"АВЕНИСЕЕСИНЕВА Альманах Миражистов" - Nikolai ERIOMIN - А В ЕНИСЕЕСИНЕ В А Альманах Миражистов Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ Николай ЕРЁМИН Александр БАЛТИН Леонид МАРТЫНОВ Елена ШВАРЦ Красноярск 2023 - Стихи - Литра.Онлайн - Литературный журнал и сайт авторских произведений. Читать стихи и прозу онлайн современных авторов на нашем литературном портале.

А В ЕНИСЕЕСИНЕ В А

Альманах Миражистов

Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ Николай ЕРЁМИН Александр БАЛТИН

Леонид МАРТЫНОВ Елена ШВАРЦ

Красноярск 2023

А В ЕНИСЕЕСИНЕ В А

Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ Николай ЕРЁМИН Александр БАЛТИН

Леонид МАРТЫНОВ Елена ШВАРЦ

Альманах Миражистов

Красноярск 2023

Альманах Миражистов

А В ЕНИСЕЕСИНЕ В А

СОДЕРЖАНИЕ

Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ

Николай ЕРЁМИН Александр БАЛТИН Леонид МАРТЫНОВ Елена ШВАРЦ

Автор бренда МИРАЖИСТЫ и составитель альманаха Николай Николаевич ЕРЁМИН

Кошек нарисовала Кристина ЗЕЙТУНЯН-БЕЛОУС

Рождение Енисея –кисти Тойво РЯННЕЛЯ

А В ЕНИСЕЕ СИНЕВА – палиндром неизвестного миражиста

Альманах Миражистов

Красноярск 2023

……………………………..

Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ

Альманах Миражистов

Konstantin Kedrov

Сегодня, 21:41

Кому:вам

Стихи бывают разного покроя
Но я вам тайну главную открою
Стихи не памятники не гробницы
А разума всемирного зарницы

Всемирный разум он не в головах
А в правильно осмысленных слова
Слова в размер ложатся стихотворный
Когда ваш стих живой и непритворный

О это чудо чудо чудотворное
Когда творится нечто непритворное
А я лишь потому и непритворен
Что стих мой перед вами чудотворен

15 июля2023

—
Отправлено из Mail.ru для Android

Konstantin Kedrov

Сегодня, 15:39

Кому:вам

Зачем ты в космосе паришь
И правду людям говоришь
Ответ единственный простой
Служу поэзии святой

Ах эта истина простая
Поэзия всегда святая

Отправлено из Mail.ru для Android

Konstantin Kedrov

Сегодня, 8:05

Кому:вам

А что я делал я играл на лире
Играл на лире радуясь любя
Я ничего не понял в этом мире
Но знаю точно что любил тебя

Я знаю точно ты меня любила
Кружилась наша мысль среди планет
И я любил и ты меня любила
И это был блистательный дуэт

Сегодня время разорвало связи
Сегодня время сделало кульбит
Но были мы с тобой экстаз в экстазе
Среди стихов и пламенных молитв

Все что произошло не объяснимо
Но разве можно что то объяснить
Любовь жива и в памяти хранима
И это надо в памяти хранить

12июля 2023
Отправлено из Mail.ru для Android

Konstantin Kedrov

Сегодня, 8:33

Кому:вам

Атаковав все фланги и
тылы
Стихи идут в соседний миры
А там в других сияющих мирах
Поэт один как альпинист в горах

Вершины громоздятся друг на друга
Он одинок но вечно ищет друга
Кричит мой друг не покидай меня
Стоят вершины вечностью маня

Куда еще наш стих нас заведет
Какой еще откроется киот
Алтарь сияет тихо манит пение
Терпение мой друг еще терпение

12 июля 2023

Konstantin Kedrov

Сегодня, 9:43

Кому:вам

Ах Леночка мой Ангел дорогой
Ты всех кудрявей всех голубоглазей
Одна фантазия сменяется другой
Среди других сияющих фантазий

Слов нежная воровка на доверии
Я даже не успел все осознать
Что так внезапно прервалась мистерия
Все прервалось чтоб вечно вспоминать

Все забывается но в каждой фразе
Ты всех кудрявей всех голубоглазей
В душе обида нежная таится
Что в снах невечных Леночка не снится

12 июля 2023
—
Отправлено из Mail.ru для Android

Нашел

Кедров-Челищев

После ухода Лены
Будущего не стало
Прошлое стало Раем
В Рай мы с тобой играем

Будто бы тебя нету
Будто бы ты умерла
Просто прячешься где то
Ласковая герла

Вольно или неволно
Я себя не прощу
Как бы ни было больно
Всюду тебя ищу

Как то за этой дверью
Спряталась я вошел
Я ведь и вправду верю
Там я тебя нашел

10 июля 2023

Танец

Кедров-Челищев

На вершине бытия
Были вместе ты и я
Были честь по чести
Были оба вместе

Что случилось с бытием
Почему мы не вдвоем
Разве пара делится
Сущая безделица

Ты одна любимая
Сердцем неделимая
За тобою следую
А куда не ведаю

Но на каждом такте
Мы с тобой в контакте
Первый такт последний такт
Вот такой у нас контакт

—
Отправлено из Mail.ru для Android

Konstantin Kedrov

Сегодня, 10:50

Кому:вам

Букет проекций

Кедров-Челищев

Букет проекций принес я тебе из рая
Весь мир заполнен теперь чертежами роз
Изыскан чертеж твоей прозрачной ладони
Изысканы линии любящие друг друга
Давно уже не чертежи а рисунки
Давно уже не рисунки а наши души
Как лепестки осыпаются вокруг роз
Цветы осыпаются
Любовь невесома

13 июля 2023

—
Отправлено из Mail.ru для Android

Константин Кедров о стрекозаврах, ноосферной голове и метаметафоре

Кедров-Челищев

Константин Кедров о стрекозаврах, ноосферной голове и метаметафоре

Елена Кацюба

Тэги: поэзия, литинститут, метаметафоризм, вознесенский, сапгир, авангард, хлебников, лобачевский, эйнштейн, андропов, кгб
Константин Александрович Кедров-Челищев (1942) – поэт, критик, доктор философских наук. Родился в Рыбинске. Окончил историко-филологический факультет Казанского университета, в 1968 году поступил в аспирантуру Литературного института Союза писателей. В 1973 году в МГУ защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата филологических наук. Работал старшим преподавателем кафедры истории русской литературы в Литературном институте им. Горького. В 1986 году прекратил преподавание в Литинституте, перешел на творческую работу. В 1989 году вышла монография «Поэтический космос». В 1991-1998 годах работал литературным обозревателем газеты «Известия», в 1995 году вместе с Андреем Вознесенским, Генрихом Сапгиром, Игорем Холиным основал «Газету ПОэзия», преобразованную в «Журнал ПОэтов». В 1996 году в Институте философии РАН защитил диссертацию на соискание ученой степени доктора философских наук по теме «Этико-антропный принцип в культуре». В 2000 году по инициативе и под руководством Кедрова впервые в России отмечен Всемирный день поэзии ЮНЕСКО.

поэзия, литинститут, метаметафоризм, вознесенский, сапгир, авангард, хлебников, лобачевский, эйнштейн, андропов, кгб Константин Кедров читает стихи из своего сборника «ИЛИ». Слева космонавт Юрий Батурин и поэт Андрей Вознесенский. Фото Виктора Ахломова

В 1980-е вокруг Константина Кедрова-Челищева сформировался круг поклонников авангардной поэзии. Поэт сформулировал общий принцип их поэзии как метаметафору. Согласно ей, каждая вещь – вселенная: нет земли отдельно от неба, неба отдельно от космоса, космоса отдельно от человека. Тогда же Кедров выступил с манифестом, провозгласив создание группы «Добровольное общество охраны стрекоз» (ДООС).

О жизни и творчестве с Константином КЕДРОВЫМ-ЧЕЛИЩЕВЫМ поговорила его супруга, поэт Елена КАЦЮБА.

– Костя, вокруг нас всегда была такая аура всякой чуши, кроме преднамеренной дезинформации, еще с советских времен, что диву даешься.

– Да, сплошные нелепости. Вот, например, моностих: «Перо упало – Пушкин пролетел». Прочел его впервые на 200-летие Пушкина, в 1999-м, а написал и того раньше. Многие думают, что это фольклор. Или: «Земля летала/ по законам тела/ а бабочка летела/ как хотела». Написал летом 1996-го, напечатал в 2002-м в книге «ИЛИ», а четверостишие свободно гуляет в умах и по Интернету порой без имени автора. Примерно в те же годы возникло: «Ай-лав-ина/ Ай-лавь-юга/ Я ловлю/ Айлавью». А потом выходит сборник популярного поэта «Айлавьюга». Но все это мелочи по сравнению с дурацким, я бы сказал, прямо-таки компракчикосовским переделыванием моей метаметафоры в примитивный метареализм в угоду советской литературной практике.

– Я с тобой с 1964 года, и тогда, и сейчас среди наших друзей «реализм» звучал только в ироническом смысле, а тут к метаметафоре прицепили. И вообще, я о тебе первый раз услышала в молодежной газете, где после школы работала. Известный поэт с возмущением тыкал пальцем в листы с напечатанным на машинке текстом. Я прочитала. Это была твоя поэма «Бесконечная». Замечательно! Сплошная метаметафора, хотя этого термина ты еще не придумал, а просто шел от Поля Элюара, Хлебникова и раннего Маяковского.

– Да, там все метаметафора. «Я вышел к себе/ ЧЕРЕЗ-НАВСТРЕЧУ-ОТ/ и ушел ПОД/ воздвигая НАД». Я вообще-то не теоретик. Просто хотелось всеми правдами и неправдами сообщить о своей поэзии, фактически запрещенной.

– Да, когда ты свалил из Казани в Москву и поступил в аспирантуру в Литинститут с дипломом о Хлебникове, Эйнштейне и Лобачевском, меня пригласил в свой кабинет некий журналист и начал, посмеиваясь, спрашивать, где ты и что сейчас делаешь. А я в это время диплом писала. Спрашивает: о чем диплом? Говорю: о научной журналистике, о теории относительности. А он: дескать, женщине все это не нужно, она должна быть сильна своим, бабьим умом. Клеит, что ли? А это он намекал, чтобы я поняла, какой ты плохой, и рассказала бы какую-нибудь гадость.

– Ну ты их оставила с носом, и мы благополучно расписались в 1969-м в ЗАГСе Москворецкого района. До сих пор мне не очень понятно, как, будучи «под колпаком у Мюллера», я поступил в аспирантуру, защитил кандидатскую по русской классике, стал старшим преподавателем в Литинституте и продержался аж до августа 1986 года.

– Они надеялись, что ты остепенишься (во всех смыслах слова) и перестанешь гнать метаметафорическую волну. Но тут появились в нашем доме сразу три метаметафориста: Парщиков, Ерёменко, Жданов (их привела Оля Свиблова), и начались новые неприятности.

– Да, крутой сталинист и сусловец ректор Владимир Федорович Пименов много раз таскал меня на ковер с такими репризами: «Зачем вы занимаетесь поэзией? Не надо! Поэзией у нас занимается Егор Исаев. Вы ученый, вот и учите! Почему КГБ вами недовольно? Я ведь многое на себя беру. Вы подумали, как это все отзовется в сердце ректора…» И так с 1968-го по 1986-й. Подумать только, в этом отрезке времени мне удалось напечатать в «Новом мире» (1982, № 11) статью «Звездная книга». Там метаметафора уже присутствует под термином «метакод». В «Литературной учебе» выходит «Звездная азбука Велимира Хлебникова» (1982, № 3), а в № 1 за 1984-й послесловие «Метаметафора Алексея Парщикова». С тех пор метаметафору много раз хоронили, пытались забыть, склевали с метареализмом. Вот теперь поняли – пишут диссертации.

– Душа метаметафоры – это «выворачивание», или «инсайдаут». Оба термина твои. Их тоже сегодня пытаются сделать чуть ли не безымянными, словно они всегда были.

– «Человек – это изнанка неба./ Небо – это изнанка человека». Выворачивание – мой личный опыт 1957 года, а потом это повторилось где-то в 1968-м, уже с тобой.

