Besame

А в жизни нам за все приходится платить. И только грязью поливают нас бесплатно.

Валерия Афендикова

_____________

Пока человек чувствует боль — он жив. Пока человек чувствует чужую боль — он человек.

Франсуа Гизо 

_____________

То августовское утро было солнечное, но какое-то унылое. Может потому, что целый месяц стояла жара за тридцать градусов. И вот первый день меньше десяти тепла. С непривычки ощущался просто холод, и потому я поплотнее закутался в курточку от спортивного костюма, которую взял с собой, поверив с вечера в это маловероятно резкое изменение климата.

Форд заместителя главы моего маленького городка, что вез бумаги в областное министерство строительства, забрал меня из дома попутно, доставил до областного центра и подвез прямо до подземного перехода через проспект, за которым находилось здание законодательного собрания области. Я приехал в областной центр по случаю моего награждения депутатской премией к празднованию дня строителя. Нас таких со всей области набралось человек сорок, не меньше. Конечно, из своего городка я не считал себя самым достойным этой премии. Но наши местные депутаты сочли меня вполне подходящим для этой роли. Может потому, что диплом строителя я получил еще сорок лет назад, а может еще и потому, что размер моей пенсии, что была чуть больше прожиточного минимума, не соответствовал такому большому стажу, впрочем, как и моя почти такая же зарплата в службе заказчика городской администрации.

С подземного перехода и вовсе потянуло холодом. Но народ спешил по своим делам, бедам и нуждам, не взирая на капризы погоды. Толпа прохожих, вышедших с очередного трамвая, втянула меня в этот переход. Я поспешил вниз в надежде побыстрее выбраться из холодного подземелья в теплый депутатский стан.

Но тут за небольшим поворотом вдруг послышался звон гитарных струн. Одновременно два тонких нежных голоска очень красиво, в терцию, выводили мелодию на Есенинские стихи:

– Отговори-и-ла роща золота-а -я

Березовым веселым языко-о-м…

Пришлось остановиться. Две неприметные, маленького роста девушки, стояли на каком-то плохо сколоченном невысоком помосте и в чисто классическом стиле на две гитары самым замечательным образом исполняли эту песню, причем, одна из девчушек играла свою партию очень сложным стилем «тремоло». Мелодия песни словно растекалась у нее из-под тоненьких пальчиков. Вот только сами гитары смотрелись непомерно громоздко из-за их маленького роста.

Я стоял и слушал. Люди шли мимо и почти не останавливались. Я, как житель тихой периферии, понимал их – в большом городе некогда рассусоливать. Нужно все время спешить и спешить, чтобы не выпасть из четкого ритма мегаполиса.

Но вот реакцию многих на эту музыкальную самодеятельность я понять не мог. Сначала послышался голос пожилой женщины:

– С утра насшибают бабла, а вечером наширяются…

Потом ее поддержал какой-то пожилой гражданин:

– Работать не хотят, вот и придуриваются…

Чьи-то молодые голоса:

– Шалавы Тоська с Элкой снова концерты закатывают, видать гудели с вечера…

– Ага, я их с вчера в баре на Крымской видал, вот они «с бодуна» и «рубят лавэ».

– Мамашка сестренок этих, спилась еще лет пять как… В прошлый год схоронили.

– Так они сестры! – подумалось мне. От всех услышанных слов настроение слушать девчонок пропало, и я нырнул в проходивший мимо поток, который подхватил меня и вынес прямо ко входу в Областное законодательное собрание.

На входе у меня замеряли температуру «из пистолета», правда «стреляли» почему-то прямо в запястье.

– Нормальная, проходите, – буркнула женщина-стрелок и пропустила меня к лифту. – На лифте быстрее доедете, у нас пролеты высокие, а лестницы длинные…

Поднявшись на третий этаж вместе с тремя попутчиками, я вошел в коридор и зарегистрировался за столиком, где была обозначена буква моей фамилии.

Потом прошел в зал и присел в кресло. Рядом сидел какой-то дородный господин в очках, черном костюме, при галстуке. Он обернулся ко мне, словно здороваясь:

– Лауреаты – одни старики. Молодежи-то нет совсем.

