время. Некоторые воспитанники Гнезда порой сюда возвращаются, как, например Суббота. Я тоже порой думал вернуться. Я планирую поступать на физкультурное отделение, в тот же институт, что и Чертополох с Манкой. Мы, вроде–как, даже будем жить втроём. По крайней мере Чертополох сказал, что Филин обещал ему это. Жить с Асмодеем и Удильщиком мой друг отказался. Насколько я понял, мы все трое будем прописаны в одной квартире, а дальше, при желании разъехаться, уже будем решать сами, что нам делать с нашей долей квадратов. В целом, мудрое решение. Филин давно придумал такую хитрость, поскольку город не готов выделять отдельную квартиру под каждого, а перспектива ютиться в коммуналке или комнате окраинного общежития не нравилась никому. Тогда Филин и придумал собирать особо дружных птенцов в одну выделенную квартиру и прописывать там. Знаю, например, что также будут жить Хлыст, Рататуй, Колпак и Зенит. Эти четверо быстро скооперировались, когда Филин сообщил нам о такой возможности. Всего нас таких счастливчиков четыре компании: Клёцка, Сизый и, почему–то, Сорока, тоже будут жить в общей квартире, хотя мне кажется, что со временем Сорока и Колпак съедутся в отдельное жильё. Свою такую же тройку образовали Иччи, Мор и Призрак. Оно и понятно, не каждое общежитие готов принять к себе человека, которому даже окон в комнате иметь нельзя, а вот Мор и Иччи вполне смогут ужиться с таким соседством. Остальные, вроде как, согласились на комнаты в семейных общежитиях при заводах и университетах. Кто-то возвращался к родственникам, которые у них ещё остались. Собственно ключи от жилплощади нам, в торжественном порядке, будут вручать на выпускном, а вот документы, удостоверяющие собственность, можно было забрать пораньше, что я и решил сделать после тренировки.

Кабинет Филина встретил меня ярким утренним светом несмотря на то, что солнце катилось уже ближе к полудню. Это единственное время, когда в кабинет Филина, сквозь листья глицинии пробивалось солнце. Сейчас, в начале июня, когда это растение в цвете, это происходит ещё реже. Филин стоял у одного из своих бездонных шкафов и поливал стоящую на полке бегонию.

– О, Чижик, заходи, – встретил меня он доброжелательным приветствием. Он меня ждал.

– Да, я за документами на квартиру.

– Прекрасно, – отвлёкся он от поливания цветка, отставив в сторону комнатную леечку.

Открыв ключом ящик сейфа, где он хранил важные документы и личные дела, он вытащил небольшую папку, связанную отрезком шпагата, после чего начал перебирать листы в поисках нужного мне документа.

Я пока с интересом разглядывал его стол, он, как всегда, был забит чем только можно: отчёт из бухгалтерии, личные дела некоторых учеников, записные книжки, тетради, классный журнал, стопка учебников, которые он, видимо, всё никак не унесёт в библиотеку и небольшая маленькая книжечка карманного словаря.

– Вы решили изучать французский? – поинтересовался я.

– О чём ты? – не понял меня Филин и обратил внимание на вещь, о которой я говорил, – А, да. Завёл общение с одной дамой из научного журнала. Она француженка и мне как-то нужно преодолеть языковой барьер.

– Ого, ничего себе. Большой папа нашёл себе подружку, – пошутил я, за что сразу поймал на себе строгий взгляд.

– Так, молодой человек, а вот это уже личное дело, – пригрозил мне пальцем Филин, но всё-таки мне улыбнулся. Видимо, всё-таки подружка. Вскоре он нашёл нужный документ и отдал его мне.

– Спасибо, большая птица, – улыбнулся я и уж было собрался уходить, когда Филин остановил меня.

– Стой, не убегай.

Я обернулся. Филин протянул мне молоток и попросил унести его завхозу.

– А зачем вам нужен был молоток? – поинтересовался я.

– Нужно было прибить на место отвалившуюся стенку ящика. А занести руки не дошли. Сможешь?

– Да, без проблем, – согласился я.

– Вот и умница. Можешь идти, спасибо, дружище.

–Ага, и Вам. Хорошего дня.

Чертополох

Чиж колоритно вырулил из-за угла со стороны лестницы, когда я как раз собирался спускаться на первый этаж, чтобы встретить его после баскетбольной тренировки, однако помимо пакета с полотенцем и спортивной формой, он держал ещё и молоток. Зачем он ему?

– А ты точно с тренировки, а не со стрелки на Чёрных окраинах? Нет, молоток вроде чистый, крови нет, – пошутил я.

– Скажешь тоже. Это Филин попросил завхозу унести, а его нет. Клубочек сказала, что он ушёл к девчонкам, менять лампочку в туалете. Вот, несу.

– А зачем Филину нужен был молоток?

– Сказал, что нужно было ящик в столе прибить, а вернуть руки не дошли.

– Ящик? – удивился я, – А разве ему не привозили новый стол в декабре? Быстро что-то у него мебель изнашивается.

– А ведь и правда, – остановился Чиж и посмотрел на молоток, – Мы с Зенитом тогда лично ему помогали старый стол разбирать и унесли в кладовку.

– Вот-вот, – соглашаюсь я и останавливаюсь рядом со стеной, на которой, в рамочках висели разглаженные листы с именами детишек Лимба.

Все они висели на верёвочках, которая тянулась вверх и крепилась на шест от старой гардины. Ну конечно, вбивать двадцать гвоздей в стену было бы глупым решением, а вот забить всего четыре для крепежа гардины было на много быстрее и не так шумно. Причём, вероятно, что всё это было заготовлено заранее, нужно было только принести, повесить и расправить.

– Пойдём-ка, найдём завхоза, – предлагаю я и мы отправляемся в сторону комнат девчонок.

Завхоз – пожилой, но вполне ещё активный мужичок, действительно находится в женском крыле. У открытой настежь двери туалета стояли друг на друге две табуретки, на которых мы разглядели ботинки старика.

– Вам помочь? – предлагаю я, подойдя к дверному проёму туалета.

– А! – вздрагивает мужчина и хватается за стену, чтобы от неожиданности не рухнуть с табуретки, – Тьфу ж ты, ядрёна коломона, – ругается он, – Вы чё тут делаете? Чё надо?

– Молоток принесли. От Филина, – говорит Чиж и показывает завхозу молоток.

Тот отвлёкся от вкручивания лампочки и посмотрел на нас:

– А, действительно. А вы не спросили у него, когда он мне стремянку вернёт? – спрашивает он и передаёт мне негодную лампочку: – На–ка, подержи.

– Он у вас и стремянку брал? – спросил я.

– Ага. Ты думаешь так бы я стал заниматься этой эквилибристикой? Ядрёна коломона, – ругается он и, установив плафон, начинает осторожно спускаться. Чижик придерживает его за локоть, чтобы дядюшка не полетел с табуретки на пол.

– А давно? – спрашиваю я, имея ввиду всё ту же стремянку.

– Ак ведь… позавчера наверное?

– А зачем, не сказал?

– Не-а. Негоже начальству перед простым людом отчитываться, ядрёна коломона. Спасибо, парни, – завхоз забрал у меня перегоревшую лампочку, у Чижа молоток и отправился по коридору в свою коморку не прощаясь.