– Да, это сопровождалось каким-то свечением, как в лунную ночь. Но луны точно не было. Было так классно. В подмосковной халупе, при полной житейской неопределенности…

– Главное, что это изначально и до сего дня есть в моей поэзии. И, пожалуй, ничто так не содействовало утверждению метаметафоры, как возникновение ДООС. «Добровольное общество охраны стрекоз», так же как метаметафора, выпорхнуло из моих стихов. «Стрекозаврами» со временем стали Андрей Вознесенский, Генрих Сапгир…

– Я помню, что за этот титул возникло даже дружеское соперничество двух мэтров.

– Ну да, я даже стал тогда «стихозавром», для разнообразия. А вообще ДООС – нечто большее, чем сообщество друзей поэзии. Это прежде всего поэтическая свобода. Органам, которые тогда вникали и внедрялись во все, это тоже не могло нравиться, но напустились они открыто прежде всего на «Звездную книгу» – на метакод. И сегодня остается загадкой, каким образом в номере «Литературного обозрения» могла появиться статья «На стыке мистики и науки» за подписью никому не ведомого автора. Редактор, поэт и критик Леонард Лавлинский, был в отпуске. Он говорил мне с искренним возмущением, что никогда бы не напечатал такой донос. Все, как у Саши Ерёменко: «Печатными буквами пишут доносы». Получается, что идеологический наезд на метакод со ссылками на умершего Андропова и только что пришедшего к власти умирающего Черненко появился сам по себе. Спустя два года после этого пасквиля в Литинститут пришли открыто два офицера КГБ и потребовали моего отстранения от преподавания. Якобы под влиянием моих лекций о Достоевском студент из Липецка уверовал в Бога и открыто вышел из партии. Студент этот потом просил у меня прощения, что подписал донос.

– И в том же чертовом 1984 году вмешательством КГБ было приостановлено вступление в Союз писателей целой группы писателей, в том числе и твое, причем на самой последней инстанции.

– В 1991-м после путча в КГБ найден отчет о деятельности 5-го управления за 1984 год: «Удалось отдалить поступление «Лесника» в Союз писателей». «Лесник» – это я. А дело оперативной проверки «Лесник» – «с окрасом – антисоветская пропаганда и агитация» якобы уничтожено в августе 1990 года.

– Все-таки там и впрямь были сумасшедшие. А что вытворяли с твоей книгой «Поэтический космос»…

– Да, это просто песня. Я уже отстранен от преподавания «в связи с переходом на творческую работу». Но что делать с моей монографией, одобренной на кафедре и ученым советом Литинститута? Кипит перестройка, так просто не запретишь. И придумали снабдить стостраничным послесловием со ссылками на всех «ихних марксов-энгельсов». Так и издали в 1989-м все 20 тыс. Да ведь и этот тираж пытались конфисковать на выезде из книжного склада.

– Рассказала непосредственная участница событий. Она спросила: «А документ на изъятие у вас есть?» – «Нет». И машина поехала. Зато эту книгу нам подарили в Париже в Книжной лавке Никиты Струве в 2005-м. И выступали мы там с Андреем Вознесенским. И публика аплодировала на каждую строчку твоего «Компьютера любви».

– До этого надо было еще дожить, и Андрей, как мог, меня поддерживал и стихами, мне посвященными, и просто своим, даже не дружеским, а родственным отношением. Он ведь так и сказал однажды, обидевшись, что я не упомянул в газете его имя среди десятка имен других поэтов. «Как же так! Мы же с тобой родные люди!» Андрей, как все великие поэты, был человек без кожи. А на тебя-то он как обиделся, когда услышал твою суперпоэму «Свалка» на вечере «Минута немолчания» в 1989 году.

– «Почему вы нас так долго вводили в заблуждение – скрывали, что вы поэт?» – сказал он тогда.

– Мы с Андреем на сцене Дворца молодежи объявляем «Минуту немолчания» по ненапечатанным стихам. Как же я кричал со всем залом. Меня-то ведь 25 лет не печатали. А потом мы зажгли огромную «свечу Пастернака». Андрей хотел, чтоб это сделал я. Честно признаюсь – руки подрагивали.

– Да, он во всем был поэтом. А как он позвонил тебе в 1998-м по мобильнику из-под Древа Будды из Индии и продиктовал: «Настанет лада кредова – Constanta Kedrova». Напророчил гений! В 2013-м в Сеуле во дворце «Спустившееся Небо» тебе вручили международную буддистскую премию Манхэ. До сих пор на нее живем… Потом он еще ошарашил всех, когда на сцене Таганки в 2000-м озвучил перед полутысячным залом: «У каждой эпохи есть свой орган поэзии. Когда-то таким органом был Сергей Есенин, сегодня орган поэзии Константин Кедров». А про меня – вообще улет: «Если бы Хлебников жил сегодня, он писал бы, как Елена Кацюба». Это он имел в виду мой «Палиндромический словарь». Это прошло на телеканале «Культура»…

– Наука открыла зеркальные нейроны. Они образуются в лобных долях, когда один человек начинает понимать другого. Мне кажется, что такая зеркально-нейронная связь не только между мной и тобой, но и между великими «ДООСами». Вознесенский, Сапгир, Холин не просто вместе с нами выпускали «Газету ПОэзия» (позднее «Журнал ПОэтов»). Это была некая четырехглавая ноосферная голова.

– Андрей Вознесенский написал гениальную поэму «Возвратитесь в цветы!» и надписал тебе: «Это моя нобелевская».

– Я почти на автомате ответил ему «Фиалкиадой»: «Возвратитесь в цветы/ говорит Вознесенский/ Возвратимся, Андрюша, и я, и ты/ А когда возвратимся/ Мы вновь возродимся/ Или в нас возродятся цветы». Как же радовался «Поэтарх московский и всея Руси» этому отклику. Что-то шептал мне в телефон. Он и сейчас шепчет оттуда – что-то я слышу. Снова и снова выхожу на сцену Таганки с тобой, с Любимовым и с Вознесенским на первом в мире Всемирном дне поэзии ЮНЕСКО. Снова выходим с Сапгиром на сцену Театра на Монмартре. А как рукоплескала нам Сорбонна в 2002-м! Нет, все же есть в этой чудовищной жизни мгновенья, ради которых стоит все претерпеть и жить.

Ночь поэта – это день поэта

День поэта – это ночь поэта

Жизнь поэта – это смерть

поэта

Смерть поэта – это жизнь

поэта

«Пусть знают», – как говорил Михаил Булгаков.

Николай ЕРЁМИН

Альманах Миражистов

ГОР РЕЛЬЕФЫ

***

В поэме

Должен быть императив,

Толкающий к развитию сюжета…

И фоновый навязчивый мотив,

Который тянет слово

Из поэта…

Рифмуя,

Негодуя и шутя…

Чтоб мудрый муж,

Он –

взрослое дитя –

Волнуясь, раскрывал судьбу и душу –

К свободе, к свету, к радости – наружу…

Так, чтоб поэма двигалась вперёд

И не кончалась, ах,

Из года в год…

2023

БЛЮЗ ДЛЯ РОЯЛЯ В КУСТАХ

Она, увы, давно обо мне позабыла…
А я, увы, всё о ней позабыть не могу…
Потому что мне постоянно снится всё то,
Что между нами было
На Черноморском, крымском,
Майском солнечном берегу…
И цветущий миндаль…
И корабли, уплывающие в бирюзовую даль…
И массандровское вино
Из бездонной омар-хайямовской бутыли…
Которое в поисках истины
Мы пили и пили…
И драгоценные камни, которые мы на берегу собирали
И – Кто дальше закинет? – орали…

Ни забавней, ни веселее не было в мире игры…
Ах, как сердце – окаменевшее – болит с той поры!

ПРОГНОЗ ПОГОДЫ

– Всех ждёт беспомощная старость
И дряхлость… Господи, прости!

– Скажи, а сколько мне сталось
До встречи с нею быть в пути? –
А впрочем, – нет, не говори!

***
С годами куда всё девается?
Была поэтесса красавицей,
Всем греческим музам подружкой…
А стала обычной старушкой,
Которая так, без забот,
Со мной по соседству живёт…
И лишь иногда, невзначай,
Зовёт на стихи да на чай…

***
Ещё один поэт стал птицей,
Взошёл на крышу – и взлетел…

– Нет, быть поэтом не годится!
И птицей – я бы не хотел… –
Сказал читатель пожилой,
В сторонке постояв с женой…

АЛКОНАВТ

– Всё реже, и реже, и реже
Веду с алкоголем борьбу…
Всё чаще, и чаще, и чаще
Алкаю, ругая судьбу…
Страданьям не вижу конца,
Где нет от винца молодца…
И всё ж не спешу уходить –
Хочу хоть чуть-чуть погодить…

АПОЛОГИЯ ВЕРЫ

«Не спи, не спи, художник»
Борис Пастернак

Не лги, не лги, художник!
Не предавайся лжи…
Над пропастью во ржи,
Как Сэлинджер, пиши!
И Боженьке, безбожник,
Всю правду расскажи
О том, как ты живёшь,
Обожествляя ложь…
Да так, чтоб, возлюбя,
Поверил Он в тебя…

***
Боже, как сердце стучится…
И на свободу стремится!
Чтобы Тебе поклониться
И за меня помолиться…
Снова и снова – слово за слово…

АНЕКДОТ

Он себе заказал горельеф,
Чтобы видели все во дворе:
Он велик, точно Бронзовый Лев…

То-то радость была детворе!
Распилить драгметалл – а потом
По частям отнести в металлом…

***
– Прекрасен и огромен
В конце тоннеля свет!
Но знай, поэт Ерёмин,
И там спасенья нет! –
Сказал я сам себе
С улыбкой на губе…

ИЗ НОВОЙ КНИГИ ЧЕТВЕРОСТИШИЙ

***
Не гадай мне на картах Таро!
Всё, что будет со мною – старо…
И сама, ни о чём не гадая,
Будь со мною, всегда молодая…

***

И признался – без имени-отчества –

Иванов – всем известный поэт,

Что страшнее всего – одиночество:

– Хочешь выйти, а выхода – нет!

***

Его сожгут – и увезут во Владик…

А он ходил со мною в детский садик…

И в школу… А потом – в пединститут…

Ах, неужели и меня – сожгут?

МУДРОСТЬ СОКРАТА

«О мудрецах я ничего не знаю,
Вл. МОНАХОВ»

Я знаю, что ты знаешь!
Ты знаешь, что я знаю…
Сократ лишь: – А я знаю, что ничего не знаю!-
Твердит, такой чудак… …Но что-то тут не так!

Июль 2023

ТО, ЧТО ВЫШЕ ГОЛОВЫ

***

Комплименты… Дифирамбы…

И сегодня, и намедни –

Поэтические штампы,

Политические бредни…

Графоманы и поэты,

Нам другой дороги нет –

На закате ль, на рассвете

Заходите в Интернет!

***

Чужие мысли

И чужие чувства

Когда-то были родственны моим.

О, музыка! О живопись!

Искусство

Преображаться, как на сцене мим…

Так почему ж сегодня,

Как в глуши,

Нет рядом ни одной родной души?

Хотя по сути тот же пантомим,

Увы,

Понтами теми же храним…

2023

ПОРТРЕТ ЗНАКОМКИ

Она, покуда юной

Была, и с клиентурой,

Увы, казалась умной…

А оказалась дурой!

Но всё равно – в чести…

О, Господи!

Прости…

2023

СОНЕТ-БАЛЛАДА ПРО ЭРЕКТОР

– Я был генеральный директор,

Она – генеральская дочь…

И папа купил нам эректор,

Чтоб робость мою превозмочь…

И бросил я пост генеральный,

Поскольку вдруг стал гениальный!

Теперь, всех сильнее стократ,

Я стал знаменит и богат…

Часами, скажу не тая,

Эрекция длится моя…

И я, укрепляя семью,

Эректор в аренду сдаю…

И даже, ценя благодать,

Баллады могу сочинять…

ПРОФЕССОР

Профессор – профессиональный поэт –
При Литинституте служил много лет…

Как пёрышко, в скверик с крылечка слетал…
Стоял возле Герцена, трогал металл…

И мне говорил: – Николай, вот беда,
Не встать рядом с Герценом мне никогда!