Слева послышалось:

– Молодежь нынче стройка не интересует…

– Строители у нас теперь – армяне, да узбеки.

– Точно, наших на стройку на аркане не затащишь.

– Ну а что плохого, если поздравлять будут в основном пожилых людей, – подумал я. За их плечами дел больше, а знаний и опыта – хоть отбавляй.

В зале набралось уже человек сорок народа. Я снял свою курточку и убрал ее в припасенный пакет. До открытия торжественной части было еще минут десять-пятнадцать.

В это время голос диктора-ведущей, взявшей микрофон в руки оповестил нас.

– Дорогие друзья осталось несколько минут до начала церемонии награждения и вас приветствует лауреат российских и международных конкурсов Лариса Линникова.

На сцену вышла и заиграла на скрипке совсем молодая девушка. Гул и ропот, царившие в зале, стихли. Звуки любимой моей мелодии Besame Mucho робко и нежно заструились со сцены, наполняя большое помещение волшебными переливами музыки. Эту песню, которую распевают на 120 языках жители ста стран мира, еще называют песней века. Написала её мексиканская пианистка Консуэло Веласкес, когда ей было всего 15 лет. С этой песней у меня была связана своя история. На первом курсе института мой друг, грек по национальности, Сашка Петаниди, затащил меня в кружок-студию «Классическая гитара», где я не без успеха разучил несколько довольно красивых пьесок. Руководитель студии, 65 летний гитарист-виртуоз, принес нам как-то от руки написанную, переложеную с фортепиано для двух гитар аранжировку на тему Became mucho. И мы с Сашкой долго пытали эту пьеску, меняясь по очереди с аккопанемента на соло. Наставник, слушая наши потуги, морщился и плевался, повторяя, что для исполнения некоторых трудов одной техники и нотной грамоты мало. Особенно он злился на Сашку:

– Тут душа нужна, нежность, а не твердость руки, – и всегда стучал пальцем по красивому Сашкиному лбу. Спустя какое-то время я студию бросил, а Сашка остался в ней до последнего курса института.

Скрипка закончила свои трели. Лауреаты дружно и громко аплодировали юной исполнительнице. А я снова вспомнил двух гитаристок в подземном переходе. Вспомнил и вдруг с каким-то прямо ужасом подумал о том, что брошенная у ног девчонок пластмассовая тарелочка была совсем пустой. А у меня в барсетке давно лежала двухсотрублевка, как НЗ для билетов на автобус.

– Черт с ней, – подумал я, – отдать надо девчонкам. Ведь не просто же они там …Да и на вид, и по одежде не шалавы они, и не наркоманки вовсе…

До этого я думал, что уеду на такси после торжеств на вокзал. А теперь решил пойду мимо них через переход на трамвайную остановку. Времени до поезда хватит.

Тут на сцену для вручения дипломов зашли вице-спикер с двумя депутатами, и начались поздравления. Первым вызвали моего соседа. Он оказался директором ООО, построившим в областном центре два жилых комплекса. Тот с важным видом прошествовал на сцену. Вице-спикер вручил ему красивый диплом из желтого металла на подставке из красного дерева, бархатную коробочку с медалью и значком областной думы и шикарный букетище дорогих красных роз. Потом попросил здесь же на сцене с дипломом и букетом в руках улыбнуться профессиональному фотографу и с миром отпустил моего соседа. Тот с довольным лицом протиснулся мимо меня к своему креслу. Потом с победным видом глянул на меня, понюхал цветы, наклонился ко мне и произнес:

– Розочки эти депутатам нашим в копеечку влетели. Я в цветах разбираюсь. Это сорт» Вечность» – блестящие, изысканные красные розы. Смотри, какая только у них пышная зеленая листва, А сами бутоны, словно точеные, но главное – ароматнейший сладкий запах.

И спрятал букет в специально подготовленный большой пакет. А я представил себе, как обрадуются у меня дочь вместе с внучкой, страстно любившие красные розы. Жену я похоронил три года назад.

Потом прошло еще человек пятнадцать, пока не вызвали, наконец и меня. Регалий у меня было не много, не то, что у соседа. Меня быстренько поздравили, пожали ручку, вручили букет и диплом, сняли на фото и вытолкнули на место.

