– А они все бывшие из Минобороны. А как по-другому покупки начинать. Только через своих… И Далила, старшая, конечно, тоже… Она на заводе еще при царях работала и завскладом была. Так ее Николай Второй снял, понял, что контрабандистка, и в леса отправил. Тогда младшая Далила еще маленькая была, между ними-то разница небольшая… Лет пятьдесят… И прокляла Далила царя, и утонул он в войнах. Это конечно сказки все, что после поставщиков обязательно войны начинаются. Сейчас так, говорят, не будет… А тогда было… но это не потому все… Работала у нас Далила эта, завскладом на Урале была, и тоже ее Машей звали. Заговоренное это имя какое-то… Контрабандистами с ним становятся потом… И на заводах это знают, Маша – значит контрабандистка. И потом она продавать начала, и продает на сторону, и продает, и спасу от нее нет. Тогда Лев Николаевич директором был. Его Полков снял потом. Но Лев был ничего, лучше Полкова точно… И Николай Второй заговор на Далилу сделал, и стала она страшным злом, и ушла в леса. И детей она ела говорят, без разбора, сотнями… И убили ее тогда. И восстала она… И видел я ее, и воскрешение ее. И царь отправил ее в леса, потому что невмоготу всем стало с ней. Страшная она очень… И детей много ела, говорят… И стала лесным чудищем. Та Далила. Но много она продала уже, ох и много…
– Но Николай Второй ее не по тому снял, Далилу, про Аляску он забыть хотел, как продал ее, в карточную игру продал… За жизнь продал на самом деле. Думал, что мать его продала. А потом уже не смог вернуть… И переживал он, говорят. А это все трансвеститы. И вампиры. Надоели они народу уже… Знаешь, времена приходят и уходят… А эти стены, заводов, остаются неизменными. Они стояли, стоял и будут стоять… Всегда! Несмотря на время! На войны. На революции…
– И появилась Далила младшая тогда. Из проституток она, говорят. И замуровали тогда Далилу-старшую, в землю, вдвоем им никак не царствовать… И стала она спать, та Далила. И спит и сейчас, в земле, и дела свои из земли ведет. И потому что она прокляла тогда последнего царя, и сила ей дана невиданная. И она матерью была, Далила наша, а младшую мы и не знаем совсем. Но с зайцами она беседует… Не та она, значит… Родила Маша значит девочку, дочку. И дочь она тоже привела на свой завод работать. Но, думаю, теперь ты будешь потише, дочь-то, посмотри… О девочке подумай. Но она никак… Пуще прежнего поставки гонит и за рубеж продает… Сладу с ней нет совсем. А как ее замуровали, Далилу нашу, так девочку ту на заводе оставили, повзрослили ее быстро. Год за три. И мала она очень не была тогда уже… Так вот, девочка эта, Даша, Маша-Даша… Девочка эта тоже пошла по стопам матери, и стала контрабандой заниматься. Девчонка еще совсем, а туда же… И ее выгнали, даже быстрее матери. И тогда она стала не поставщиком, а перекупщицей. У своих стала покупать. И Полков уже сидел тогда… И с Далилой-младшей дружила та Дарья, дочь старшей Далилы. И в леса к ней ходила . И мать искала… Думали все, что она в леса уйдет, к матери. Но нет, с солдатом одним она уже жила и матерью стала… А сына ее звали Владимиром… И фамилию она дала сыну заговоренную, Нагорбов… Мать ей помогала… Так вот старшая Далила – это бабушка нашего Владимира Нагорбова… Но разругалась Дарья с матерью… В пух и прах, и никогда больше к ней не обращалась. И сыну строго-настрого запретила к бабке ходить… А как Владимир контрабандой стал заниматься, так мать и убил. Сам убил… И кровь ее пил, и вампиром так стал…Но забыл, он вообще все забывает, забывчивый он очень… – старик рассмеялся. – До сих пор не помнит и молится на мать, и вспоминать не хочет, говорят… Ну да ладно… И говорил я ей, Дарье, не рожай так рано… Успеешь еще, но болеют они, контрабандисты наши… Рано не родишь, а потом уже, может, и никак… Ты же знаешь, Арина, они все из наших, из Минобороны. Все они свои, по сути… Но уже не те…
– А Дашка да, долго с Далилой-младшей дружила… Подружками они были. Но разругались из-за поставок… Из-за денег, в общем… И больше не общались они… А отцом-то той Даши знаешь кто был? Да кто-кто… Не Полков же…. Да я был, я! Поэтому на заводе и оставил. И помогал ей. Дочь все же. Но не дочь она мне. Уже не дочь… – я внимательно посмотрела на старика. «Это сколько же ты живешь?» – подумала я. Но не спросила… Он был отцом Дарьи, мужем старшей Далилы и дедом Владимира Нагорбова… Вот семейка. «Хорошо сохранился», – думаю… «Как все намешено. Просто мыльная опера. Семейные узы, они всем друг другу родственники…»
Рядом сидели какие-то люди, все примерно одного возраста за сорок, и тоже смеялись над стариком. И говорили они как пахари, и показались мне такими: – Его возлюбленная в земле лежит, людей пугает… Влюбился он… А она вон какая! Все о Машке своей думает. А как увидел ее, так упал замертво, трупы и то лучше выглядят. А как ухаживал за ней… Петухом ходил, цветочки носил, целовалися они по уголкам… А влюбленный был! – и они опять смеялись.