Но ты попытайся! Здесь – правда и ложь…
А впрочем, не надо… Живи, как живёшь!

ЗЛОБА ДНЯ

« Закроем мы Америку
На третий день воскреснем!

***

Колумб Америку открыл,

А Маркова закрыла –

И стал мне Этот свет не мил…

На Тот – гляжу уныло…

…Разбитое корыто.

Две надписи: «Ремонт.

Америка закрыта»

И «Все ушли на фронт»

КрасноАдск июль 2023 год

ИЗ НОВОЙ КНИГИ ЧЕТВЕРОСТИШИЙ

От Южного до Северного полюса

В претензиях и славы, и молвы

Поэзия – не то, что ниже пояса,

А то, что выше, выше головы!

ПОЭТУ 80 ЛЕТ. Приглашение.

26 июля этого 2023 года

Весь бывший Советский народ

И всё Прогрессивное человечество

Будет отмечать 80 -летие со Дня рождения Ерёмина Николая Николаевича, меня то есть.

Поздравляю всех моих читателей и почитателей с этой знаменательной датой.

Желаю здоровья дождаться выхода в свет моей новой книги стихотворений и рассказов

ФЕЙЕРВЕРК,

Которая сдана в типографию.

Приходите в Красноярский Дом Искусств 26 июля в 6 вечера, кто может, по адресу проспект Мира 3, на юбилейную встречу со мной, и вы получите книгу ФЕЙЕРВЕРК в подарок.

С уважением

Член союза писателей СССР с 1981 года,

Союза российских писателей с 1991 г

Русского ПЕН-центра.

Доктор Поэтических наук

ЕРЁМИН Николай Николаевич, город Красноярск,

который в своих рассказах я переименовал в Абаканск, Хворостовск, КрасноАдск и КрасноРайск. https://proza.ru/2023/07/08/204

Приходите! Положительные эмоции гарантирую.

В ТЕЛЕСКОП И В МИКРОСКОП

***
Я зависим от женской слезы…
От внезапной июльской грозы…
От безбожного детского плача…
От тебя – Где ты бродишь? Удача… –

И никак, всем живущим под стать,
Не могу независимым стать…

АБАКАНСКАЯ ПЕСЕНКА

Закурю гаванскую сигару,
Обниму гавайскую гитару –
И сыграю что-нибудь, да так…

Чтобы все красавицы в округе
В страсти удивились, вскинув руки:
«Где ты раньше был, скажи, чудак?»

И пустились бы со мною в танец…
Ну, а я, как будто б иностранец,
Лучшую из лучших выбирал…

Как работорговец на базаре,
Предлагал лететь бы на Гаваи
И в Гавану ехать предлагал…

Но – в ладу с весенним Абаканском –
Кто готов моим поверить сказкам,
Слушая, как свищут соловьи?

Где моя гавайская гитара?
Где моя гаванская сигара?
Где вы, где, красавицы мои?

ПОЦЕЛУЙ

Не отходит мой друг от холста…
То ли пишет он, то ли рисует –
Как целует Иуда Христа,
Как в округе народ негодует…

Что сказать, если тема у нас
Злободневна всегда и сейчас…
Поцелуй – грозно-образный факт –
Первый террористический акт…

ЗЕМНОЕ И НЕБЕСНОЕ

Я не спал четыре года…
Ждал, когда пройдёт гроза…

И – в семье не без урода! –
Разродились небеса…

Разошлись в моей груди
Гром и молния…Гляди:

Возле сердца – стыд и срам –
Операционный шрам…

***
Жизнь прошла…А поэту не верится,
Он творит – и на что-то надеется:
– Вот, женился опять! – говорит.

У него замечательный вид…
И от страсти, на радость молве,
Цифры путаются в голове…

ПРО СТРУКТУРУ СОНЕТА

Учитель мне давал советы,
Всё время, – как писать сонеты…
И как не нужно их писать…

И все вопросы и ответы
(О, Муза вдохновенья, где ты?)
Он заносил к себе в тетрадь,
Чтобы потом трактат издать:

«Структура вечного сонета» –
С подзаголовком – «для поэта,
Желающего мэтром стать»

Вот эта книжица его.
Кому она? И для чего?
В сонетах нынче мало проку,
Все пишут Хайку, или Хокку…

***
– Там у смерти начало,
Где у жизни конец! –

Так, не много не мало,
Пояснил мне мудрец…

– А у жизни начало
Там, где смерти конец…

ВЕРА
«Верьте в будущее, верьте!
Вера нам, ох, как нужна.
Даже если осень в сердце,
Пусть в душе будет весна!»
Великий Магоня

Я поверил нА слово…И что же?
Оказалось: сердце и душа –
Осень и весна – одно и то же,
Как любовь…

И, если дрожь по коже, –
Днём и ночью очень хороша!

ПИИТ В ЗАКОНЕ

Поэты загибались от чахотки,
От нищеты, от клеветы и водки…
Увы, от пули друга и врага…
Поскольку жизнь была не дорога…

Об этом он в учебнике прочёл
И опыт всех загнувшихся учёл…
И стал богат – всё золото на нём…
А он ещё богаче с каждым днём:

Банкир, миллиардер, боксёр, пилот –
Ни пуля, ни чахотка не берёт…
Он – в теме и по чувству, и уму –
Стихов не пишет, некогда ему…

А коль захочет, баловень судьбы,
Всё за него напишут литрабы…
Которых не случайно там и тут
Спичрайтерами знатоки зовут…

Рабу лишь заплати, он «was ist das? »
За вас напишет и для вас издаст…
Огромный стихотворный Фолиант…
И ни при чём тут гений и талант

***
Я уже похож на фараона –
И уже почти что вне закона
Веры, и надежды, и любви…

Надо мною каркает ворона
Возле сквера у Ж-д перрона:

– Что глядишься в зеркало? Живи!
Эта осень нам с тобой – Карр-Карр-
Обещает щедрый гонорар!

КИТАЙСКИМ ДРУЗЬЯМ

От старинной Кремлёвской стены
До великой Китайской стены
В свете Солнца и в свете Луны
Не ходил я путём Сатаны…

А во сне точно Ангел летел –
Без проблем, без забот и без дел…
И хранил меня Бог триедин:
Цу Тяньсуй, Хэ Суншань, Ян Цзыбин…

В ГОСТЯХ

Коньяк влюбился в самогонку…
Она – в него … Да ещё как!
Хозяин, выпить не дурак,
И виноградарь, и моряк,
Переливая через кромку,
Нас угощал от всей души…
О, как мы были хороши,
Когда проснулись – О-го-го! –
В порту, на яхте у него…

***
Волшебник я! По крайней мере,
Мой карандаш – сильней чернил!
Я сочинил – и сам поверил
В то, что случайно сочинил…

И не случайно – что есть сил –
Вновь карандаш я очинил…
Чтоб забывались все грехи…

И чтоб сбывались все стихи…

ДНЕВНИК

Перечитывал журнал «День и ночь» №3-4 за 2000 год.

Главный редактор Роман Солнцев.

Поразили слова Вильяма Озолина:

– Тяжело в леченье, легко в гробу. (Страница 281)

И Эротический стих-палиндромон Николая Заенко:

Анна лежала желанна (Страница 287)

Приятно обрадовало ДиНревю на странице 125. Цитирую:

Альманах «Монастырь» (19 поэтов и художник Дмитрий Брытков )

Красноярск, издательство «Кларетианум», 2000г,Тираж 350экз.

Как пишет Н. Ерёмин, составитель и один из авторов:

До чего необъятна Сибирь!

А представишь – и некуда деться:

Все дороги ведут в монастырь,

Чтобы там успокоилось сердце.

Конец цитаты
***
«Поэтический космос»
Константин Кедров
Солнце светит в кедровом бору…
Хвойный запах бодрит поутру…
И являет свою благодать
Поэтический космос …Опять
Я смотрю на него в телескоп…
А потом – на себя, в микроскоп…
И бреду – весь в стихах – Боже мой! –
Из кедрового леса домой…

Увидела свет моя книга «ПОЭТУ 80 ЛЕТ»

Её можно скачать и прочитать по ссылке

https://stihi.ru/2023/02/02/4278 или в формате ПДФ https://e.mail.ru/cgi-bin/getattach?file=Поэту%2080%20лет.pdf&id=16753906850040235818%3B0%3B1&mode=attachment&notype=1&x-email=nikolaier%40mail.ru

…………………………….

Александр БАЛТИН

Альманах Миражистов

СПАСИБО, МАМА

Спасибо, мама, за судьбу,

За жизнь и все её нюансы,

За свет и смех, и за тропу,

Ведущую через пространство.

За всё, что понял и познал, –

За тайнопись и сложность жизни.

И за осенний минерал,

Чьи краски не бывают лживы.

За правду гаммы цветовой,

Которой не бывает мало.

За синий свет над головой,

И за любовь спасибо, мама.

МОДАЛЬНОСТЬ ЗРИМОГО

Модальность зримого не отменима.

Прозрачность – свойства воздуха вокруг.

Жизнь королевою проходит мимо,

Волшебный нам не открывая луг.

Ислама усложнённые реченья,

Орнамент вязи, сложный лабиринт.

Ковры, и от молитвы излученье,

Коль без молитвы жить – тотальный риск.

Модальность зримого… Различны свойства

Реальности – поэзия, игра,

Успех, геройство, подлость, беспокойство,

И физика, и кроличья нора.

Лазурью с бирюзой ислам играет.

Цвет христианства золотисто-ал.

Буддизм столь хризолитом отливает,

Сколь ты, чужак, сего не осознал.

Аккорды мира: будь миры органа,

Иль сложной математики миры.

Коль Калибан выходит из тумана,

Закат не будет мил.

Вообще милы.

Все свойства мира суммою объять

Возможно так же, как Творца узнать –

И невозможность оного томит

Сухой словесной формулой молитв.

* * *

Ангел златокудрый дарит свет.

За сынка тебе спасибо, Надя!

Стоит жить такого чуда ради –

Проходить гирлянды дней и лет.

Он смеётся – серебрится снег.

Сын продолжит, Надя, наши жизни.

За него спасибо. Слыша смех,

Верю: смерти нет, и беды лживы.

* * *

Жить, не видя денег, проработав

Жизнь, цвета игры перебирать.

Ожидать, когда придёт суббота,

Что тебе подарит пьяный рай.

Серой синевой небесной дышишь,

Падая в чернеющий проран.

И опять игрой стиха колышешь

Данность, сам нелеп и окаян.

Прошлое – зола, в грядущем – штампы

Яви, что известны наизусть.

Только ночью свет волшебной лампы,

Ямбы дарит, отменяя грусть.

* * *

Деревья – вертикальные дороги.

Развилку вижу около окна.

Массивная развилка, и в итоге

Три ветви дальше длятся.

Жизнь одна.

Двор тополиный обдирает осень,

Ни жалости не ведая, ни слёз.

Мы, люди, к пораженью вечно очень

Близки. Живём как будто не всерьёз.

Древесная развилка так массивна –

Тяжёлый узел, скрученная жизнь.

Залюбовался. Сила здесь красива.

А есть иная – злая сила лжи.

* * *

Серебряно-синий, ржавый,

Осеннее полотно.

Кленовый листочек жаль мне,

И грусти я пью вино.

Серебряно-синее небо,

Бледнеет его раствор.

И он обойдётся без хлеба,

Тебе без него – приговор.

ОМФАЛ

Ярость Калибана – что омфал

Это не его кривое тело.

Матовая глубина зеркал

Эгоизма отразит пределы,

Каждого бесстрастно отразив.

Калибан бьёт зеркала, неистов.

Мир сложнее, чем красивый миф,

И начинка мира – сума истин.

Колебаний Калибана нет –

Прямота страшнее отраженья

Чудища, кошмарного, как бред.

Только мир достоин восхищенья.

Гладкая озёрная вода

Мудростью покоя просияет.