Мы сразу поняли, что убирать табуретки предстоит нам, поэтому пришлось немного походить по комнатам девочек, чтобы понять, откуда завхоз эти табуретки взял. Пока мы искали хозяек табуреток, в голове у меня начинал складываться пазл: вчера это чёртовы таблички появились у лестницы, а позавчера Филин, зачем–то, взял у завхоза стремянку и молоток. Не затем ли, чтобы эти самые таблички прибить, подгадав момент? А может это был и не он вовсе, а кто-то, кого Филин об этом попросил? Но куда тогда делся алтарь? Тоже Филин? Куда он его дел, выбросил?

– Нам надо обыскать кабинет Филина, – говорю я после того, как мы разобрались с табуретками.

Чижик удивлённо посмотрел на меня:

– Это ещё зачем?

– Есть пара подозрений, которые я не хотел бы подтверждать, но иначе этого не сделать.

– И как мы обыщем кабинет Филина так, чтобы он его не закрыл, да ещё и пропал на какое–то время?

– Есть пара мыслишек.

Правда, для их реализации нужно было посвящать в мои подозрения других, а не хотелось бы, чтобы кто-то начал косо поглядывать в сторону Филина. В конце концов, большая птица сделал для нас довольно много, будет неприятно, если мы испортим отношения с ним перед самым выпускным. Поэтому для реализации плана я выбрал не самую гуманную тактику. Хотелось бы сказать, что иного выбора у меня не было, но выбор, на самом деле, был, просто я сам не ожидал, что окажусь такой гадиной.

Глава 23. Большой секрет большой птицы

Шлёпающие по полу кеды Сороки, филин узнал ещё издалека, когда она только–только прибежала на этаж. Было понятно, что несётся она именно к его кабинету, поэтому Филин поднялся, чтобы выглянуть и узнать, по какой такой причине птичка несётся к нему сломя голову.

– Там! Внизу! – защебетала Сорока, пытаясь отдышаться, – Они же убьют друг друга!

– Кто? – с беспокойным ужасом спросил Филин.

– Призрак и Сизый! Они дерутся во дворе!

Филин рванул за ней сразу, спускаясь по лестнице вниз. Хуже любой драки Сизого, который имел репутацию не самого хорошего парня в Гнездище, была только драка с Призраком, который имел все шансы выйти из неё победителем, поскольку он был из тех, кто дерётся не до первой крови, а до последней. С ним давно уже работали психологи и даже психиатры. Сейчас, когда Призрак принимал таблетки, его ещё можно было успокоить, но в детстве он был просто неуправляемым ребёнком–чудовищем, который какое–то время даже жил в лазарете, в комнате с мягкими стенами. Он кусался, щипался, дрался и истерил. За время терапии ему, конечно, удалось социализироваться, но такие люди как Сизый, всё равно могли вывести его из себя.

Во дворе, вокруг дерущихся уже собралась толпа зрителей. Охающая Клубочек причитала и плакала, переживая, что эти двое убьют друг друга. Рядом с ней стояли две девчонки и успокаивали. Тут же в толпе, к причитаниям Клубочка, завывала Клёцка.

– А ну прекратить! – гаркнул на них Филин, но это слабо помогло.

Из дверей лазарета на крики выбежал Суббота. Подгадав момент, он замахнулся и треснул подзатыльник по голове Призрака. Тот отвлёкся и вцепился руками в предплечье Субботы, от чего ему удалось вытащить его из драки с Сизым, которого со своей стороны обхватил руками Филин. Обоим пришлось заломить руки, чтобы те не брыкались и усмирили свой пыл, при чём Суббота, надо сказать, перестарался, поскольку Призрак и вовсе оказался прижат его ногами к земле лицом в траву. Сизому же хватило просто крепкой хватки Филина, чтобы успокоиться.

Оба парня уже были нехило обезображены: Сизый светил выбитым зубом и сплевывал кровь, а лицо Призрака было обезображено ссадиной. У обоих мужчин ушло какое–то время, чтобы усмирить разъяренных подростков. Старшим даже пришлось закрыть уши младшим, чтобы их словарный запас не пополнился некоторыми красноречивыми выражениями из уст Субботы. Филин разогнал всех со двора, отправив в здание, а сам остался всё также держать Сизого в тисках. Скоро во дворе остались только они с Субботой и двое пыхтящих друг на друга подростков.

Когда ярость в их крови поутихла, обоих повели в лазарет: зализывать раны и выяснять что случилось.

– Эта сука белобрысая сама на меня налетела ни с того не с сего. Ещё и девушку мою матом покрыла. Тварь, – выругался Сизый и сразу получил подзатыльник от Филина.

– Я тебе рот с мылом помою если хоть ещё одно подобное слово из него услышу. Ты меня понял? – строгим холодным голосом пригрозил ему Филин.

– Он сам нарвался, – прошипел со своей кушетки Призрак, – Может научится сначала думать, прежде чем говорить.

– Что он тебе сказал? – спросил Суббота.

– Он сказал, что это я сам Лимб и разобрал, чтобы нагнать побольше жути на свой культ.

– Опять вы про это сраное зеркало, – проворчал Суббота и залил щёку Призрака перекисью прежде, чем он мог бы ему что–то возразить.

– Я сказал «может быть», – акцентировал на своих словах внимание Сизый, – кто ж знал, что у блондиночки такая тонкая душевная натура.

– Заткнитесь оба! – гаркнул на них Филин и потёр переносицу, зажмурившись, – До выпускного осталась пара дней, вы как такие красивые выступать собрались?

– Загримируемся, – проворчал Сизый.

– Если я ещё хоть раз до выпускного узнаю хотя бы об одном конфликте касаемо Лимба, я весь класс лишаю комфортабельного жилья. Будете ютиться в семейных общагах на Чёрных окраинах, вы меня поняли?! – рыкнул Сфинкс.

– Поняли, – проворчали оба.

Первым Суббота отпустил Сизого, а затем, прокапав Призрака успокоительными, отпустил и его. Из кабинета Призрак выходил уже не такой взвинченный, а более уравновешенный.

– Весна прошла, а обострение осталось, – сказал Суббота, убирая в шкаф медикаменты, – Надо увеличить ему дозу успокоительного, иначе следующий его скандал окончится приводом в отделение милиции.

– Да. Поставь поправку в его медицинской карте, чтобы в поликлинике по месту прописки ему выдавали нужное количество таблеток в зависимости от сезона, – со вздохом попросил Филин.

– Главное, чтобы он их принимал.

Чертополох.

Мы вошли в кабинет сразу, как только Филин убежал за Сорокой по лестнице. Он даже не задумался о том, чтобы его захлопнуть за собой, не то, что запереть. Конечно, ведь повод по которому его дёрнули был серьёзен в масштабах нашего мирка. Мы проскользнули из-за угла напротив раздевалки и быстро оказались внутри, прикрыв за собой дверь с неслышным щелчком. Нужно было искать улики.