Кое-кто уже не стали дожидаться конца торжеств и потихоньку ретировались с этого достойного мероприятия. Я же досидел до конца.

______

Переход встретил меня сырым холодным ветерком. Солнце туда не попадало. Две девчонки стояли на том же месте, только не пели, как три часа назад. Но играли что-то красивое из классики. Возле них остановилось вместе со мной человек пять слушателей. Девочки исполняли очередную пьеску.

– Кубинский танец сможете сыграть? – поспешил я спросить их почувствовав, что девочки заканчивают свое выступление.

– Знаем эту вещицу, – сказала та, что показалась мне постарше, – третий класс сложности. Тоська давай: раз, два… И они начали играть на две гитары одну из самых красивых пьес для шестиструнки. Исполнение было великолепное. Там все было на месте, и техника, и душа, и жаркий огонь острова свободы. Концовку они не доиграли. Видно устали. Я посмотрел на пластмассовую тарелку. Кроме мелких хлебных крошек в ней никаких денег не было. Тогда я, чтобы все, кто стояли рядом видели, достал из своей сумочки двухсотрублевку, помахал ею перед остальными и положил ее на тарелочку. Гитаристки в это время отвернулись от нас и что-то перекладывали из своих пакетов у стенки тоннеля.

Я негромко сказал девчонкам спасибо и потихоньку двинулся по переходу. Не доходя до поворота, я услышал за спиной их голоса:

– Элка! Давай напоследок нашу любимую на две гитары?

– Ну давай, только по Агабабову,ты же знаешь, я Газиева не люблю…

И послышались чудные звуку моей любимой мелодии. Да что там моей, любимой, наверное, всех людей на планете… Я остановился, повернулся и пошел назад.

Они все еще играли ее, а все, кто стоял рядом, уже шумно аплодировали девчонкам.

– А деньги-то зажали все, как один, – опять подумалось мне.

Потом я незаметно наклонился, достал из пакета букет роз и положил его на помост, недалеко от пустой тарелочки. Не дослушав до конца пьесу, я снова тихо побрел к выходу.

И тут услышал их нежные, но высокие и звонкие голоса в терцию. Я снова остановился дослушать. Сначала они пели на родном языке автора. Я прекрасно знал дословный перевод любимой песни:

Целуй меня, целуй меня крепко, (Bésame, bésame mucho)
Как если бы эта ночь была последней. (Como si fuera esta noche la última vez.)
Целуй меня, целуй меня крепко, (Bésame, bésame mucho)
Ибо боюсь я тебя навсегда потерять. (Que tengo miedo tenerte y perderte después.)
Я хочу, чтобы ты была близко, (Quiero tenerte muy cerca)
Хочу видеть себя в твоих глазах,
Видеть тебя рядом со мной. (Mirarme en tus ojos, verte junto a mí.)
Подумай, что может завтра (Piensa que tal vez mañana)
я буду уже далеко, очень далеко от тебя. (Yo ya estaré lejos, muy lejos de ti.)

Потом запели на русском. Вольный перевод, конечно. Я пошел, свернул за поворот и… услышал топот за спиной. Та, что помоложе, догнала меня. Догнала, остановилась, протянула руку, слегка наклонила мою голову к себе и поцеловала меня. Потом сказала

– Спасибо вам за великолепный букет. Мы с сестрой за все свою жизнь никогда не видели таких прекрасных роз. Даже по телевизору.

Потом достала мою двухсотрублевку и сунула мне в карман:

– А денег мы за свои концерты на улице не берем. Мы за деньги в кафе-баре на Крымской играем и немного поём. Приходите послушать…

– А тарелка?

– Это Элка для голубей ставит. Там в переходе их видимо-невидимо. Мы им всегда крошек хлебных перед уходом оставляем. Тарелка там так и лежит, никто не трогает. А кому она нужна…

И тихо ушла.

Не знаю, почему, но мне вдруг стало как-то стыдно. То ли за себя, то ли за тех, кто на них наговаривал. А скорее за всех…

И я ушел.

А их пение в голове так и продолжало звучать:

– Если бы ты мог понять, что в душе моей?

Как летит она вслед за тобой.

Если б ты испытал, то же самое,

Ты б узнал, что такое любовь…

___________________