Камни мысли давят иногда

Мозг, который отдыха не знает.

Что крюки пристрастия твои –

Двигаться способен, хоть изодран.

Думаешь: стихи не зря творил,

А тщеславье – липкое, как ворвань –

Мерзко…

Завывает Калибан.

Но омфал сияет сокровенно.

Коли на других я вылью брань,

Сам и виноват я несомненно.

* * *

В хрустальном улье воздуха – снежинки,

Как пчёлы, крыты инеем, легки.

Мёд фонарей фантазий ваши крынки

Наполнит, подарив свои стихи.

Счастливые пейзажи ранней ласки

Декаброй! На деревьях филигрань.

И, как ребёнок, ты участник сказки,

Какой любая драгоценна грань.

БИТВА ПРИ АУСКУЛЕ
В рубцах кровопролитий ветхий том
Истории – про Пиррову победу
Расскажет, что весьма подобна бреду.
От всякой ли победы будет толк?
Фаланги с легионами сошлись,
Слоны громоздко пёрли боевые,
Пехота македонцев ключевые
Моменты, голося, стекая вниз,
Давала – склоны серые сложны.
Леса преградой. Тьма народа. Стоны.
Слоны людей сминают. Снова склоны.
И боль постигнуть многие должны.
Пирр потеряет множество людей,
Блестящие погибнут офицеры.
Победы страшной занятые сферы
Оправданы ль? Иль проигрыш верней?..

ПРОСТИ, АЛИСА!

Прости, Алиса – непрощённый

Дорогу в сад я не найду.

Он осенью раззолочённый,

Чудесно ныне в том саду.

На резкость, сказанною мною,

Обидевшись, была права.

Поэтому – прости. Не скрою,

Порой я резок на слова.

Прости, Алиса дорогая!

Войдём же снова в старый сад,

Где птица осень-золотая,

Своею красотой играя,

Избавит от любых утрат.

* * *

Снег выпал ночью – белый-белый,

Такой великолепный снег.

И ты, от счастья очумелый,

Седобородый человек,

Глядишь, как маленький мальчишка

На белизну и синеву –

Как будто радостная книжка

Раскрыта темой: я живу!

* * *

Под лобастым камнем – он велик,

У стены кладбищенской – художник.

Был сиянья творчества заложник,

Постоянный жизни ученик.

Под плитой гранитной мещанин,

Чай любил с морошкой, кулебяку.

Ходишь ты по кладбищу один,

Счастью отдан собственному, мраку.

Ищешь код всеобщности опять.

Вот отец – сын пережит был на год.

Код, мне столь насущный, не узнать,

Видимо, искать иначе надо б…

* * *

Тримальхион, тряся мешком

Наетых подбородков, бурно

Гогочет – шуткой, как мелком

Измазан, и слюна ажурно

По подбородкам растеклась.

Уродство красотой богатство

Представит, имет эту власть.

А параситам – власть лукавства.

Кабан, дрозды, морская тварь,

Разнообразная донельзя.

Тут аппетит бы и в железе

Проснулся…

Прячьте в пухлый ларь

Отменных животов еду,

Когда в ней суть существованья.

…зачем веками я иду,

Не обретая денег знанья?

ДЕНЬГИ ЗНАНЬЯ

Денег знанья много ль обретёшь

У алхимика в лаборатории,

Где неважно ни людское горе, ни

Войны – только истина?

Не ждёшь

Денег знаний, по векам бродив.

С крестоносцами ходил когда-то.

В розенкрейцеров влагался миф,

Даденный красиво и богато.

Деньги знанья посерьёзней, чем

Ауреусы и брактеаты.

…на Тридцатилетней павший чех

Жил пять раз в обличии солдата.

Византийский путь меж мастеров,

Мистиков, аскетов больно долог.

Путь любого – нов, вообще – не нов.

Бремя преизрядно книжных полок.

Денег знанья много ли обрёл,

Жизнь свою поставив на глагол?

Не приятен здесь ответ и колок.

* * *

Шотландец Брюс, алхимик, тайнознатец,

Свою создавший Флору из цветов –

Она фантазий Арчимбольдо значит

Побольше, вместе с тем всегда готов,

Изъявши черепаховый из гривы,

Вновь в лепестки благословенных роз

Её оборотить и терпеливо

Пересоздать игрой метаморфоз.

Умелец Брюс – и по небу летавший,

И по масонским коридорам шёл.

И рядом с ним любой герой – ледащий:

Столь был алмазен колдуна глагол.

…а рыба расползлась по сковородке,

Слегка её на ужин ковырял,

О Брюсе думал, не хватало водки,

Чтоб осознать громоздкий матерьял.

Узоры белой рыбьей плоти – вроде

Тропы по снегу… Мифы, старый Брюс,

Занятны о тебе, но я боюсь,

Они всего лишь мифы. О свободе

Не ведаем, подчинены своей

Тяжёлой плоти, лежбищу страстей.

* * *

Поэт в быту невыносим,

В созвучиях своих парящий,

Их мыслит жизнью настоящей,

А бытовой претит режим.

Он прав? Иль всё-таки не прав?

Обыденность есть жизни сущность.

Поэта ж бездны, равно кущи

Определят души состав.

ПОДВИДЫ БЕССОННИЦЫ

Бессонница разнообразна –

Ложишься, засыпаешь моментально.

Твой мозг, который не лишён сарказма,

Чрез два часа не хочет спать фатально.

По коридору ходишь, трудно дышишь,

И маешься потьмою заоконной.

Писать бы! Да стихов сейчас не слышишь.

Когда не пишешь – в яви беззаконный.

Бывает – ночь ворочаешься, даже

Не пробуешь уже заснуть – бесплодны

Попытки эти в жизненном пейзаже,

Мечты томят, естественно, бесплотны.

Бывает сон обрывочным, нелепым –

Ты с репкою беседуешь, к примеру.

Вдруг золотая репка чем-то крепким

Ударит по башке – и снова сферу

Реальности ты видишь. Снова долго

До света. Заурядные страданья.

Попытки отыскать хоть граны толка

В бессоннице – напрасные терзанья.

* * *

Кусты последними остались

Зелёными в узлах двора.

А на траве давно смешалась

Разнообразная листва –

И тополиной и кленовой

Довольно, нежно золотой.

Кусты стоят стеной зеленой,

Но невысокою стеной.

Сопротивляются как будто…

Припомнишь зимних медвежат,

Когда разводит мысли бурно

О нашей жизни снегопад.

Дубовая листва финала

Торжественного октября

Коричнева – её не мало:

По воле дней календаря.

* * *

Так я и буду вспоминать,

Как ты сидел, ко мне прижавшись –

Малыш совсем. И лист опавший

Аллею крыл – вот благодать.

Пустой аллея та была,

И тихо мы с тобой сидели.

И жизнь, казалось мне, цвела –

Она цвела на самом дела.

Субстанция её в меня

Шла из тебя, потом обратно.

Не позабуду силы дня –

Простого и невероятного.

* * *
Среди коричневой, дубовой
Листвы опавшей – лист один
Сверкает золотой основой,
Иль даден, будто господин…
Так выделяется – как гений
Среди толпы простых людей.
…хотя любой простак ступеней
Пройдёт изрядно в жизни сей…

* * *

Тавро не зримое на каждом –

Искатель истины, дурак,

Поэт, и – изведённый жаждой

Прорваться в небеса.

Никак.

Тавро. Другого не получишь,

С ним и пойдёшь ты до конца.

И – как сумеешь, мир изучишь

По воле вечного Отца.

* * *

В коре и лица стариков

Возможешь видеть, и канавы,

И клинопись – не надо слов,

Они и лживы, и лукавы.

И карты тех материков,

Каких не существует ныне.

Кора – основа от основ,

И переливы точных линий.

* * *

Не знал, и было бы спокойней…

Ах, страус в чём-то, верно, прав.

Ведь знание предметов стольких

И душу портит вам, и нрав.

А ты, писатель, опечатку

Нашедший в тексте, сам не свой.

Как будто болью на сетчатку

Легла, тяжёлой и дурной.

Текст не читал бы свой, и было,

Как будто нет её. Виват!

Так, знанье отбирает силы –

Как будто в нём ты виноват.

* * *

Писатель терпеливей Прометея –

Боль не-признанья пострашней иной.

Писательство, как сложная идея,

Что медленно становится судьбой.

Терпенье выделяешь, понимая,

Что пишешь хорошо, но не попасть

В официальный слой, какого злая

Определяет воля день и страсть.

Но Прометей страдающий дождался

Свободы, и от боли отошёл.

Дождёшься ли признания однажды?

Не ведомо. Но вновь зовёт глагол.

* * *

Библиотечные громады,

Литые лабиринты книг.

Для человеческого сада

Нет ничего нужнее их.

Александрийская легенда,

Где манускрипты в сто рядов.

Потом огня мелькают ленты –

Ислам к обилию суров.

Вот сельская библиотека –

Мы в современности, увы.

Читающего человека

Днесь просто не найдёте вы.

Не-чтение – род преступленья

Себя же против: в пустоту

Шаг, коль не чёрное паденье.

Ест не читающий тщету.

Библиотеки выше храмов –

Куда существенней состав.

Мы сами состоим из самых

Разнообразных книжных глав.

АЛЕКСАНДР БАЛТИН: ТВОРЧЕСКИЙ СВЕТ

Есть свет иной –

не тот, что характеризуется, как длина волны:

именно его, дающий жизнь и творчество, в виду имея,

выпустил Николай Ерёмин альманах «Свет свят»…

Исследует созидание, как феномен духовной радуги К. Кедров-Челищев:

Природу малевал не реалист
А футурист и абстракционист
Манеру он менял неоднократно
Ведь поначалу было всё абстрактно…

Природа, словно ответствуя действительности, расходится дугами одиночества, всеобщности, странных вибраций: всего предостаточно собрано в лабиринтах поэзии Константина Кедрова-Челищева.

Здесь лаборатория, словно раскрытая в сад: и сияет он множественностью словесных лепестков и растений…

Время играет с человеком?

Равнодушно к нему?

Не угадать – но стоическое отношения к действительности Николая Ерёмина подразумевает жизнелюбие…

крепкого пошиба:

– Меня теперь, увы и ах,
Читатель носит на руках,
Поскольку силы нет в ногах,
А только в избранных стихах…
Как хорошо,
Что сила слова
Всегда была всему основа!

Сила слова играет,

и переливается оттенками эмоций на…

Солнце – возможно – духа?

Или – просто в реальности, формируемой творческой гармонией…

Прост внешне, стих Николая Ерёмина наполнен сущности:

и столько эмоций и разнообразных данностей предлагает поэт,

запуская воздушные шары своих стихотворений!

Блеск стихов Е. Кацюбы связан с тончайшим ощущением слова, со суммарным взаимодействием звука, словно высекающего дополнительные смысла… даже из визуального начертания буквиц:

В печах раскаленного кварца
рождаются строгие линзы
витражные зрячие стекла
зеркальные сабли стрекоз
Барханами ночи забытой бредут паладины
в металло-гремящих плащах из печали
ко ГроМу Господню —
о молнии молят
о ливнях желаний…

Звук необыкновенный: он вибрирует, рассекает реальность, или – нежно отсвечивает розоватым счастьем бытования на земле: которое остаётся, зашифрованное в стихах, когда уходит поэт в пределы вечного света:

К небу липнет луна таблеткой
сонным раствором разбавит речь
Слушай рокот крови
Розгой в занозах звезд прорастешь в аорту
В сердце прозреешь розой…

Так, собрав разных участников, Николай Ерёмин словно показал световые сияния,

превосходящие сущность обыденного света…

Александр Балтин г Москва

Леонид МАРТЫНОВ

Альманах Миражистов

(1905 – 1980)

***

Я шёл на дно…

Дошёл до дна…

Прошёл по дну –

И не страшна

Мне

Никакая

Глубина!

Листья

Они

Лежали

На панели.

И вдруг

Они осатанели

И, изменив свою окраску,

Пустились в пляску, колдовские.

Я закричал:

– Вы кто такие?