Я не сомневался в том, что Призрак и Сизый будут колотить друг друга ещё долго, ведь у обоих на это были силы и скрытое, потаённое желание. Стравить их было легко, стоило только лишь поднять тему Лимба среди нас троих и спровоцировать Сизого на неправильные высказывания. Сложнее было вытащить на улицу Призрака, поскольку ему, как известно, противопоказаны солнечные лучи, но удача сегодня была на моей стороне. С утра было пасмурно, изредка капал дождик. Конечно, даже такая погода могла оставить на теле Призрака следы, но именно в такие дни он хоть как-то выходил на улицу. Я вытащил его под предлогом обсуждения случившегося с Лимбом и он, как вожак своего культа, не смог отказать. Призрак считал, что и у стен есть уши, поэтому предложение собраться на улице воспринял без возражений. А дальше всё должно было происходить быстро: Призрак и Сизый схлестнулись друг с другом, вопящая Сорока понеслась за Филином, а мы с Чижиком за ней, через дворовую дверь Гнездища. Понимаю, что поступил я не очень хорошо, но на должность идеального человека я никогда не претендовал, поэтому всех разочарованных во мне прошу впредь не возлагать на других людей каких–то особенных надежд.

Чижику в этом плане было проще. Он, в отличие от меня, не испытывал каких–то приступов проснувшейся совести, поскольку он никогда не был хорошим, но и плохим он не был. Наверное, Чижик был из тех многих людей, которых можно считать серыми. В прошлом он сделал очень много плохих поступков, но в настоящем сделал и достаточно хороших, замазывая их белым следом чёрное пятно прежней жизни.

Так мы и оказались здесь, в этом кабинете: хороший я, совершивший плохой поступок, и плохой он, вероятно, уверенный, что делает что-то хорошее, помогая мне.

– И что мы ищем? – спросил мой друг, оглядев кабинет.

– Что угодно, Чиж. Любая зацепка: гвозди, нитки того же цвета что висят у лестницы; ключ от чердака, зеркала, – отвечаю ему я и подхожу к новому, ещё не потёртому от бесконечных учебников и бумаг, столу Филина.

Мы начали искать. С учётом времени, которое Филин потратит на устранение последствий драки в лазарете, у нас было минут пятнадцать или двадцать. Я знал, что Филин сначала оттащит их друг от друга. Потом будет грубо, не выбирая выражений отчитывать, потом поведёт в лазарет к Субботе, будет объясняться ему и продолжать их отчитывать уже там. Я знал это, потому что часто видел, как это происходит со старшими, а потом и с нами. На моей памяти было много драк, одни только Рыбы и Птицы чего стоили, а если уж к ним в драку ввязывались Змеи, было ещё хуже. Выпустившийся в прошлом году Асмодей, несмотря на свою юродивость мог уложить двух крупных спортсменов, а это при том, что ноги у него не двигались вообще. Под стать своему экзотичному имени, он извивался как удав или другая какая змея, передвигаясь в основном на руках, бросками, как кобра. Ноги у него служили орудием, он выталкивал их телом вперёд перед оппонентом, подгадывая момент так, чтобы колени однозначно врезались ему в голову. Асмодей явно знал о возможностях человеческого тела больше нашего. Хоть драки с его участием были редким явлением, но они были и, наверное, наш призрак был чем–то вроде их Асмодея, а значит Филин будет долго на него ругаться, отчитывать и угрожать милицией.

– Постарайся вернуть всё так, как было до тебя, – говорю я Чижику, который принялся во всю исследовать старый шкаф, в котором Филин книги, личные дела учеников прошлых лет и преподавателей, а также другую документацию.

Я же принялся изучать стол. В ящиках, очевидно, кроме бесконечных бумаг (да сколько же их?), я ничего не нашёл, поэтому, вернув всё на место, принялся осматривать другие шкафы и тумбочки, но и там, кроме какого-то учительского мусора ничего не было. Тогда мне пришла в голову идея посмотреть сверху, ведь если бы я хотел что-то спрятать, я бы сделал это однозначно не на уровне глаз, а внизу я уже всё облазил.

Шкаф оказался выше моего роста и, хоть я и был длиннее своего товарища по обыску, мне пришлось хорошенько протянуть руку и пошарить по верхней части шкафа перед тем, как моя рука наткнулась на рыхлую бархатистую ткань. Что это? Не пиджак же он прячет на самом верху? И я оказался прав. Ухватившись за оттопыренный край ткани я пододвинул к себе, как мне сначала показалось, бархатный мешочек, чтобы снять его со шкафа и спуститься с ним в руках на пол со стула. Мешочек оказался свёртком наших старых штор, которые прежде висели в актовом зале. Штора была свёрнута несколько раз, а внутри, сквозь ткань, я нащупал много разных кусочков чего-то твёрдого и, возможно, острого.

– Кажется я нашёл, –сообщаю я Чижику о своей находке, и он подходит ко мне.

– Давай посмотрим, что там внутри? Или сразу унесём в комнаты? –спрашивает меня Чиж, но по нему видно, что он, как и я, жаждет открыть это прямо сейчас.

– Нет, – качаю головой я, – Откроем сейчас. Если это то, о чём мы думаем, у нас будет время смыться. А если это просто осколки какой-нибудь фарфоровой фигни, которую Филин не хочет выбрасывать, нам будет потом не просто вернуть её на место.

Так мы и сделали. Узел оказался крепким, но не на столько, чтобы мы не могли его развязать. Расправившись с ним, мы увидели именно то, чего ожидали: десятки маленьких и больших осколков лежали внутри бархатного узелочка, и я был уже точно уверен, что это был наш Лимб.

Дверь кабинета предательски заскрипела и открылась. На пороге стоял Филин. Чижик инстинктивно отшатнулся от стола и завёл руки за спину, словно прятал что-то в них или вообще был не причастен к тому, что Филин сейчас видел, а я остался стоять неподвижно, подняв на него глаза. Он не стал ругаться или вышвыривать из своего кабинета, а лишь тихо, но плотно, закрыл за собой дверь и вздохнул, понимая, что был пойманным с поличным.

– Я так и знал, что надо было выбросить его ещё ночью, – сказал он, даже не попытавшись убедить нас в том, что это однозначно не то, что мы подумали.

–Зачем вы это сделали? – спрашиваю я, чуть прищурившись, изо всех сил делая вид, что я не боюсь. А я боюсь. Мы остались один на один с человеком, в чью тайну так нагло сунули нос и даже не пытаемся его оттуда вытащить. И я не уверен, что этот разговор не испортит наши с Филином отношения навсегда.

–Присядьте, – спокойно говорит он и указывает нам на небольшой диванчик у окна и мы, подчинившись, сели.

Филин прошёл к своему креслу и опустился, после чего перевёл взгляд сначала на свёрток с осколками, а потом на нас, а затем, наконец заговорил.