– Да не был! – он смутился и рассмеялся… – Мы тогда тянули спичку, кто за ней приударит. Баба ребенка хочет, значит, надо!
– Иди вон к внучку!
– А он дракон, – сказал другой, – и дед его был, и отец. И он сам, когда воды попьет… На машинах он работает… На заводе в Калуге, а раньше на Урале…
«Им лет по сто пятьдесят точно», – подумала я.
– Да какой там сто пятьдесят, – старик махнул рукой. Он читал мои мысли. Он был главным среди них из-за Далилы. Что разрешил ее в земле замуровать и прекратил к ней поставки. А младшая Далила послабее, говорят.– Мне двести восемь по этим цифрам, они ведь года увеличивают… Так лучше, говорят. Чтобы тысячи были… А люди потом возмущается, что живут мало, но им тогда другие документы дают, чтобы возраст совпадал… Далиле тоже примерно так… Подожди ты, – и он откусил небольшой кусок моего плеча, а под ней чернота… Потом он потрогал мне грудь: – Значит, ты мать, это хорошо. И мальчик будет! – потом прошло время, и он опять укусил мне плечо, но под кожей уже все было белым. – Значит, все хорошо будет! Нормально! Нам просто так ходить нельзя… Нельзя удачу испытывать… Я думал, тебе руки и ноги поотрубают… Но нет… Значит, сыну моему. А Бухенвальд – это нормально, это еще не смерть… Ох, и страдать ты будешь. Но они все страдают, кто бороться хочет, и кто борется… И жизни отдают… И правильно это. Это баланс… Бегуны-бегуны… И бороться надо, и не бороться нельзя… И жена будешь, и мать. И развод потом… И любить будешь… И книга будет… И снесут их, а это главное… Нормально! И Марфа знает, а это уже хорошо…
А друг его рядом сказал:
– Ты считаешь, что Бухенвальд – это еще ничего… А я вот так скажу тебе, что нет… Что с такой психикой они вены режут и с жизнью кончают… А руки-ноги поотрубать, еще жить можно. Ноги – сейчас протезы делают, а руки еще пришить можно. У нас пришивают… А с того света уже не вернут…
– А девчонку другую сразу крути, фамилию Горюнова давай, чтобы внимание отвлекать…
– А сейчас все по-новому. Но мы и так живем… Правда, – он посмотрел на друзей. – Телевизор вот, но нам не разрешают. Иногда в кино можно сходить. Нам сложно, мы из другого времени… Мы этого не понимает. Нам природа…Лесок…
– Далила, – опять захихикали товарищи…
– Ну вас…
– Мы в кабак как-то идем, а он к мумии своей совещаться…
– А как на завод на Урале бомба попала, думал я, всех убьет, но нет, все живы остались. И хотели немцы тогда наши автоматы… Но не дали их тогда. А я думал, дадут… Сначала не дали, а потом… Потом стала истекать наша удача, а это война… И истекла совсем… И стали они наши автоматы на фронт поставлять. И Полков продавал, чтобы завод не бомбили. И начальство знало. И Марфа тогда плащ новый поставили. И разобрали завод и увезли… Все машины увезли… Чтобы немцам не продавать. Это Марфа. Поэтому работает. А Полкову лишь бы левачить…
– Ох и смеются надо мной на заводе теперь из-за Маши, Даши и Владимира… Я ж ему дед, получается… Самец, говорят… А я в чем виноват. Откуда я знать мог… Она и ничего была, красивая… Но кровожадная она была сильно, это да. А так ничего… Симпатичная… Сейчас она высохла вся… Страшно вспомнить! Кто их поймет, кто контрабандист, а кто нет… А старик это знал, что она будет. Но в земле он уже. И давно…
– Женщины нам рожают и уходят, здесь не задерживаются. А потом забывают… У нас мужчины в основном работают. Как Машу выгнали, я Дашу себе оставил и быстро растил. Год за три, иногда за четыре, но я за три выбрал. Так лучше, говорят… Даша на заводе работала со мной, сначала на машинах – одеваешь робота и все! Потом ее на склад забрали. Ну в мать, думаю… А потом она продавать автоматы на сторону стала… Как мать! И тоже потом выгнали ее, как с Машей ждать не стали… Пригрел на груди змею я… Мы и не знали, что с Машей было… Это после войны мы узнали, что с ней… То чудище в лесу – это наша Маша…
– Он как-то в лес пошел и руки опустил в пруд, – рассказывал его друг. – А его кто-то хвать, чья-то рука как из веточек в пруду. А то она. Маша, то есть Далила. Теперь она так выглядит. Вся из веточек и в земле. Видишь, эк у ней руки растут. Длинные становятся… За солдат, думаю… Он и Дашу приводил, мать показывал…
– А Владимир потом ходил к бабушке, но не приняла она его уже, она уже в земле и сама по себе. Она с червями общается. Ей черви все доносят… Одна с зайцами, другая с червями… Да и что у нее осталось человеческого от Маши, которую я когда-то знал… И любил, говорят… Но нет, я ее не любил. Других любят, понимаешь?