– Мы – листья,

Листья, листья, листья! –

Они в ответ зашелестели,-

Мечтали мы о пейзажисте,

Но руки, что держали кисти,

Нас полюбить не захотели,

Мы улетели,

Улетели!

Лукоморье

Кто ответит – где она:

Затопило её море,

Под землёй погребена,

Ураганом сметена?

Кто ответит – где она,

Легендарная страна

Старых сказок –

Лукоморье?

Это я отвечу вам:

Существует Лукоморье!

Побывал мой пращур там,

Где лукой заходят в море

Горы хладные.

У скал

Лукоморье он искал –

Волшебную эту местность,

Страну великих сокровищ,

Где безмерна людская честность,

Но немало див и чудовищ.

Здравствуй, северная Русь!

Ты, Югра-соседка, здравствуй!

Сказка, здесь над былью властвуй!

Различить вас не берусь.

Ветер северный, могуч, гонит тучи снеговые, –

У них выи меховые.

Белки валятся живые,

Соболя летят седые из косматых этих туч

Прямо в тундру, за Урал. Там мой пращур их и брал.

Мол, к нашим дырявым овчинам

Пришьём драгоценны заплатки

И сбудем заморским купчинам

Мы красного меха в достатке.

Что мой пращур?

Голытьба!

Он в лохмотьях шел тайгою.

Но свела его судьба с мудрой бабою-ягою,

То есть с женщиной в яге – в тёплой северной одежде…

Я о встрече той в тайге вспоминаю и в надежде,

Что этнографы прочтут и обдумать им придётся

Всё изложенное тут.

Шуба женская зовётся

Там, на севере, ягой.

Знай, этнограф дорогой!

Баба-яга сердита.

– Ну,– говорит,– погоди ты!

Зря,– говорит,– не броди ты!

Женю я тебя на внучке,

Возьмет в золотые ручки.

Верно, пращур? Было так?

Золотым копьём блистая,

Поджидала вас, бродяг, дева-идол золотая.

Сторожила берега Мангазеи и Обдорья,

Неприступна и строга, охраняла Лукоморье.

Злата шкура на плечах,

Золотой огонь в очах, –

Грейся, пращур, в тех лучах!

– Ах, гостеприимна,

В чуме вот только дымно!

В губы не целовала,

Мерзлую рыбу давала,

О чём она толковала?

– Пусть бьются князья с князьями –

Народы будут друзьями.

Ты остался, пращур, там?

Венчан снежными венцами?

Ложе устлано песцами?

Нет!

К волшебным воротам

За тобою по пятам

Шёл Куракин со стрельцами,

Со стрельцами да с писцами за тобою по пятам.

Шли не с чистыми сердцами к Лукоморским воротам.

И закрылись ворота, и в туман укрылись горы,

Схоронилася в Обдоры дева-идол золота.

И волны гремели на взморье,

И ветры над камнем шумели:

Исчезло, ушло Лукоморье, –

Хранить вы его не сумели!

Лукоморье!

Где оно?

Не участвую я в споре

Тех учёных, что давно потеряли Лукоморье

На страницах старых книг, в незаписанном фольклоре.

Знаю я:

Где север дик,

Где сполоха ал язык, –

Там и будет Лукоморье!

Там, у дальних берегов, где гремят морские воды,

Где восстали из снегов возрождённые народы, –

Лукоморье там моё!

Там стоит она, богата,

Опираясь на копьё, а быть может, на ружьё,

Молодая дева Злата.

Я не знаю, кто она –

Инженер или пастушка,

Но далёкая избушка, что за ёлками видна,

Снова сказками полна.

Здравствуй, дивная страна!

Люди

Люди,

В общем,

Мало просят,

Но дают довольно много.

Люди

Многое выносят:

Если надо — ходят в ногу,

Устают, недоедают,

Но уж если взрыв за взрывом,—

Этот ад надоедает

Даже самым терпеливым.

Люди,

В общем,

Мало знают,

Но они прекрасно чуют,

Если где-то распинают

И кого-нибудь линчуют.

И тогда творцов насилья

Люди смешивают с пылью,

Сбрасывают их со счета.

Не по людям их работа!

Люди,

В общем,

Мало верят

В заклинанья, в пентограммы,

А своею меркой мерят

На фунты и килограммы,

И на ярды, и на метры.

Счет иной еще не начат.

Люди,

В общем,

Незаметны,

Но довольно много значат!

1958

Мне кажется, что я воскрес…

Мне кажется, что я воскрес

Я жил. Я звался Геркулес.

Три тысячи пудов я весил

С корнями вырывал я лес.

Рукой тянулся до небес.

Садясь, ломал я спинки кресел.

И умер я… И вот воскрес

Нормальный рост, нормальный вес

Я стал как все. Я добр, я весел.

Я не ломаю спинки кресел…

И все-таки я Геркулес.

1951

* * *

Отмечали

Вы, схоласты,

Птолемея

Юбилей.

Но дошла к вам

Лет так за сто

Весть, что прав был

Галилей.

Но

Плечами вы пожали:

Мол, отрекся

Галилей!

Отмечать

Вы продолжали

Птолемея

Юбилей.

1960

Птицы

А птицей стать я не хотел бы,

Быть соловьём я не желаю.

Сама подумай, –

Прилетел бы,

На подоконник сел бы с краю,

И ты б сказала:

«Что за птица

На подоконнике томится,

Стучит в стекло летучим телом?»

А я в стремленье неумелом

Царапал перьями стекло бы.

К чему всё это привело бы?

Ты форточку бы приоткрыла,

Влетел бы я. Как это мило!

В твою ладонь упал бессильно.

Ты к чёрту выгнала бы кошку,

Подумала,

Поймала мошку,

Схватила булочную крошку

И в клюв мне всунула насильно,

И досыта бы накормила,

И, повторив:

«Как это мило!» –

Поцеловала бы губами.

Так мы становимся рабами.

…Я никогда не буду птицей!

Река Тишина

— Ты хотел бы вернуться на реку Тишину?

— Я хотел бы. В ночь ледостава.

— Но отыщешь ли лодку хотя бы одну

И возможна ли переправа

Через темную Тишину?

В снежных сумерках, в ночь ледостава,

Не утонешь?

— Не утону!

В городе том я знаю дом.

Стоит в окно постучать — выйдут меня встречать.

Знакомая одна. Некрасивая она.

Я ее никогда не любил.

— Не лги!

Ты ее любил!

— Нет! Мы не друзья и не враги.

Я ее позабыл.

Ну так вот. Я скажу: хоть и кажется мне.

Что нарушена переправа,

Но хочу еще раз я проплыть по реке Тишине

В снежных сумерках, в ночь ледостава.

— Ночь действительно ветреная, сырая.

В эту ночь, трепеща, дотлевают поленья в печах.

Но кого же согреют поленья, в печах догорая?

Я советую вспомнить о более теплых ночах.

— Едем?

— Едем!

Из дровяного сарая

Братья ее вынесут лодку на плечах

И опустят на Тишину.

И река Тишина у метели в плену,

И я на спутницу не взгляну,

Я только скажу ей: «Садитесь в корму!»

Она только скажет: «Я плащ возьму.

Сейчас приду…»

Плывем во тьму,

Мимо предместья Волчий хвост,

Под Деревянный мост,

Под Оловянный мост,

Под Безымянный мост…

Я гребу во тьме,

Женщина сидит в корме,

Кормовое весло у нее в руках.

Но, конечно, не правит — я правлю сам!

Тает снег у нее на щеках,

Липнет к ее волосам.

— А как широка река Тишина?

Тебе известна ее ширина?

Правый берег виден едва-едва,—

Неясная цепь огней…

А мы поедем на острова.

Ты знаешь — их два на ней.

А как длинна река Тишина?

Тебе известна ее длина?

От полночных низин до полдневных высот

Семь тысяч и восемьсот

Километров — повсюду одна

Глубочайшая Тишина!

В снежных сумерках этих

Все глуше уключин скрип.

И замирают в сетях

Безмолвные корчи рыб.

Сходят с барж водоливы,

Едут домой лоцмана.

Незримы и молчаливы

Твои берега, Тишина.

Все медленней серые чайки

Метель отшибают крылом…

— Но погоди! Что ты скажешь хозяйке?

— Чайки метель отшибают крылом…

— Нет, погоди! Что ты скажешь хозяйке?

— Не понимаю — какой хозяйке?

— Которая в корме склонилась над веслом.

— О! Я скажу: «Ты молчи, не плачь.

Ты не имеешь на это права

В ночь, когда ветер восточный — трубач —

Трубит долгий сигнал ледостава».

Слушай!

Вот мой ответ —

Реки Тишины нет.

Нарушена тишина.

Это твоя вина.

Нет!

Это счастье твое.

Сам ты нарушил ее,

Ту глубочайшую Тишину,

У которой ты был в плену.

1929

Рифма

В горестном

Грозово-величавом

Мире памятников и утрат

Грустно я приглядывался к ржавым

Розам металлических оград,

Молния

Давно уж отблистала.

Рассветало. Дождь прошел,

Рифму к розе я искал устало,

Долго, туго. Наконец нашел.

Вот она: коррозия металла.

1967

След

А ты?
Входя в дома любые –
И в серые,
И в голубые,
Всходя на лестницы крутые,
В квартиры, светом залитые,
Прислушиваясь к звону клавиш

И на вопрос даря ответ,
Скажи:
Какой ты след оставишь?
След,
Чтобы вытерли паркет
И посмотрели косо вслед,
Или
Незримый прочный след
В чужой душе на много лет?

Тетрадь

Жалко, что кончается

Старая тетрадь.

Но не огорчается:

Трать бумагу, трать!

Только бы унылыми

Буквами не врать

Черными чернилами

В белую тетрадь.

1967

Томленье

Томленье…

Оленье томленье по лани

на чистой поляне;

Томленье деревьев, едва ли

хотящих пойти на поленья;

Томленье звезды,

отраженной в пруду,

В стоячую воду отдавшей

космический хвостик пыланья;

Томленье монашки, уставшей ходить

на моления против желанья,

Томленье быков,

не хотящих идти на закланье;

Томленье рук,

испытавших мученье оков;

Томленье бездейственных мускулов,

годных к труду;

Томленье плода:

я созрел, перезрел, упаду!

И я, утомлен от чужого томленья, иду,

От яда чужого томленья

ищу исцеленья. Найду!

И атом томленья я все же

предам расщепленью,

С чужим величайшим томленьем

я счеты сведу навсегда.

Останется только мое,

Но уж это не ваша беда!

1951

Удача

Жизнь моя все короче, короче,

Смерть моя все ближе и ближе.

Или стал я поэтому зорче,

Или свет нынче солнечный ярче,

Но теперь я отчетливо вижу,

Различаю все четче и четче,

Как глаза превращаются в очи,

Как в уста превращаются губы,

Как в дела превращаются речи.

Я не видел все это когда-то,

Я не знаю… Жизнь кратче и кратче,

А на небе все тучи и тучи,

Но все лучше мне, лучше и лучше,

И богаче я все и богаче.

…Говорят, я добился удачи.

1951

* * *

Художник

Писал свою дочь,

Но она,

Как лунная ночь,

Уплыла с полотна.

Хотел написать он

Своих сыновей,

Но вышли сады,

А в садах –

Соловей.

И дружно ему закричали друзья:

– Нам всем непонятна манера твоя!

И так как они не признали его,

Решил написать он

Себя самого.

И вышла картина на свет изо тьмы…

И все закричали ему:

– Это мы!

* * *

Что-то
Новое в мире.
Человечеству хочется песен.
Люди мыслят о лютне, о лире.
Мир без песен
Неинтересен.

Ветер,
Ветви,
Весенняя сырость,
И черны, как истлевший папирус,
Прошлогодние травы.
Человечеству хочется песен.
Люди правы.

И иду я
По этому миру.
Я хочу отыскать эту лиру,
Или – как там зовётся он ныне –
Инструмент для прикосновенья
Пальцев, трепетных от вдохновенья.

Города и пустыни,
Шум, подобный прибою морскому…
Песен хочется роду людскому.