–Из года в год происходит одно и то же: загадка, которую я не могу подчинить себе, из года в год она отнимает у меня то единственное, за что я чувствую бесконечную ответственность и посвящаю этому всю свою жизнь: вас, – сказал он, не имея ввиду конкретно нас, а всех детей, которых так или иначе забирал Лимб, – Сколько бы я не пытался, не искал ответов, я никак не мог разгадать загадку, которая родилась ещё задолго до меня и была неизменной частью существования этого места. Все словно смирились с тем, что вокруг каждый раз пропадают люди. Я знаю, что предыдущие директора также как и я пытались биться с этой проблемой: сетовали на маньяков, культ и массовое самоубийство, а когда в Лимб начали верить не как в какую-то детскую фантазию, а в реальную потустороннюю угрозу, просто испугались в ней копаться. Наш город привык к загадкам, магии и тайнам, однако некоторые его секреты до сих пор пугают местных жителей. Я думаю, что Лимб как раз и есть одна из них. Он снится только детям, чаще подросткам, которые вот-вот пересекут порог взрослой жизни. Нападает в самый уязвимый для них момент и уводит за собой. Я всё время думал о том, как можно было бы его обмануть, обхитрить, но каждый раз безуспешно. Я запирал вас в комнатах в ночь выпускного, перевозил на всю ночь из Гнездища, искал любую возможность избежать того, что происходит из года в год, однако каждый раз Лимб обводил меня вокруг пальца и всё равно кто-то пропадал, – Филин говорил с досадой, я бы даже сказал с горечью и какой-то взрослой, чужой для нас с Чижиком, безысходностью, – Ваш выпуск всё ближе и ближе и тогда я подумал, что наверное стоит принять крайние меры. Я сделал это ночью, пока все спали. Тихо, как мышь пробрался на чердак и разбил то, что многим из вас, возможно, было так дорого – единственный способ договориться с Лимбом. Мне было жаль выбрасывать все листы с именами ушедших и исчезнувших, поэтому я собрал их в одну кучку и вынес их, стараясь не помять, после чего привёл в надлежащий вид и, когда почти никого не было в корпусе, повесил у лестницы. Чтобы хоть как-то запечатлеть память о тех, кого больше не существует. Зеркала же я просто разбил и на время оставил тут, потому что закончил я только под утро, а нести свёрток через весь коридор было бы слишком заметно. Я подумал, что, уничтожив это подобие портала, смогу избежать ежегодных несчастий, милиции и разбирательств.

Мы с Чижиком молчали. Он, наверное, просто не знал, что стоит говорить, а я, в какой-то степени, понимал Филина. Когда у тебя под крылом сотня птенцов, которых постоянно хочет забрать какая-то неизвестная, неосязаемая сущность, любой родитель бы волновался, а у нас их не было, но у нас был он. Большая, взрослая уставшая птица, которая делает для нас всё, чтобы мы были обуты, одеты, обучены.

– У вас нет никакой французской подружки, – вдруг говорит Чижик, порвав своими словами звенящую тишину, –Вы сложили в словарик листочки с именами?

– Нет, Чижик, у меня никакой подружки, –отвечает Филин, чуть улыбнувшись, но улыбка выходит кривой и, я бы даже сказал, грустной.

Я вдруг понял, что у Филина и правда нет ни подружки, ни девушки, ни, уж тем более, жены. Я даже не знаю, есть ли у него семья: родители, братья или сёстры? Судя по тому, что почти всё время он проводит в Гнездище, то, наверное, нет? Видимо, мы и вправду единственные, кто можем считаться ему хоть какой-то семьёй. В таком случае, я понимаю его желание сделать всё, чтобы ни один член его семьи не исчез.

– Мы никому не скажем, – пообещал я, поднявшись.

– Спасибо. Я что-то должен вам за это? –спросил Филин, поднявшись мне навстречу.

– Да, –кивнул я, –Позволите нам кое-что сделать?

Глава 24. Последняя ночь.

Птица

С самого утра в Гнездище неспокойно: у старших выпускной. Они вот уже неделю как сидят на чемоданах, довольствуясь лишь сумочками первой необходимости. Всё уже подготовлено для переезда, а сегодня у них последняя ночь, когда можно будет переночевать на прежних кроватях и пощебетать друг с другом внутри комнаты. Уже завтра они все соберут свои вещи, пойдут дружным гуськом к остановке и разъедутся по разным точкам нашего небольшого городка. Разумеется, они ещё пересекутся на улочках и не раз, кто-то даже жить будет рядышком, однако так близко им ещё вряд ли удастся побыть вместе.

Я не застала здесь ни одного выпускного. Мне пришлось улететь буквально за месяц до того первого, свидетелем которого я могла бы стать. Я не знаю здешних правил этого мероприятия, но изо всех сил стараюсь быть полезной. Сегодня мы с Рыжей и Паскалем занимаемся подготовкой актового зала и техники. Она помогает мне вырезать таблички: «Зрители», «Гости», «Выпускники», «Учителя», а Паскаль возится с диджейским пультом наверху, за спинами задних кресел. Поэтому периодически нас передёргивает от неожиданно громких «раз-раз» в микрофон или коротких музыкальных пауз.

На сколько я знаю у Паскаля это тоже первый выпускной. Он устроился работать в августе, а я вернулась в марте, поэтому он, всё-таки чуть больший старожила чем я. Сразу после института он не побоялся устроиться вести информатику у таких «сложных», в своей степени, детей как тут. До этого, на сколько я знаю, информатику у них вёл Длинный Каа, и то только у старших классов. А с появлением Паскаля компьютеру начали учить детей с пятого класса. Удивительно, как этот молодой, но заряженный парень так быстро завоевал уважение среди детей, ведь он был старше наших выпускников максимум лет на пять. Хотя в этом, может быть, и крылась тайна.

Мы закончили наклеивать таблички примерно через четверть часа, когда Паскаль спустился с задних рядов и сообщил нам, что закончил тоже.

– У нас будет финальный прогон учительского номера? Пока время есть? –спросил он у меня, от чего-то решив, что я имею в этом вопросе больше знаний чем он.

– Знаешь, я думаю, что нет. Филин и Длинный Каа заняты подготовкой аттестатов, Клубочек и Ляля помогают детям привести себя в порядок к мероприятию, Клякса и Зыбь уехали за цветами, а Боксёр… Подозреваю, что его отправили за алкоголем. Остаёмся мы с тобой, – пожимаю плечами я и разминаю затёкшую спину.

– А что мне тогда делать сейчас? Я тут закончил.

– Не знаю, – пожимаю плечами я, – Пойди подготовь кострище на улице и проверь, чтобы всё соответствовало пожарной безопасности, – предлагаю ему я первое, что пришло мне на ум.

– Будет сделано, шеф, – Паскаль приложил ладонь к голове и, через открытую дверь пожарного выхода, вышел на улицу.

Я посмотрела на Рыжую, которая сидела на краю сцены и болтала ножками.

– А Вы готовы к мероприятию, юная леди? –улыбаюсь я, подходя к ней.

– А мне тоже надо готовиться? –удивлённо подняла она брови.

– Ну конечно, тебе же тоже предстоит выступать. Пойдём, пора наводить марафеты.

Рыжая уже привыкла к моей комнате, хотя до сих пор рассматривает стопки бесконечных книг на полках, которые я привезла с собой из общежития. Какие-то она уже начинала читать и что-то даже уносила в лес, чтобы дочитать дома. Сейчас она уже не чувствует себя в гостях, а спокойно проходит и садится на самую удобную для неё поверхность – то есть на подоконник.

Её синий джинсовый комбинезон и голубая футболка не совсем подходит для такого мероприятия, поэтому девочку стоит переодеть. Я потянулась наверх, чтобы достать со шкафа коричневую коробку.

– Что это? – спрашивает Рыжая.

– Это платье, – поясняю я и достаю его из коробки, – Твоё платье. Примерь.

Платье село на ней чуть свободнее в талии, чем я ожидала, однако в целом, с размером я угадала, чему я была очень рада. Покупка была сделана вслепую, от чего был риск прогадать с размерной сеткой, но в целом село оно хорошо. Несмотря на смуглость летнего загара, ночной-синий цвет придавал коже более холодный оттенок, а рыжие непослушные волосы контрастировали с тёмной гладкой тканью. Платье было чуть ниже колена. Я специально не брала длинное, поскольку оно могло стеснять движение лесного ребёнка, но даже так оно смотрелось на ней утончённо и элегантно, как на маленькой лесной фее.

