Миллиметры

Онего все никак не замерзнет. Я несколько минут стою и смотрю на бушующую поверхность воды и вдыхаю влажный воздух, пахнущий легким морозцем и самую малость весной. Совершенно непрошенно. В самом начале зимы. 

Северный закат давно уже отпылал, а сумерки окрасили воду в почти черный цвет. Небо темно-серое и низкое. Свет фонарей выхватывает мелкий снег, а ветер уносит его, крутит и бросает прямо в лицо, от этого не спасают ни очки, ни шарф. Если идти так, чтобы порывы били в спину, начинающаяся метель нисколько не мешает. Наоборот, пляска снега выглядит даже красиво. Но я давно дошла до конца набережной, стало быть, настало время повернуться и идти лицом к ветру. 

Я продолжаю стоять на месте. Онего все еще шумит. Волны лижут прибрежные камни, наращивая на них корку льда. На набережной там, куда вода сумела достать в своем неуемном нраве, тоже лед. Он хрустит под ногами и прячется за снежной пеленой.

Сейчас здесь практически безлюдно. Только я, дворник да женщина в компании двух маленьких собак в смешных светящихся ошейниках гуляем по одному из самых красивых мест города, окутанного снегом и сумраком. В таком обличии набережную не назовешь прекрасной: скульптур почти не видно, деревья стоят совсем голые, не успев принарядиться, а озеро выглядит отнюдь не дружелюбно и ярко и больше напоминает пропасть, в которую вот-вот рискуешь сорваться. 

Хочется присесть на скамейку, но я не решаюсь, боясь замерзнуть. Здесь хорошо и спокойно. Кажется, что всего города за спиной будто бы и нет, огни микрорайонов, тянущихся вдоль озера, словно стали еще дальше, чем обычно. 

Я люблю приходить сюда с детства. Разумеется, сначала со мной здесь гуляла мама, да что умалчивать, мы до сих пор любим бывать на набережной вместе. Куда позже я стала выбираться сюда с друзьями и долго бродить от начала и до конца, а потом снова до начала, пока ноги не устанут. К тому же в нашей дворовой компании складывались пары, которым хотелось побыть в романтичном месте, а мы, те, у кого любовная жизнь шла куда хуже, старались им не мешать. Да и в душе мы ужасно завидовали и тоже хотели однажды со своими возлюбленными пройтись по набережной, держась за руки, с нежностью глядя друг на друга, не замечая ничего вокруг. 

Мне уже давно за двадцать. А эта глупая, совсем еще детская мечта, так и не исполнилась. Желающих держать меня за руку не было. Но однажды это почти случилось. Я закрываю глаза, и его рука будто бы снова тянется к моей…

***

Мне четырнадцать. Нулевые подходят к концу со своим вкусным карельским мороженым за шесть рублей в вафельном стаканчике. Три вкуса на выбор: ваниль, крем-брюле и шоколад. Я лежу спиной на дне качелей, похожих на грубую неотесанную лодку, и смотрю на небо. Оно насыщенно синее и такое далекое, что березы и тополя, растущие во дворе, никак не могут ни поцеловать его, ни оцарапать. Если смотреть достаточно долго, тихонько раскачиваясь, в какой-то момент обязательно почувствуешь, что падаешь вверх. Мне это нравится, мне так сильно это нравится.

Май удивительно неприветливый. Солнце светит, но воздух прогревается максимум до двенадцати градусов. Прячась от прохлады, я кутаюсь в легкую ветровку и продолжаю лежать на качелях среди целого поля золотых, как солнце на небе, одуванчиков. Совсем скоро они побелеют и превратятся в пух, а пока из них можно плести венки, пачкая пальцы о сок. Но мне не хочется двигаться с места. 

Он стоит поодаль и смотрит на меня, а я Его не замечаю. Не потому, что могу себе это позволить, а потому что мгновения на качелях полностью захватывают меня. Возможно, Он считает меня странной. Ну, конечно, Он считает меня странной, Он ведь знает меня как девочку, которую травят в школе. Хотя слово травля тогда будто бы не существовало, его боялись говорить вслух учителя, ведь это значило бы, что у класса есть проблемы, а кто этого хочет?