– И ко мне Владимир ходил за поставками, но не принял я его… И выгнал.. Ну какой он мне внук?
– А они страшные, петухи эти. Ох, и страшные они. Поэтому и главные… Все под ними живут. Никого они к своему богатству не подпустят…Только сами работают…
– Они все, контрабандисты, ставят заговоры… К Далиле старшей ходят, к моей, и ставят… Становятся этим зверьем… Становятся неуязвимы и защищены. Так они думают… И они все платят потом, платят своим здоровьем. Петухи и кабаны ногами, овцы глазами и потом тоже ногами…
– И бабка Марины Шайн тоже из наших. Тоже ключницей на заводе была, правда, на Калуге…И тоже Машей, вот совпадение! И тоже как Далила, то есть Маша, – он даже как-то погруснел, когда ее имя произнес. – И стала она автоматы бракованные сбывать… И выгнали ее. И стала она тогда покупать их. Сначала продавала, а потом покупать стала. И с Полковым работала, и с Игнатьевым. Но недавно он на заводе своем… Кто их поймет. Тут лет пятьдесят надо. Лет через пятьдесят директора начинают проявлять себя… И тоже она и Дашу мою знала, и с Далилой-младшей дружила. По лесам они прятались, когда солдаты их искали и били… А новых на Дальнем Востоке я и не знаю… Это не наши… Эти по старью… С переработкой работают… Это уже не по мне…
– Пришел ко мне как-то внучек, Владимир ваш. Говорит, помоги, дедушка. Поставки ему нужны и заговоры, чтобы не болеть. Говорю: – Мать как? – Умерла уже. – Небось, ты и убил… – Нет-нет, это не я. Это солдаты. – Ага… Опозорил ты меня! Уходи, не позорь, ради Бога! Меня, как ты приходишь, свои бить начинают. Я в могилу слягу раньше срока из-за тебя! – Дедуля, помоги! – Ну что тебе? – Болеет он, и ничего сделать не может… Говорю не приходи больше, еще сильнее болеть будешь. Не мой ты, мой, но это другая сторона… И болел он сильно, и все равно приходил. Но потом перестал… – А мать любил? – просил он меня напоследок. – Любил, говорю. И сейчас люблю… И я прямо услышал, как Далила вздохнула в земле… Но сын у меня еще есть. От нашей девушки… Ванькой зовут. И тоже на заводе работает, на машинах. Володя и к нему ходил… Но он тоже его выгнал… А Ванька, да, он мой… Весь в меня… Может, поэтому Дашка и не ходила… Боялась проклятия, что прокляну ее, и больше она работать не сможет… Я-то на заводе как себя помню. А раньше, да пахарем был… А как завод построили, туда пошел… Пятьдесят мне было…
– Он как тогда решил вести себя с Нагорбовым, – добавил его друг, – как родители с уголовниками себя ведут. Сын в тюрьме и убивает. И убийца. Он также с Владимиром себя вел. И правильно это было, я думаю…
– Потом, когда Ариша умерла, тезка твоя, он тоже приходил. Плакали вместе. Он дочь похоронил, а я правнучку. Кровь родная, как-никак… Говорю ему, это все из-за чистого разума, которого ты убил. А он и не помнит… Потом вспомнил, понурый пришел. Это все Дашка его учила… Умная была. Но не в меня, а Машу, в мать… И долго работала. И сына к работе не подпускала. Только после сорока. И болела она… А ко мне ни разу не пришла. Не знала, наверное…
– Он из старожил Уральского завода, правда, сейчас его в Калугу перевели. Там поспокойнее… – рассказывала мне Марфа Васильевна. – Это люди старой закалки и рассуждают по-старому. Они еще царей помнят… И другие они, эти люди. Все заговоренные… И долго они. И правильно это… И работают они на заводах этих столетиями. И другой жизни не знают… А с недавних пор каждый, кто уходит с завода, пьет инфаркт и умирает. Это правило сейчас такое. После завода в могилу. Но его, конечно, нарушают… Но они все равно к жизни приспособиться не могут… Дохнут все, сразу… Они все на заводах оружия болеют. И залечивают так раны, в работе… Здесь все больные… Потому что оружие делают, и это правильно…
Автор публикации