– Тебе нравится?

– По правде говоря я не привыкла видеть себя в чём-то подобном, – отвечает она, ни-то разочарованно, ни-то смущённо, – Я даже не могу понять, нравится мне или нет..

– Извини, я хотела сделать тебе подарок, – вздыхаю я, но всё ж таки улыбаюсь ей, – По-моему ты выглядишь отлично. Хочешь, я приглашу Чертополоха и он скажет тебе своё «экспертное», – специально делаю жест кавычек руками, – мнение.

– Ну уж нет, – смеётся она, – Он всю жизнь ходит в одном и том же пиджаке. Мне кажется, он и на сцену в нём выпрется. Что он может знать о дамских платьях?

Рыжая ещё какое-то время повертелась у зеркала, пытаясь понять, как она себя в этом платье всё-таки чувствует. Затем она открыла ящик моего комода, порылась среди аксессуарной мелочи и вытащила оттуда длинный чёрный ремень с этническим орнаментом, который я когда-то купила на барахолке и обычно носила с джинсами. Ей пришлось обернуть его вокруг себя дважды, чтобы он хоть как-то закрепился. Платье сразу заиграло новыми красками: в нём появилась какая-то изюминка и нотка веселья, оно перестало быть скучным.

– Думаю так выглядит интереснее.

– Да, ты права, – соглашаюсь я, – Так оно выглядит и правда гораздо лучше.

Следующие часы мы потратили на то, чтобы умыться, накрасить друг друга и привести в порядок волосы. За это время мы успели подурачиться и посмеяться. Вероятно, у неё никогда не было таких девчачих посиделок с переодеванием, в которые играет каждая девочка в детстве, но по её лицу было понятно, что ей это приносит удовольствие и мой дикий волчонок наконец-то привыкает к жизни рядом со мной.

Чертополох

Основная часть мероприятия была, конечно, в актовом зале. Начало самого концерта было назначено на четыре часа, чтобы в шесть уже можно было выйти на улицу. Во дворе планировался банкет, который во время концерта, будут накрывать наши феи из столовой. А в восемь мы разведём костёр, чтобы провести эту последнюю ночь по-особенному атмосферно.

Когда я сам был ребёнком, меня всегда завораживало это: смотреть в окно на костёр выпускников. Он всегда казался мне таинственно-волшебным, словно языки пламени нашёптывали им правила взрослой жизни, в которую они вот-вот улетят. В прошлом году, правда, выпускного костра не было, поскольку была гроза, но, словно для сохранения традиции, молния шарахнула в местный древний дуб, да так, что тот загорелся, поэтому костёр, можно сказать, всё-таки состоялся. Дуб с тех пор продолжает расти, только вот обзавёлся огромной чёрной дырой-шрамом, в которую во время игры в прятки, скрываются младшие ребятишки. В этом году дождя не обещают, поэтому костру всё-таки быть. Вчера приезжал какой-то дядька из пожарной охраны и подтвердил, что в целом, огнеопасное мероприятие проводить можно.

До четырёх мы были полностью в своём распоряжении. Девчонки тратили это время на то, чтобы привести себя в порядок перед концертом, да и мальчишки тоже. Наши прекрасные леди наряжались в подготовленные с вечера платья и рисовали праздничную раскраску на лице. Каждое милое личико в коридоре пестрило блёстками, помадами всех возможных оттенков и длинными ресничками. Каждая из них сегодня была особенно прекрасна, хотя наши девчонки всегда прекрасны, но сегодня как-то по-особенному ярко сверкали их глаза. Я люблю наших девчонок и без вопросов встал бы на защиту любой из них: будь то хрупкая Тишь или егозливая Сорока. Как-никак мы все выросли в одном месте и, в целом, считаемся семьёй, если это можно было бы так назвать.

Нам, парням, при подготовке к выпускному было гораздо проще: подобрать костюм да уложить волосы, вот и всё дело. И то, Чижик даже последней заботой не страдал, ведь волосы на его голове редко отрастали чуть больше сантиметра, он сразу сбривал их наголо. Ему, кстати это действительно больше шло. У него была на редкость правильная форма черепа, от чего голова не выглядела как яйцо или шар для боулинга. Остальным же парням, всё-таки приходилось уделять укладке волос какое—то время.

Кое-что нас с девчонками объединяло в этот день: мы тоже собирались компаниями в комнатах и обсуждали предстоящий вечер. Так я, Чиж и Хлыст с Рататуем обустроились в нашей комнате, организовав здесь филиал барбершопа. На нас троих был лишь один рабочий фен, поскольку фен Рататуя у него ещё утром одолжила Клёцка, поэтому мне пришлось по очереди укладывать этим двоим волосы в более-менее приличный вид. За два часа до начала концерта я закончил укладывать волосы Рататуя и теперь этот белозубый крыс вертелся у зеркала и заливал тональным кремом прыщики на щеках. Как только в жизни его наступил пубертат, бедняга начал страдать от этой проблемы. Хотя, несмотря на это, он всё же имел популярность среди девочек. Худощавый, слегка сутулый, с длинными чёрными, как уголь волосами, слегка выступающими передними зубами, он был из тех, кто цеплял харизмой. За всё время, пока я его знаю (а знакомы мы с самого детства), он успел повстречаться с тремя девушками: в шестом классе он стал жертвой первой подростковой любви и до самого седьмого класса миловался с Тушкой. Смотрелись они тогда комично-мило: худой и низенький Рататуй и высокая, пышнотелая Тушка. Затем, в восьмом классе, он встречался с Лёлюшкой, что была на год младше нас, но и там у них почему-то не срослось, а месяц назад он объявил нам, что познакомился с какой-то девушкой из города и каждый вечер он бегает в библиотеку, чтобы пообщаться с ней по электронной почте. Правда ни я, ни Хлыст, ни кто-либо другой, эту девушку ни разу не видели, хотя Рататуй убеждает нас в том, что она есть.

Сидящий же сейчас передо мной Хлыст, если разобраться, гораздо симпатичнее своего лучшего друга. Смуглый, такой же длинноволосый, как и Рататуй, только цвет их был каштановый, я бы даже сказал, шоколадный. Лицо Хлыста было каким-то безупречно-правильным, почти аристократичным, за исключением большого родимого пятна на щеке. Однако оно же придавало ему какой-то особенный шарм. Сегодня же, на мой взгляд, Хлыст выглядит достаточно привлекательно и стильно: льняная рубашка цвета охры отлично сочеталась с коричневыми брюками. Он, как и я, знает толк в стиле и умеет подобрать себе одежду под стать своей внешности.