Вот они, эти струны,
Будто медны и будто чугунны,
Проводов телефонных не тоньше

И не толще, должно быть.
Умоляют:
«О, тронь же!»

Но ещё не успел я потрогать –
Слышу гул отдалённый,
Будто где-то в дали туманной
За дрожащей мембраной
Выпрямляется раб обнажённый,
Исцеляется прокажённый,
Воскресает невинно казнённый,
Что случилось, не может представить:
«Это я! – говорит. – Это я ведь!»

На деревьях рождаются листья,
Из щетины рождаются кисти,
Холст растрескивается с хрустом,
И смывается всякая плесень…
Дело пахнет искусством.
Человечеству хочется песен.

Эхо

Что такое случилось со мною?

Говорю я с тобой одною,

А слова мои почему-то

Повторяются за стеною,

И звучат они в ту же минуту

В ближних рощах и дальних пущах,

В близлежащих людских жилищах

И на всяческих пепелищах,

И повсюду среди живущих.

Знаешь, в сущности, это не плохо!

Расстояние не помеха

Ни для смеха и ни для вздоха.

Удивительно мощное эхо.

Очевидно, такая эпоха!

1955

1953

Елена ШВАРЦ

Альманах Миражистов

(17 мая 1948, Ленинград — 11 марта 2010,

Эпиграф (от составителя)

«Когда наступит мой конец — с огнём пойду я под венец. Елена Шварц»

Предисловие–цитата

Пушкин— образец жизнетворчества. Блок, Мандельштам, Есенин, Цветаева— и т.п. Жизнетворческая судьба лишена иссасываю- щего инстинкта самосохранения, это, во-первых. Лишена корыстной выстроенности и— главное— интриганства. Например, судьба Елены Шварц— судьба в смысле жизнетворчества— образцовая.

Несколько раз «по жизни» я подсыхал, матерел в «классике», в гладкописи, а поэзия Шварц меня… расколдовывала. Один раз это были «Элегии на стороны света», другой— замечательная, таинственная «Песня птицы на дне морском», и, наконец, недавно «Бабье лето— мёртвых весна». Она ко мне прикасалась… кончиком посоха своего воображения. И я— оживал.

Юрий Кублановский Записки о Елене Шварц из Журнала «День и Ночь» №1 за 2011год стр 6.

Валаам

Ю. Кублановскому

На колокольне так легко.

На колокольне далеко

И виден остров весь.

И мы с тобой не на земле.

Не в небе – нет,

А здесь –

Там, где и должно бы свой век

Поэту и провесть –

Где слышно пение калек

И ангельскую весть.

1982

Ангел-хранитель

Мук моих зритель,

Ангел-хранитель,

Ты ведь устал.

Сколько смятенья,

Сколько сомненья,

Слез наводненье –

Ты их считал.

Бедный мой, белый,

Весь как в снегу,

Ты мне поможешь.

Тебе – не смогу.

Скоро расстанемся.

Бедный мой, что ж!

Ты среди смертных

За гробом пойдёшь.

* * *

До сердцевины спелого граната

И даже переспелого, быть может,

Прогрызлась я,

И соком преисполнилась так, Боже,

Что даже и глаза кровоточат.

Но перебродит сок в вино лиловое,

Чем дальше, тем всё больше и хмельней,

И радость позабытую и новую

Я раздавлю и утоплюся в ней.

Какие звёзды в темноте граната!

Пусть даже он летит и падает куда-то:

С какого-то стола, в какую-то трубу –

Я и тогда тебя благодарю.

Пусть нож разрежет плод посередине,

Пусть он пройдёт хоть по моей хребтине –

Малиновым вином тебя дарю.

Густеет и мерцает половина,

Которая, быть может, предстоит.

Хмельнее мне не стать уже, чем ныне,

А эту терпкость кто мне сохранит?

Казалось страшной жизнь и иногда сейчас…

Но сердце жизни влагой серебрится,

Как жемчуг – внутренность, как под крылом – столица,

И, прижимаясь глазом в глаз,

Я вижу – мозг её лучится.

В пыль бархатную мне не превратиться,

И ягодой лечу в кипящий газ.

Отземный дождь

Внутри Таврического сада

Плутает нежная весна,

И почки жесткая ограда

Корявая листу тесна.

Я нахожу себя свечой,

На подоконнике горящей,

Стучащей пламени ключом,

То в тьму, то в этот сад саднящей.

Я нахожу себя пылинкой

Внутри большой трубы подзорной,

К стеклу прилипшей. Чьё-то око

Через меня бьёт взора током

И рушится в ночные дали.

Я нахожу себя у церкви

Среди могил, у деревянной.

Все в тучах небеса померкли,

Но льётся дождик осиянный

Огнями сотен свеч пасхальных,

Он льётся на платки и плечи,

Но льётся и ему навстречу

Дождь свечек – пламенный попятный.

Молитв, надежды – дождь отземный

С часовен рук – детей, старух,

И в дверь распахнутую вдруг

Поёт священник как петух,

И будто гул идет подземный…

1978

* * *

Отростки роговые на ногах –

Воспоминанье тела о копытах,

Желание летать лопатки подрывает.

О, сколько в нас животных позабытых!

Не говоря о предках – их вообще

По целой армии в крови зарыто.

И плещутся, кричат, а сами глухи.

Не говоря о воздухе, воде, земле, эфире,

Огне, о разуме, душе и духе.

В каком же множественном заперта я мире.

Животные и предки, словно мухи,

Гудят в крови, в моей нестройной лире.

Протягивают мне по калачу.

Я – не хоккей и не собранье,

Напрасны ваши приставанья –

Себя услышать я хочу.

Но

Кричит гиена, дерутся предки,

Топочет лошадь, летает птица,

В сердце молчанье бывает редко.

Они не видят – я единица.

Плавание

Я, Игнаций, Джозеф, Крыся и Маня

В тёплой рассохшейся лодке в слепительном плыли тумане,

Если Висла – залив, то по ней мы, наверно, и плыли,

Были наги – не наги в клубах розовой пыли,

Видны друг другу едва, как мухи в гранёном стакане,

Как виноградные косточки под виноградною кожей, –

Тело внутрь ушло, а души, как озими всхожи,

Были снаружи и спальным прозрачным мешком укрыли.

Куда же так медленно мы – как будто не плыли – а плыли?

Долго глядели мы все на скользившее мелкое дно.

– Джозеф, на лбу у тебя родимое, что ли, пятно?

Он мне ответил, и стало в глазах темно.

– Был я сторожем в церкви святой Флориана,

А на лбу у меня – смертельная рана,

Выстрелил кто-то, наверное, спьяну.

Видишь, Крыся мерцает в шёлке синем, лиловом,

Она сгорела вчера дома под Ченстоховом.

Nie ma juz ciala, а boli mnie glowa.*

Вся она тёмная, тёплая, как подгоревший каштан.

Was hat man dir du armes Kind getan?**

Что он сказал про меня – не то, чтобы было ужасно,

Только не помню я, что – понять я старалась напрасно –

Не царапнув сознанья, его ослепило,

Обезглазило – что же со мною там было?

Что бы там ни было – нет, не со мною то было.

Скрывшись привычно в подобии клетки,

Три канарейки – кузины и однолетки –

Отблеском пения тешились. Подстрелена метко,

Сгорбилась рядом со мной одноглазая белка.

Речка сияла, и было в ней плытко так, мелко.

Ах, возьму я сейчас канареек и белку.

Вброд перейду – что же вы, Джозеф и Крыся?

Берег – вон он – ещё за туманом не скрылся.

– Кажется только вода неподвижным свеченьем,

Страшно, как током, ударит теченье,

Тянет оно в одном направленье,

И ты не думай о возвращенье.

Белкина шкурка в растворе дубеет,

В урне твой пепел сохнет и млеет.

Чтó там? А здесь солнышко греет.

– Ну а те, кого я любила,

Их – не увижу уж никогда?

– Что ты! Увидишь. И их с приливом

К нам сюда принесёт вода.

And if forever***, то… muzyka brzmi****, – из Штрауса обрывки.

Вода сгустилась вся и превратилась в сливки!

Но их не пьёт никто. Ах, если бы ты мог

Вернуть горячий прежний гранатовый наш сок,

Который так долго кружился, который – всхлип, щёлк –

Из сердца и в сердце – подкожный святой уголёк.

Красная нитка строчила, сшивала творенье Твоё!

О замысел один кровобращенья –

Прекрасен ты, как ангел мщенья.

Сколько лодок, сколько утлых кружится вокруг,

И в одной тебя я вижу, утонувший друг,

И котёнок мой убитый – на плечо мне прыгнул вдруг,

Лапкой белой гладит щёку –

Вместе плыть не так далёко.

Будто скрипнули двери –

Вёсел в уключинах взлёт,

Тёмную душу измерить

Спустился ангел, как лот…

_____

* Уже нет тела, а голова болит (польск.).

** Что сделали с тобой, бедное дитя? (Гёте)

*** И если навсегда… (Байрон)

**** Музыка гремит (польск.).

1975

* * *

Путь желаний – позвоночник

Начинается от звёзд,

Долгой, тёмной тела ночью

Он ведёт нас прямо в хвост.

Образует он пространство

Для златых круженья вод,

И без этой гибкой палки

Череп был бы, где живот.

Мост он, шпалы, он дрожит,

Лестница, опора зданья,

Трепет по нему бежит,

В нём кочует тайнознанье.

Рождение и эксплуатация двойника

Сумрак на полусогнутых

Подошёл и обрушился тьмой,

Где я сижу, обняв колени,

Над загнивающей рекой.

На горе лиловеет церковь,

Сухо скрипит причал,

Вас возглашает – Премудрость,

Слышится мне – Печаль.

Будто сплетясь корнями

Или две карты в руке,

Двойник, прорезающий рёбра,

Рванулся, как меч, к земле.

Наклонилась, почти отделилась,

Снова слилась со мной,

Но вот, наконец, упала

На песок сырой,

Русоволосая, капли пота

Над верхней губой…

Что ж? мои заботы

Будут теперь с тобой.

А я – куда волна стеклянная плывёт –

И лодка правит без руля,

Где Астрахань, а может, Шамбала,

Луна дохнёт, как ветер, и несёт,

И ворошит – не гаснет ли зола.

Сомнамбула

Сквозь закрытые веки

Вползла в сознание Луна

И впилась когтями навеки,

И даже сквозь Солнце видна.

Были вроде понятья – совесть и честь,

Как заржавевшей краски опилки на дне,

Меня манит туда, где покато и жесть,

Я не здесь, я давно уж не здесь – я в Луне.

Будто слякоть морская,

За нею приливом тянусь,

А запри меня в погреб,

Найду в потолке – не собьюсь.

Я – сова, в моих венах дорожки Луны,

И такими, как я, – твои сети полны.

Как совиный украл зрачок,

Чьей крови клубок

Зацепила зубами Луна,

Кто, как море послушны,

Как ветер, слепы,

В полдень –

Как в полночь.

* * *

Так сухо взорвалась весна,

Уже и почки покраснели,

Но выпал серый сирый снег

На день второй Святой недели.

Он выпал на грачей суровых,

Сидящих твёрдо в гнездах новых,

Он первую ожёг траву,

Я думала – зачем живу?

Всё покачнулось, будто в вере,

Котёнок дико завопил,

Спустилась чаша, будто череп,

И Бога Бог в саду молил.

И Троицы на миг крыло

Как бы подбитое повисло,

Ума качнулось коромысло,

И кануло на дно весло.

Набухли от воды кресты,

Пытались расцвести могилы,

Средь плодородной черноты

И в синем сумраке бродили.

Не всё равно ли, сколько жить?

Мешок, что шею натирает,

Воспоминаний груз вмещает,

В шесть, шестьдесят

Такой же он – взгляни назад.

То выбросишь, а то положишь,

А после потеряешь весь.

Жить – чтобы лучше стала я?

Но лучше уж бывала я,

А после снова, как свинья,

В грязи валялась.

Себе скажу я в укоризне –

Плывёт река, и лодке плыть.

Как утреню – вечерню жизни

Без страха надо отслужить.

* * *

Ирене Ясногородской

Танцующий Давид. И я с тобою вместе!