Я никогда не спрошу у Него, о чем Он тогда думал, вспоминал ли Он все обидные обзывательства, которые сыпались мне вслед от учащихся со всей параллели и даже от нескольких старшеклассников. Мне абсолютно неинтересно знать ответ. Главное, что Он подходит и смотрит на меня сверху вниз. Я поднимаю голову с сиденья.

— Привет, — тихо говорит он мне. И я ему отвечаю:

— Привет.

***

Мы с Ним играем в волейбол, потому что оба были хороши в этом. Кажется, никто даже не старается победить. Важнее получить удовольствие от процесса перекидывания мяча через перекладину для вытряхивания ковров. Она у нас вместо сетки и прекрасно справляется с поставленной задачей. Раньше так же здорово игралось только с подругой, но я рада, что появился еще один человек, с которым можно устроить затяжную партию. Я бью по мячу, и он взмывает высоко вверх, а затем приземляется точно к Нему в руки. Он улыбается. 

***

Разумеется, в дело вмешивается подруга. Она легко и просто замечает, как я радуюсь, когда Он выходит во двор поиграть со всеми нами, как я улыбаюсь, когда мы втроем с Ним и подругой вместе находим убежище во время Московских пряток. Я не веду себя так ни с кем другим, так что, конечно же, она замечает.

***

Она говорит Ему: “Вы подходите друг другу по звездам”. Это так абсурдно, но тем же вечером Он провожает меня до самой квартиры на пятом этаже и говорит о том, что наши отношения должны стать серьезнее. На самом деле я не понимаю, что это означает, но соглашаюсь. Он улыбается. Я улыбаюсь в ответ.

***

Ничего не меняется. Мы все так же вместе играем в волейбол, прячемся и смеемся, но теперь Он смотрит на меня особенно долго и внимательно, будто силится увидеть что-то, ведомое только Ему. У меня нет ответов на вопросы, возникающие в голове. Я не знаю, как спросить Его, что мне делать, как себя вести, брать ли Его за руку и не может ли Он брать за руку меня? Что вообще значил наш разговор? Не приснился ли он мне, как сотни других чудесных и таких невероятных видений? Я не знаю, как спросить Его. И я молчу.

***

Дуга солнцехода становится уже. Мы воруем совсем еще зеленые яблоки и с удовольствием поедаем им, морщась от кислости. На нас никто не кричит, и мы чувствуем себя безнаказанными и свободными. Он продолжает смотреть на меня, пока с деревьев сыпятся первые желтые листья. Я не знаю, что будет, когда начнется школа. Я не знаю.

***

Мы упрашиваем родителей отпустить нас на набережную всей компанией. Садимся в троллейбус номер четыре и едем до остановки “Парк культуры и отдыха”, после чего спускаемся вниз и подходим к воде. Солнце высоко в небе, и на набережной полно отдыхающих, наслаждающихся последними деньками уходящего лета две тысячи восьмого года. Сначала мы громко смеемся и болтаем, о чем взбредет в голову, развлекаемся, бегаем и дурачимся, но затем распадаемся на парочки и тройки и идем, переговариваясь о более личных вещах. Он и подруга идут по сторонам от меня. Ветер развевает юбку и щекочет ноги. 

Неожиданно подруга отходит, и я остаюсь вдвоем с Ним. Он смотрит мне в глаза, как в зеркало, и я опускаю взгляд на наши руки. Между ними всего лишь миллиметры. Он будто бы что-то понимает, тянется к моим пальцам мизинцем, но затем замирает, уставившись вдаль. Я неожиданно понимаю вообще все. Школа. Одноклассники. Люди с параллели. Те несколько старшеклассников. Конечно же, Он все это знает. Дальше мы идем молча.

***

Тридцать первого августа Он не смотрит на меня. Идет дождь. Во дворе пусто.

***

Первого сентября с утра светит солнце, и на линейке в честь начала учебного года очень шумно. Мы с Ним чуть ли не сталкиваемся, когда подходим к лицею. Он делает вид, что видит меня впервые. Я молчу. Мне все понятно.

***

Открываю глаза. Мне снова двадцать восемь. Онего шумит. Мелкий снег сыплет с неба и тает в бушующей воде. Я разворачиваюсь и иду в сторону остановки. Все-таки замерзла…