С Хлыстом я закончил через сорок минут, поэтому у меня было ещё около часа, чтобы привести в порядок себя. Вообще-то я и так уже был готов: окрашенные с утра кудри уже высохли и уложены так, как это было возможно. Совладать с ними всегда была непростая задача, но за семнадцать лет жизни я уже смог с ними подружиться и даже полюбил. В этот раз я, правда, немного промахнулся с оттенком и волосы получились какого-то невероятно-розового цвета, почти кислотного, его, вроде, ещё называют «розовый-барби». Менять что-то было уже поздно, хотя мне так тоже нравится. Одет я сегодня также в зелёное, но нет, не в свой любимый пиджак, а в рубашку. Она отлично подходит к фиолетовому костюму–тройке, который когда-то перешёл ко мне от Удильщика. Такого же любителя старпёрской классики, как и я. Я решил пойти без пиджака, поскольку жилет и брюки, в сочетании с рубашкой и так смотрятся, на мой взгляд, безупречно. Подвеску с цветком я решил не прятать, а выпустить и аккуратно заправить цепочку под воротник, чтобы сам кулон висел чуть ниже второй пуговицы. Осталось лишь привести в порядок лицо. Для этого пришлось лезть в недра своей тумбочки, чтобы достать небольшую сумку-косметичку, в которой я храню всякую уходовую мелочь: зубную щётку, воск для укладки, маникюрные ножницы и остальные подобные вещицы. Сейчас среди этих вещиц мне нужна небольшая пластиковая коробочка со стразами, которые я однажды удачно обменял у Лёлюшки на свой детский свитер. Мне этот свитер был уже мал, а вот ей очень понравился. Я всё думал, зачем они мне, но уж очень приглянулся мне этот цвет, подходящий к моим волосами и вот я наконец нашёл им применение. Пришлось, правда, одолжить у Манки клей для ресниц, чтобы воплотить в жизнь мою идею.

– Что ты делаешь? – вопрошает Чижик, глядя на то, как я аккуратно беру крошечную бусину стразы и капаю на её заднюю сторону клей.

– Пытаюсь превратить своё лицо в диско-шар, – отшучиваюсь я и, глядя в зеркало, пытаюсь осторожно приклеить блестящую мелочь на границу своего пятна вокруг глаза. Не с первого раза, но мне это удалось.

– Блёсток не хватит, – хохочет Рататуй, который, видимо, наблюдал за мной в отражении зеркала.

– Думаешь? – наигранно расстраиваюсь я, решив подыграть их юмористическому этюду, – Эх, так и знал, что надо было мешок покупать.

Парни смеются, а я продолжаю своё ювелирное дело. Клей всё время норовит куда-то утечь, поэтому стразы приходилось лепить быстро и не всегда это получалось аккуратно. В конечном итоге я приловчился: капли клея становились аккуратнее, а стразы вставали друг к другу вплотную. Почти через час у меня получилась ровная граница, которую я очертил из бусинок по контуру своего витилиго–пятна. По-моему получилось прикольно.

– А хорошо получилось, – словно прочитав мои мысли говорит Хлыст.

– Да, неплохо, – оценил и Чижик, – Ну что, пойдём?

Я посмотрел на часы: без двадцати четыре.

– Да, идём, а то опоздаем.

В актовом зале уже было полно людей: учителя, другие ученики, приглашения рассылали даже тем преподавателям, кто уже уволился, словом тем, кто так или иначе внёс вклад в наше воспитание: нянечки, учителя начальных классов, даже из департамента образования приехала какая-то тётя. И, конечно, тут была и Кукушка. Она сидела в первом ряду и о чём–то болтала с Филином, а рядом с ней сидела её пятилетняя дочь: копия матушки. Такая же тонкая и егозливая, она постоянно вертелась и дёргала матушку за рукав. Мне не удалось пообщаться с ними, поскольку прибежали мы с парнями поздно, когда до выступления оставались минуты и вот, ровно в четыре, свет потух и на сцену вышли ведущие: ребята из девятого класса: Ёжик и Искра, которые должны будут вести всё мероприятие с нами от начала и до конца.

Актовый зал, за полчаса до этого

Кукушка была одна из первых, кто приехал на мероприятие: она уже успела поболтать со всеми знакомыми ей учителями и пропустить бокальчик шампанского в кабинете с Филином. Для неё возвращение сюда было огромным событием. Можно сказать, что именно она вознесла эти стены в тот вид, который они имеют сейчас. До этого Гнездище было больше похоже на полузаброшенный домишко с разваливающимся потолком. Предыдущий директор сильно пренебрегал правилами безопасности и большую часть выделяемых от государства средств откладывал к себе в карман. Лет тридцать назад это было. Тогда, по заявлению от одного из неравнодушных преподавателей мужичком заинтересовались и почти сразу началось следствие, в ходе которого директора отстранили от должности. Несколько лет постоянного директора у Гнездища не было вообще: то исполняющие обязанности, то просто приходящие и почти сразу уходящие люди. Это длилось до тех пор, пока не пришла Кукушка. Она была молодой, но уже достаточно амбициозной женщиной, которая уже имела опыт работы с трудными детьми в одной из городских школ, являясь завучем по воспитательной работе, а после, департамент образования предложил ей должность директора Гнезда. Во тогда–то всё и началось. Огромных трудов и нервов стоило ей поднять из грязи это душевное место и приручить к себе местных детишек и через десять лет её службы на должности директора Гнездо обрело более свежий и уютный вид: починили аварийные этажи, сделали детскую площадку, вставили новые окна и отремонтировали стены. В школьное крыло закупили компьютеры и новую мебель. Гнездо начало дышать и жить впервые за долгое время. Тогда-то к ней, совсем юнцами на практику и пришли Филин и Птица, с которыми у них сразу сложился какой-то особый коннект, а после оба пришли сюда работать.

Сейчас же Кукушка здесь лишь желанный гость, которую всегда рады видеть. К тому же она продолжает отправлять пожертвования на нужды любимого интерната, так что полностью себя из его жизни всё-таки не вычеркнула.

В актовом зале она наконец-то нашла Птицу, с которой очень хотела бы сегодня пообщаться.

– Здравствуйте! – радостно поприветствовала её та, подойдя ближе.

– Моя дорогая ты так выросла, так похорошела, как у тебя дела? _– Кукушка говорила ласково, словно бы общалась со своей родственницей.

– У меня всё в порядке, я наконец-то вернулась в место, по которому так скучала.

– Я так рада тебя тут видеть, – Кукушка мягко приобняла Птицу за плечи и нежно погладила по спине, – Где же ты пропадала?

– Я ухаживала за больным отцом, – Птица решила не скрывать причину своего отсутствия, чтобы не порождать излишнее любопытство, – Помогала ему доживать последние дни.

– Ох, дорогая, – Кукушка делает сострадающее выражение лица, – Мне очень жаль.

– Всё в порядке, он почти не страдал, – вздыхает Птица, – У Вас-то как, всё в порядке? – решает перевести тему она, чтобы не продолжать ковырять свою болезненную рану.

– Да, всё у меня отлично. Живу не тужу, воспитываю дочерей, – Кукушка кивнула на сидящую в первом ряду девочку, которая болтала ногами и ждала, когда вернётся мать, – Старшая пока в лагере.

– Замечательно! Я рада, что у Вас всё складывается хорошо, – улыбнулась Птица.

– Ты-то как, замужем? – почти мурлычет Кукушка, утягивая Птицу в сторону от любопытных ушей.

– Да что Вы! –смеётся Птица, – Нет конечно, но я очень много времени провожу с Рыжей.

– Ох, вы подружились! Это так здорово! Я так переживала за вас, ты не представляешь. Филин рассказал, что ты вернулась и я всё думала, удастся ли вам снова воссоединиться. А как на это отреагировал Шаман?

– Всё в порядке, мы нашли общие компромиссы. Я понимаю, что ей дороги мы оба и я не хочу становиться каким-то барьером между ними.