Я голубем взовьюсь, а ветки вести

подпрыгнут сами в клюв,

не камень – пташка в ярости,

ведь он – Творец, Бог дерзости.

Выламывайтесь, руки! Голова,

летай на левой в правую ладонь.

До соли выкипели все слова,

в Престолы превратились все слова,

и гнётся, как змея, огонь.

Трещите, волосы, звените, кости,

меня в костёр для Бога щепкой бросьте.

Вот зеркало – гранёный океан –

живые и истлевшие глаза,

хотя Тебя не видно там,

но Ты висишь в них, как слеза.

О Господи, позволь

Твою утишить боль.

Нам не бывает больно,

мучений мы не знаем,

и землю, горы, волны

зовём – как прежде – раем.

О Господи, позволь

твою утишить боль.

Щекочущая кровь, хохочущие кости,

меня к престолу Божию подбросьте.

* * *

Михаилу Шварцману

Ткань сердца расстелю Спасителю под ноги,

Когда Он шёл с крестом по выжженной дороге,

Потом я сердце новое сошью.

На нём останется – и пыль с Его ступни,

И тень креста, который Он несёт.

Всё это кровь размоет, разнесёт,

И весь состав мой будет просветлён,

И весь состав мой будет напоён

Страданья светом.

Есть всё: тень дерева, и глина, и цемент,

От света я возьму четвёртый элемент

И выстрою в теченье долгих зим

Внутригрудной Ерусалим.

* * *

Владимиру Сайтанову

У круглых дат – вторая цифра ноль,

Он бесконечен, можно в нём кататься,

Как в колесе. В нём можно и остаться,

Пусть он ударится об столб –

И к единице можно привязаться.

И цифры, я скажу, тем хороши,

Что в каждой – выступы, угольники, круги

И каждой цифре есть за что держаться.

Но жизнь струится, льётся, ткётся

Широкой быстрой буквой «S»,

Сплетённая из крови, света, тени,

Из шелковичных змей и из растений,

Как в час отлива, тянет за колени

В глубины. Из плечей растёт.

Остановись! А то уже не в радость.

Но льётся мне на плечи мягко, душно.

На что мне столько? Что сопью я? – Старость.

Здесь хватит на широкие морщины,

На мягкое, свободное в покрое

Объёмистое тело. На одежды,

Пожалуй, царственные…

Потом она шерстянкой обернётся,

В чужой цветной ковёр воткётся,

Которого нам не видать.

* * *

Я знаю, чего я хотела,

Теперь уж того не хочу.

Хотела я муки и славы,

И в руки попасть к палачу.

Чтоб едкою этой печатью

Прижечь свои бедные дни,

Конец осветил бы начало,

И смыслом они проросли.

Но мышкою жизнь проскользнула,

В ней некогда даже хотеть,

Но в следующей жизни хочу я

Снотворным маком расцвесть.

В день летний, похожий на вечность,

Самой собою пьянеть,

Никого не любя и не помня,

И беззвучно внутри звенеть.

Я знаю, чего я хотела.

Но этого лучше хотеть –

И опиумным соком

Зачаток сознанья известь.

* * *

Я опущусь на дно морское

Придонной рыбой камбалой,

Пройду водой, пройду песком я,

И – ухо плоское присыпано золой –

К земле приникну, слушая с тоскою.

Я слышу: хрип и визг, и стон,

Клубятся умершие ветры

И визги пьяных Персефон,

И разъярённый бас Деметры,

Трепещет её чрево смутно!

Ещё бы! каждое ведь утро

Её бесчисленные лонца

Бичом распарывает солнце,

И в глуби мира волокут.

Кто ей, уставшей так смертельно,

Споёт тихонько колыбельно –

Не ты ль – нашлёпка на боку?

ЭЛЕГИИ НА СТОРОНЫ СВЕТА 1978 г.

ИСТОЧНИК: из книги
«Стихотворения и поэмы Елены Шварц»,
СПб, «ИНАПРЕСС», 1999,
с. 92 — 98

1 (северная)

М. Ш.
По извивам Москвы, по завертьям её безнадежным
Чья-то тень пролетала в отчаяньи нежном,
Изумрудную утку в пруду целовала,
Заскорузлые листья к зрачкам прижимала,
От трамвая-быка, хохоча ускользала
И трамвайною искрой себя согревала.
Зазывали в кино ночью — «Бергмана ленты!»,
А крутили из жизни твоей же моменты
По сто раз. Кто же знал, что ночами кино арендует ад?
Что, привязаны к стульям, покойники в зале сидят,
Запрокинувши головы, смотрят назад?
Что сюда их приводят как в баню солдат?
Телеграмма Шарлотте: «Жду, люблю. Твой Марат»,

Скинула семь шкур, восемь душ, все одежды,
А девятую душу в груди отыскала, —
Она кротким кротом в руке трепетала,
И, как бабе с метлой, голубой и подснежной,
Я ей глазки проткнула, и она умирала.

Посмотри — небосвод весь засыпан и сыплются крылья и перья,
Их неделю не выместь — зарыться навеки теперь в них.
Посмотри — под Луной пролетают Лев, Орёл и Телец,
А ты спишь, ты лежишь среди тела змеиных колец.
Там, где мрак, — там сиянье, весь мир изувечен.
Мраком ангел повился как цепким растеньем,
Правь на чёрную точку, на мглу запустенья,
Правь на темень, на тьму, на утёсы, на смутное — в яму.
В прятки ангел играет — да вот он! В земле, под ногами.
Он не червь — не ищи его в поле ты роясь.
Видишь — светлые птицы к зиме пролетают на полюс?

Посмотрела она, застонала,
И всю ночь о зубцы запинаясь летала,
И закапала кровью больницы, бульвары, заводы.
Ничего! Твоя смерть — это ангела светлого роды.

2 (южная)

Ивану Бурихину

Девушка! Вы что-то обронили?
Ах, неважно. Это так — ступня.
Как перчатка узкая. И пылью
Голень поразвеялась, звеня.

И гладя на вас, я хватилась себя —
Нет старой любви, нет и этой зимы,
И будущей — только на мачте огонь
Горит синеватый. Да рёвы из тьмы,
Да стаи ладоней кружат надо мной,
Как чайки, и память уносят, клюют,
И тьма костенеет, и скалы хрипят,
И ткань будто близко и яростно рвут,
И жизнь расползается в масляный круг —
А точкой болимой была. Обломки плывут.
Скажи мне, родимая — я ли жила
На свете? В лазури скользила, плыла?
Изумрудную травку с гусыней щипала, рвала,
И мы с нею шептались — ла-ла да ла-ла?
В луже вечность лежала, и я из неё и пила,
Разлилась эта лужа, как море, где в волнах — ножи,
Они рубят и режут. О, долгие проводы — жизнь!
А ведь Бог-то нас строил — алмазы,
В костяные оправы вставлял,
А ведь Бог-то нас строил —
Как в снегу цикламены сажал,
И при этом Он весь трепетал, и горел, и дрожал,
И так сделал, чтоб всё трепетало, дрожало, гудело,
Как огонь и как кровь, распадаясь, в темноты летело —
Где сразу тебя разрывают на части,
Впиваются в плечи несытые пасти,
Вынь памяти соты — они не в твоей уже власти.
И только любовь, будто Лота жена, блестит,
Копьём в этой бездне глухой висит.
Где полюс Вселенной, скажи мне, алмазный магнит!
Где белый и льдистый сияющий Тот,
К которому мчатся отныне и Нансен, и Пири, и Скотт,
Чрез тьму погоняя упряжку голодных теней?
Я тоже туда, где заваленный льдинами спит
Лиловый медведь — куда кажет алмазный магнит.
Горит в небесах ли эфирный огонь,
И глаз косяки пролетают на Юг.
Птицы — нательные крестики Бога!
Много вас рвётся и снова вас много,
Вы и проводите нас до порога
Синих темнот, где найдём мы упряжку и сани,
Где чрез вечную тундру дорога —
Там уже не собьёмся и сами.

3 (восточная)

Е. Феоктистову

Встань — не стыдно при всех-то спать?
Встань — ведь скоро пора воскресать.
Крематорий — вот выбрала место для сна!
Встань — поставлю я шкалик вина.
Господи, отблеск в витрине — я это и есть?
В этом маковом зёрнышке воплотилась я здесь?
Что ж! Пойду погляжу цикламены в трескучем снегу,
И туда под стекло — пташкой я проскользну, убегу.
Да и всякий есть пташка — на ветке плюща,
И никто его слушать не хочет, а он разливается пуще,
Золотым опереньем укроюсь погуще,
Погадай, погадай на кофейной мне гуще.
Потому что похожа на этот я сдохший напиток,
Потому что я чувствую силу для будущих пыток
Боже, чувствую — на страну я похожа Корею,
Наступи на меня, и я пятку Тебе согрею.
Боже, выклюй зерно из меня поскорее.
Солью слёз Твоих буду и ими опьюся,
Всяк есть птица поюща — так хоть на него полюбуйся.
И сквозь снег, продышав, прорастает горчичный цветок,
Позвоночники строем летят на Восток.
Форма ангела — ветер, он войдёт незаметен,
Смерть твой контур объест, обведёт его чётко —
Это — едкое зелье, это — царская водка.
И лети же в лазури на всех парусах,
Форма ангела — ветер, он дует в висках.

4 (западная)

Н. Гучинской

На Запад, на Запад тропою теней
Всё с воем уносит — туда, где темней,
Обноски, и кольца, и лица — как шар в кегельбане,
Как в мусоропровод — и всё растворяет в тумане.
Так что ж я такое? Я — хляби предвечной сосуд,
Во мне средиземное море приливом, отливом мерцает.
Я уши заткну и услышу, что в ракушке, шум,
И сохнут моря и сердца их.
А что остаётся на сохнущем быстро песке?
По пальцам тебе перечислю в тоске:
Моллюски, и вирши, и слизни, и локон,
Но вот уж песок, подымаясь, зачмокал.
Человеческий голос, возвышаясь, доходит до птичьего крика и пенья.
Ах, вскричи будто чайка — и ты обретаешь смиренье.
Я и так уже тихая, до отвращенья.
(Цветы от ужаса цвели, хотя стоял мороз,
Антихрист в небе шёл — средь облаков и звёзд.
Но вот спускаться стал, и на глазах он рос.
Он шёл в луче голубом и тонком,
За ним вертолёты летели, верные, как болонки.
И народ на коленях стоял и крестился в потёмках.
Он приблизился, вечной холод струился из глаз.
Деревянным, раскрашенным и нерождённым казался.
Нет, не ты за нас распинался!
Но он мерно и чётко склонённых голов касался).
Всё с воем уносит — и только святые приходят назад.
(Вот Ксения — видишь? — босая — в гвардейском мундире до пят,
Кирпич несёт Ксения, и нимб изо льда полыхает).
Всё ветер уносит на Запад тропою теней.
И стороны света надорвало пространство крестом,
Как в трещащем и рвущемся ты устоишь — на чём?
Лучше в небо давай упорхнём.
Туда — на закат, где, бледна, Персефона
С отчаяньем смотрит на диск телефона,
Где тени и части их воют и страждут,
Граната зерном утолишь ты и голод, и жажду.

БОЛЬШАЯ ЭЛЕГИЯ
на Пятую сторону света.
стр. 205 — 207.
Как будто теченьем — все стороны света свело
К единственной точке — отколь на заре унесло.
Прощай, ворочайся с востока и запада вспять.
Пора. Возвратно вращайся — уж нечего боле гулять.
От Севера, Юга — вращай поворотно весло.
Ты знаешь, не новость, что мир наш, он — крест,
Четыре животных его охраняли окрест.
И вдруг они встали с насиженных мест —
И к точке центральной — как будто их что-то звало,
А там, на ничейной земле, открылася бездна-жерло.

С лавровишневого юга на чёрном сгустившемся льве
Ехала я по жестокой магнитной траве.
Там на полуночье — жар сладострастья и чад,
Там в аламбиках прозрачных огромное пламя растят.
Вдруг — грохот и шум — впереди водопад.