– Я думаю у вас даже есть шанс стать полноценной семьёй, – Кукушка хихикает и подмигивает Птице с хитрым блеском в глазах.

– Да что Вы! – смущается Птица, но смеётся тоже, – Не уверена, что мне удастся вписаться в их лесную компанию. Моё место здесь.

– А ты приглядись, мужчинка он холостой, статный, с недвижимостью. В конце концов статус какой-никакой в городе имеет.

– Я подумаю над Вашими словами, – отшучивается Птица и сразу вздрагивает, как только им с Кукушкой на плечи ложится чья-то рука.

– Ага, сплетничаете, красотки? – улыбаясь, спрашивает Филин, – Давайте бегом занимать места, скоро уже всё начнётся.

Представление началось, когда на сцену вышли двое молодых ведущих, которые были на несколько лет младше нынешних выпускников. Они начали вступительную речь, объявив о начале мероприятия.

На сцене разворачивалось настоящее шоу: выпускники показывали театральные этюды, посвящённые их жизни в Гнезде за все годы обучения. Чтобы добавить зрелищности, они перевоплощались в различных животных, создавая мюзикл по мотивам лесной школы. Змеиная пародия на Длинного Каа, ухающий Филин в исполнении Чертополоха и косматый медведь в образе Боксёра — всё это было частью представления. Ученики играли роли юных птенцов, которые со временем становились старше и обрастали перьями. Финальный танец был особенно эффектным: танцоры надели картонные крылья и исполнили танец улетающих птиц. Весь танец сопровождался красивым пением Иччи и игрой Рыжей на бубне, которые, в своей песне, рассказывали историю об улетающих в небо скворцах. В этот момент многие зрители не смогли сдержать слёз.

В конце выпускники выстроились на сцене в своих крылатых костюмах, и каждый желающий мог подняться на сцену, чтобы поздравить и дать наставление. Затем ведущие пригласили выпускников спуститься в зал, а на сцену вышли учителя с подготовленным номером. Это была душевная песня под гитару, в которой учителя выразили свои тёплые пожелания и дали советы, пожелав лёгкой взрослой жизни. Этот номер стал прекрасным завершением представления.

Чертополох

Песня от преподавателей была сильной. Она и впрямь затронула какие-то струны внутри каждого из нас. Особо сентиментальные девчонки почти сразу заплакали, но старались тщательно это скрыть, чтобы не потекла тушь. Да чего греха таить, я тоже слегка всплакнул под конец выступления. Но больше всего меня удивил Чиж, который в какой-то момент активно захлюпал носом и рыдал ничуть не меньше, чем девочки. Конечно, никто даже не думал его за это осуждать, однако таким я своего друга видел впервые. Мне пришлось слегка приобнять его за плечо, чтобы хоть как-то поддержать в эту минуту мужской слезливой слабости.

– Всё нормально, просто песня грустная, – сразу сказал он мне, вытирая слёзы рукавом.

Я знаю, дружище, я знаю.

Песня закончилась тем, что Филин сказал свою финальную речь, которая была не менее сентиментальная чем песня:

– Дорогие выпускники! Сегодня мы собрались здесь, чтобы отпраздновать ваше окончание школы и начало новой главы в вашей жизни. За эти годы вы стали для нас не только учениками, но и друзьями, и мы гордимся тем, что смогли научить вас всему, что знаем сами.

Мы хотим поделиться с вами нашими самыми искренними пожеланиями и наставлениями, которые помогут вам во взрослой жизни. Помните, что каждый из вас уникален, и ваш путь будет отличаться от пути других. Главное — верить в себя и свои силы, быть открытыми для новых знаний и опыта.

Не бойтесь ошибок и неудач, они — часть вашего обучения. Учитесь на своих ошибках и используйте их как возможность стать сильнее и мудрее. Будьте готовы к тому, что жизнь может преподнести вам неожиданные повороты и испытания, и научитесь справляться с ними.

Цените время, которое у вас есть. Используйте его для того, чтобы наслаждаться жизнью, учиться новому, строить отношения и создавать воспоминания. Не забывайте о своих близких и друзьях, ведь они — ваша опора и поддержка в трудные моменты.

Мы желаем вам успехов во всех начинаниях, счастья и благополучия. Мы верим, что вы сможете достичь всего, чего захотите, и сделаете этот мир лучше. Спасибо вам за всё, что вы сделали для нашей школы, и мы будем помнить вас всегда!

Каждый из нас поднялся на ноги, ведомый каким-то внутренним коллективным чувством и зааплодировал Филину. Как только наши хлопки стихли, он сообщил:

– А теперь приглашаем вас на фуршет и костёр.

Пожарная дверь из актового зала, которая вела напрямую на улицу, открылась и мы все, по очереди, вышли во двор, который уже был украшен и подготовлен: стояли столы с едой, сам двор был украшен шарами и гирляндами, а на заборе висела длинная растяжка: «В добрый путь, друзья!»

Вместе с нами на улицу вышли также гости и учителя. Мы фотографировались, общались, ели и танцевали. Даже укутанный по самый нос Призрак развлекался с нами на улице. Солнце по-прежнему доставляло ему неудобства, но солнцезащитный крем и шляпа явно спасали ситуацию.

Гости остались с нами до самого Костра, а позже разошлись и разъехались, поскольку Костёр, всё-таки было интимно нашим мероприятием и здесь могли находиться только мы и преподаватели: и то лишь те, кто сам того пожелал.

Костёр начали разводить, как только солнце начало спускаться за горизонт, и улица потемнела. Тогда я наконец подошёл к старому, повреждённому молнией дубу, и достал из его трещины свёрток, в котором покоилась наша с Филином глубокая тайна. Ну а теперь видимо, уже и не тайна вовсе. Но я знаю, что никому не скажу о том, куда Лимб делся на самом деле.

– Что это такое? – на меня сразу обращает внимание Ласточка, которая была ко мне ближе всего.

– То, что потеряли, – коротко отвечаю я и несу свёрток из штор к столу, чтобы положить его на более-менее свободный край. Тут уже меня замечают все и потихоньку стягиваются к столу.

Первым, кто решается развернуть свёрток и посмотреть на его содержимое, является Призрак, и почти сразу он одёргивает руку, уставившись на осколки зеркала. Стоящие рядом мои, пока что, одноклассники, сразу же защебетали удивлёнными голосами, но Призрак тут же их затыкает, подняв руку.

– Стоп! –рявкает он и медленно поднимает глаза на меня: – Где ты это взял?

– В дереве, – пожимаю плечами я.

– Это ты его туда положил?

– Может быть.

– Так это ты его украл? –начинает закипать Призрак.

– Нет. Он сам себя украл, – отвечаю я и подхожу ближе, – Но вот что я подумал: может стоит попробовать перенести Лимб в более подходящее для него место? – я киваю на крону дерева.

– Что ты имеешь ввиду?

Я пожимаю плечами и, взяв осколок, несу его обратно к дубу, чтобы хорошенечко прижать к стволу дерева. Осколок закрепился не сразу, но как только я зафиксировал его так, чтобы он держался, зеркало сразу отразило языки пламени костра прямо на стол, где лежали его остальные кусочки.

Призрак молча наблюдал за мной, а затем, посмотрел на Сороку.

– Принеси клей пожалуйста?

Сорока кивнула и сразу же унеслась в корпус.

Следующее время мы потратили на то, чтобы приклеить осколки зеркал Лимба на ствол нашего бедного дуба. Я участвовал в этом только в самом начале, пока не понял, что они прекрасно справятся и без меня. Вместо этого я позвал за собой Манку, и мы направились в сторону реки, к небольшому деревянному мостку, чтобы там вместе любоваться закатом.

– Ты с самого начала знал, что зеркало там? – спросила у Меня Манка, опустившись в красивом фиолетовом платье на деревянные доски мостка, почти касаясь ногами воды.

– Да, – честно отвечаю я, присаживаясь рядом, скрестив ноги, иначе, если бы я сел также как она, мои ступни оказались бы по щиколотку в воде.

– Так это ты его разбил? – спрашивает меня Манка, подняв глаза.

– Нет. Но я знаю, кто это сделал.

– И кто же?

– А вот это я тебе уже сказать не могу. Я дал слово, – пожимаю плечами я. Кажется её такой ответ вполне устроил, ведь она с уважением относится к подобными договорённостям. Я вздыхаю, чтобы набраться смелости и, наконец, продолжить: – Ты уже решила, куда будешь поступать?

– Нет. Я ещё совсем ничего не знаю, – пожимает плечами она.

– Ну как ничего? Мы как минимум будем жить втроём: я, ты и Чижик. У тебя будет целая отдельная комната, когда как мы с Чижиком будем ютиться в одной, – рассмеялся я.

– Ну да. Только это и знаю, – чуть улыбается она, – А почему ты спросил?

– Просто интересно. Знаешь, у меня есть для тебя подарок, – отвечаю я и достаю из кармана небольшой мешочек чёрного цвета, из которого выуживаю тот самый кулон, купленный весной у странной призрачной женщины.

– Чёрный обсидиан, – почти сразу узнаёт его Манка, – Очень красивый.

– Мне сказали это камень провидцев. Я знал, что тебе понравится, – улыбаюсь я и осторожно надеваю верёвочку на шею подруги.

– Да, я знаю. Это мой любимый камень. Спасибо тебе, – она улыбается, рассматривая камень на своей груди, а затем, осторожно обнимает меня за пояс в знак благодарности.

Сердце моё начинает биться предательски быстро и мне кажется, что его стук раздаётся так громко, что отражается эхом отовсюду.

– Манка, – начинаю я тихо, почти проглатывая от волнения слова (да что же это такое–то?)

– М?

– А я люблю тебя, – наконец сообщаю ей я. Голова кружится, в животе какое-то неприятно тянущее чувство (кто вообще назвал это бабочками?) и почему-то хочется блевать.

– Я тоже тебя люблю, – говорит она.

И мне резко становится спокойно. Тишина в ушах встаёт пробкой, и я слышу только своё и её дыхание.

Я не знаю, сколько мы так просидели, обнявшись, но идиллию нашу прервал громкий топот нескольких ног сразу, а затем, мимо нас с криком пронеслись тела одни за другим. Это Рататуй с Чижиком рухнули в воду, а за ними и остальная свита нашего сумасшедшего выпускного.

Филин

Я наблюдал за купающимися ребятами издалека, с берега, стоя рядом с Птицей и Субботой. Вода была уже достаточно тёплой, так что можно было не боятся за их здоровье, к тому же с сегодняшнего вечера они теперь сами должны волноваться за своё здоровье, да и в целом за свой дальнейший путь.

– Кажется, сегодняшняя ночь прошла без пропаданцев. Как камень с души, – с облегчением выдыхаю я сигаретный дым.

– Кажется да, все на месте, – улыбается Птица и машет рукой Рыжей, которая также отправилась в плаванье с выпускниками, ведь мамочка разрешила.

Суббота молчит и долго вглядывается в воду, оглядывается на пустой двор, а затем снова смотрит на воду и, наконец, спрашивает:

– А где Тишь?

Слова эти словно лезвием пронзают мои уши. Я лихорадочно оглядываюсь на двор, затем снова на воду и, выкинув наспех сигарету, бегу по мосткам к ребятне, чтобы крикнуть:

– Где Тишь?!

Эпилог

Я рада, что Лимб нашёлся. Теперь мне хотя бы понятно, что делать дальше. Пускай они делают с осколками что хотят, главное, что местным теперь будет спокойнее. Пора ехать.

Колёса плохо проходят по песчаной тропе, поэтому приходится отталкиваться сильнее. Оглядываюсь. Кажется, никто и не заметил моего отсутствия. Тем лучше и им же спокойнее. Колёса выезжают на деревянные доски мостков. Теперь ехать будет легче. Главное, разогнаться посильнее и всё. Лови меня, Лимб.

Тело тут же обволакивает прохладная вода, но к ней быстро привыкаешь. Коляска тянет на дно, а в лёгкие заливается вода и они начинают гореть, словно объятые пламенем. Небо становится всё дальше и дальше, видно лишь яркий диск луны, который, сквозь водную гладь, становится мутным белым пятном. Ну вот и всё. И всё прошло. И стало тихо.

На Филина смотрели как на идиота, когда он пытался объяснить, что пропала девочка, упоминаний о которой не сохранилось нигде: она пропала из всех школьных журналов, её личное дело магическим образом исчезло, а другие учителя крутили пальцем у виска, не понимая, о какой ученице идёт речь. Складывалось ощущение, что её помнили лишь одноклассники и Птица с Субботой. Словом, те, кто в ту ночь находился у воды. Вчерашних детей опрашивали, задавали вопросы, но все из них делали вид, что не понимали, о какой Тиши идёт речь и даже Чертополох, который едва ли не поругался с Филином из-за этой истории, отрицал существование такой девочки.

Через два дня водолазы поднимут со дна инвалидную коляску, покрытую ржавчиной и водорослями, но это ведь явно была не её. За два дня коляска не могла так сильно обрасти водной растительностью и заржаветь.

В департаменте даже начали сомневаться в адекватности Филина и поставили вопрос о его профессионализме, но по личной просьбе Кукушки, от него отстали.

В Гнездище с тех пор поселилась легенда о том, что дуб, растущий во дворе, является настоящим порталом в Лимб.

Суббота

Прошло довольно много времени с той ночи, но я никак не могу выбросить из головы историю о девочке, которую все, почему-то, забыли. Она исчезла отовсюду: из школьных документов, доски почёта, даже медицинская карта, что хранилась у меня в шкафу, волшебным образом испарилась. Но осталось кое-что, что подтверждало её существование. Рисунок динозавра в костюме космонавта я храню под бейджиком. Иногда достаю, чтобы убедиться, что я не сумасшедший и девочка действительно была.

Иногда я прихожу к реке, встаю у самого края и наблюдаю за водой в том месте, откуда вытащили коляску. Мне хочется думать, что она не утопилась, а, как русалка, обрела хвост и уплыла далеко-далеко по течению. По крайней мере это звучит менее безумно, чем её полное исчезновение.

Однажды, во время такой прогулки я нашёл бумажный кораблик, приставший к траве на берегу. Развернув его, я увидел странный рисунок: рыба, на хвосте которой были надеты огромные коньки для конькобежного спорта. Я вздохнул сквозь слёзы. Она видимо всё-таки стала русалкой.

Авторский комментарий: Продолжение историй цикла "Сапфировый город". Дополнение к книге "Шаман и Рыжая" (https://litra.online/books/7714/)

Дата написания: 2023