Обняв, он тянул меня вглубь, куда тянет не всех,
А тех, кто, закрывши глаза, кидаются с крыши навек.
Но, сделав усилье, я прыгнула влево и вверх.
И это был Запад —

— где холод, усталость и грех.
При этом прыжке потеряла я память ночей,
Рубины и звёзды, румянец и связку ключей.
А мельница крыльев вращалась, и вот уже я
На Севере в юрте, где правит в снегах голова.
Но снова скольжу я на тот же стол водяной
Со скатертью неостановимой, и книги несутся со мной.
Тогда на восток я рванулась в последней надежде,
Где горы, покой, там боги в шафранной одежде.

Но сколько же ты ни вращайся на мельнице света сторон,
Есть только два выхода, первый: паденье и склон.
Другой — это выброс во внешнюю тьму,
Его я отвергну, там нечем кормиться Уму,
Там нет ни пристанищ, ни вех, ни оград.
О нет! Остаётся один водопад.

Та страшная точка, она — сердцевина Креста,
Где сердце как уголь, где боль, пустота.
Но это же сердце — грохочет там кровь —
Наводит надежду, что в гневе сокрыта любовь.

Прощай, моя мельница, света сторон колесо!
Меня уже тянет и тащит, я вас вспоминаю, как сон.
Никто мне уже не вернёт ни ключей, ни камней,
Ни имён, ни костей.
Я с искрою света в ладонях лечу среди ливня теней.
О ливень, о мельница, о водопад!
Мы смолоты в пепел и прахом осядем на дне.
Лев, ангел, орёл и телец растворились во мне.
Но если успеешь ещё оглянуться вверх, на исток —
Там стороны света кружатся, как чёрный цветок,
И если я искру с ладони своей проглочу —
То чудо случится — я вверх, в сердцевину лечу.

Уже меня тянет обратный подъёмный поток.
Как будто пропеллер, а в центре его — граммофон
(А музыку слышно с обеих сторон).
И вот вылетаю в рассветную радость, в арбузный Восток.
Я вспомню тотчас, что мир — это Крест,
Четыре животных его охраняют окрест,
А в центре там — сердце, оно всё страшнее стучит.
Я вспомнила память, нашла золотые ключи.

Четыре животных к концам своих стран побежали.
Чтоб сразу за всеми успеть — распяться надо вначале.
Ангел над головой, лев красногрудый в ногах,
Двое других по бокам, на часах.
Лука, Иоанн, Марк и Матфей
В розовом сумраке сердца сошлись со связками книг.
Сердце, сердце, прозрей же скорей!
Сердце глазёнком косится на них.

У мысли есть крылья, она высоко возлетит,
У слова есть когти, оно их глубоко вонзит.
О, ярости лапа, о светлого клюв исступленья!
Но ангел с Тельцом завещали нам жалость, смиренье.
Я всех их жалею. И не заметила — вдруг —
На Север летит голова, а ноги помчались на Юг.

Вот так разорвали меня. Где сердца бормочущий ключ —
Там мечется куст, он красен, колюч.
И там мы размолоты, свинчены, порваны все,
Но чтоб не заметили — время даётся и дом.
Слетая, взлетая в дыму кровянисто-златом,
Над бездной кружим и летим в колесе.

В крещенскую ночь злые волки сидят у прорубной дыры.
Хвосты их примёрзли, но волки следят за мерцаньем игры
Звёзд, выплывающих снизу, глубокие видят миры.
Зоркие жалкие твари — не звери-цари.
Волки — тоже, что мы, и кивают они: говори.
Мутят лапою воду, в которой горят их глаза
Пламенем хладным. Если это звезда, то её исказила слеза.

В ней одной есть спасенье, на неё и смотри,
Пока Крест, расширяясь, раздирает тебя изнутри.

1997 г.

Элегия
на рентгеновский снимок
моего черепа

Флейтист хвастлив, а Бог неистов —
Он с Марсия живого кожу снял —
И такова судьба земных флейтистов,
И каждому, ревнуя, скажет в срок:
«Ты мёду музыки лизнул, но весь ты в тине,
Всё тот же грязи ты комок,
И смерти косточка в тебе посередине».
Был богом света Аполлон,
но помрачился —
Когда ты, Марсий, вкруг руки
Его от боли вился.
И вот теперь он бог мерцанья,
Но вечны и твои стенанья.

И мой Бог, помрачась,
Мне подсунул тот снимок,
Где мой череп, светясь,
Выбыв из невидимок,
Плыл, затмив вечер ранний,
Обнажившийся сад, —
Был он, плотно-туманный,
Жидкой тьмою объят —
В нём сплетались тени и облака,
И моя задрожала рука.
Этот череп был мой,
Но меня он не знал
Он подробной отделкой
Был похож на турецкий кинжал —
Он хорошей работы,
И чист он и твёрд
Но оскаленный этот
Живой ещё рот.
Кость, ты долго желтела,
Тяжелела, как грех,
Ты старела и зрела, будто грецкий орех, —
Для смерти подарок.
Обнаглела во мне эта жёлтая кость,
Запахнула кожу как полость,
Понеслася и правит мной,
Тормозя у глазных арок.

Вот стою перед Богом в тоске
И свой череп держу я в дрожащей руке —
Боже, что мне с ним делать?
В глазницы ли плюнуть?
Вино ли налить?
Или снова на шею надеть и носить?
И кидаю его — это лёгкое с виду ядро,
Он летит, грохоча, среди звёзд как ведро.
Но вернулся он снова и, на шею взлетев,
напомнил мне для утешенья:
Давно в гостях — на столике стоял его собрат для украшенья,
И смертожизнь он вёл засохшего растенья
Подобьем храма иль фиала.
Там было много выпито, но не хватало,
И некто тот череп взял и обносить гостей им стал —
Чтобы собрать на белую бутылку,
Монеты сыпались, звеня, по тёмному затылку,
А я его тот час же отняла —
Поставила на место — успокойся —
И он котёнком о ладонь мою потёрся.
За это мне наградой будет то,
Что череп мой не осквернит никто —
Ни червь туда не влезет, ни новый Гамлет в руки не возьмёт.
Когда наступит мой конец — с огнём пойду я под венец.
Но странно мне другое это,
Что я в себе не чувствую скелета,
Ни черепа, ни мяса, ни костей,
Скорее же — воронкой после взрыва
Иль памятью потерянных вестей,
Туманностью или туманом,
Иль духом, новой жизнью пьяным.

Но ты мне будешь помещенье,
Когда засвищут Воскресенье.
Ты — духа моего пупок,
Лети скорее на Восток.
Вокруг тебя я пыльным облаком
Взметнусь, кружась, твердея в Слово,
Но жаль, что старым нежным творогом
Тебя уж не наполнят снова.

ОРФЕЙ

На пути обратном
Стало страшно —
Сзади хрипело, свистело,
Хрюкало, кашляло.
Эвридика: — По сторонам не смотри, не смей,
Край — дикий.
Орфей: — Не узнаю в этом шипе голос своей
Эвридики.
Эвридика: — Знай, что пока я из тьмы не вышла, —
Хуже дракона.
Прежней я стану когда увижу
Синь небосклона.
Прежней я стану — когда задышит
Грудь — с непривычки больно.
Кажется, близко, кажется, слышно —
Ветер и море.
Голос был задышливый, дикий,
Шелестела в воздухе борода.
Орфей: — Жутко мне — вдруг на тебя,
Эвридика,
К звездам выведу, а…
Он взял — обернулся, сомненьем томим —
Змеища с мольбою в глазах,
С бревно толщиною, спешила за ним,
И он отскочил, объял его страх.
Из мерзкого брюха
Тянулись родимые тонкие руки
Со шрамом родимым — к нему.
Он робко ногтей розоватых коснулся.
— Нет, сердце твоё не узнало,
Меня ты не любишь, —
С улыбкою горькой змея прошептала.
Не надо! не надо! —
И с дымом растаяла в сумерках ада.
1982 г.

ИЗ НОВЫХ СТИХОТВОРЕНИЙ.
Тексты взяты с сайта «НОВАЯ КАМЕРА ХРАНЕНИЯ».

КРЕСТ ПОСЛЕ РАСПЯТЬЯ

Когда Спасителя в пещеру положили,
День cерый занялся и тучи, нависая,
Шар обернули земный
В саван.
Птицы не служили,
Вздыхали судорожно бедные ягнята,
А люди сонно жили,
Виновато.
Да, никому на свете не жилось —
В день смерти Бога
Сгнило всё
Насквозь.
А крест покинутый
Чернел, как бы сожжённый,
Уже не помня, где его срубили, где пилили,
А кипарисный пень-отец по сыне тосковал,
Раскинув лапы и глубоко в землю вгрызшись.
А крест был ближе всех,
И он поддерживал страдающего Бога —
Сын-кипарис, Бог Сын, они слились
Божественным он прокалён огнём
Кровь Бога светлая на нём.
Он помнит Его прикосновенье
И тяжесть Бога,
А Бог — его шершавую древесность,
И жалость деревянную, и нежность.
И ночью видели — взошла луна
Она была крестом разделена.
Четыре красные куска,
Была разрезана она.
Когда случилось Воскресенье —
Крест вздрогнул и вспотел огнём,
И вдруг воскрес,
И вот он снова кипарис
В саду небес.

СОЗВЕЗДИЕ ЛЕБЕДЯ ИЛИ СНЯТИЕ С КРЕСТА
(небесное и незавершённое)

Я смотрела на звезду, понимая
Что между нами длинный канал.
Руки поднять и скользить туда, где она, сияя,
Нервничает, как ночной вокзал.
Пока я смотрела — небосвод кружился
И качнулся, сдвинув на пядь её,
Она была позвонком предвечного
Горнего ледяного распятия.
Млечный полог чуть колыхался — там какие-то тени
Из крыльев лебяжьих гвозди, плача, тянули.
Но вдруг замерли, оцепенели,
Все в полёте чрез чёрное небо уснули.
Называли ведь «Лебедь», но это ли птица?
Руки надломлены… Глуха высота.
Начинается — но века оно длится —
В скорбном небе — снятие со креста.

Стихотоврения Елены Шварц

Помощь проекту

45-я паралА В ЕНИСЕЕСИНЕ В А

Альманах Миражистов

ССЫЛКИ НА АЛЬМАНАХИ ДООСОВ И МИРАЖИСТОВ

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=561103
БОМОНД
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=553372
ВНЕ КОНКУРСОВ И КОНКУРЕНЦИЙ
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=549135
КаТаВаСиЯ
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=536480
КАСТРЮЛЯ и ЗВЕЗДА, или АМФОРА НОВОГО СМЫСЛА

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=534005
ЛАУРЕАТЫ ЕРЁМИНСКОЙ ПРЕМИИ

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=531424

ФОРС-МАЖОР

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=527798

СИБИРСКАЯ ССЫЛКА

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=520612

СЧАСТЛИВАЯ СТАРОСТЬ

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=520121

АЛЬМАНАХ ЕБЖ “Если Буду Жив”
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=510444

5 -й УГОЛ 4-го ИЗМЕРЕНИЯ

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=507564
Альманах ТАНЦУЮТ ВСЕ Читайте В цвете на Литсовете
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=584892
Пощёчина Общественной Безвкусице 182 Kb Сборник http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=488479
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=496996
ПОЩЁЧИНА ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗВКУСИЦЕ ЛИТЕРАТУРНАЯ СЕНСАЦИЯ из Красноярска! Вышла в свет «ПОЩЁЧИНА ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗВКУСИЦЕ» Сто лет спустя после «Пощёчины общественному вкусу»! Группа «ДООС» и «МИРАЖИСТЫ» под одной обложкой. Читайте в библиотеках Москвы, Санкт-Петербурга, Красноярска! Спрашивайте у авторов! 06.09.15 07:07

……….………

А В ЕНИСЕЕСИНЕ В А

Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ Николай ЕРЁМИН Александр БАЛТИН

Леонид МАРТЫНОВ Елена ШВАРЦ

Альманах Миражистов

Красноярск 2023

Альманах Миражистов

Красноярск 2023

………. ……….

КрасноярсК

2023