Урок 38. Литературовед о Поэзии – Лев Аннинский

Да продлится «День…»

.

Лев Александрович Аннинский (1934-2019) – литературный критик, литературовед, публицист.

Родился в Ростове-на-Дону. Окончил филологический факультет МГУ. Автор более 30 книг. Работал в журналах «Советский Союз», «Знамя», «Литературное обозрение», в «Литературной газете» и др., на телеканале «Культура». Член редколлегии журнала «Дружба народов». Член жюри литературной премии «Ясная Поляна».

«День поэзии» имеет давнюю и непростую историю: появившись в 1956 году и став громким событием в литературной жизни страны, издание просуществовало до 1991-го. Затем было несколько попыток возродить альманах, но в привычном ежегодном формате «День поэзии» «воскрес» только в 2006 году по инициативе московского поэта Андрея Шацкова. О старом и новом «Дне поэзии» рассказал давний участник альманаха, критик и литературовед Лев АННИНСКИЙ.

.

– Лев Александрович, как зародился «День поэзии»? Почему вдруг он обрел общенациональное звучание с самого первого своего выпуска в 1956 году?

– Потому что тот год был подобен мигу, когда прошлое и грядущее вдруг переглянулись равновесно и несовместимо.

Потому что поэзия почувствовала этот судьбоносный миг нашей истории и – в полном соответствии с верой в будущее – наделила его светоносным словом: «День».

Хотя исходные данные вроде бы не возбуждали, а успокаивали: издательство «Московский рабочий» – с 1922 года партийно-кооперативное (оба слова привычны); в редколлегии нового альманаха – старые имена: Павел Антокольский, Семен Кирсанов, Владимир Луговской (инициатор издания), Леонид Мартынов, Лев Ошанин, Зиновий Паперный, Ярослав Смеляков, Яков Хелемский, Александр Яшин… На все вкусы и жанры! А если добавить Роберта Рождественского, то и на все возрасты… Как полагается.

И все-таки что-то магнетически закрутилось вокруг «волюма», появившегося в книжных магазинах осенью 1956 года. Что-то завораживало в пестрой обложке, покрытой автографами поэтов. Что-то подсказывало: хватай и читай!

Схвачено. Прочитано. И – сбережено в неприкосновенном запасе. Хотя издано так, что и сохранить нельзя: огромный формат, не встающий на полку и впихиваемый поверх книжного ряда: тонкая бумага, рвущаяся от перелистывания… Но эту живо-уязвимую бумажную хрупкость – я это сразу почувствовал – нужно хранить! Я сохранил. Храню второе полустолетие. Осторожно листаю пожелтевшие страницы.

А тогда – какая там осторожность! Карандаш наготове! Чуть не от чтения каждого стиха на полях – восклицательные знаки! Впрочем, не только восклицательные. Надо же учесть мое тогдашнее состояние. Мне 22 года, я – выпускник филологического факультета МГУ, распределен в аспирантуру, готовлюсь к вступительным экзаменам, обложен книгами. Тема моя: горьковский «Самгин», но поэзия висит в воздухе, звенит, гремит, дразнит – входит в непременный обиход, независимо от будущей диссертации. С диссертацией ничего не вышло, у всего нашего выпуска. Вспыхнуло венгерское восстание, закрылись на социальное оздоровление двери аспирантур, подступила безработица… Мятежное имя «Петефи» шепчут и кричат вокруг, у ног бронзового Маяковского молодые толпы слушают и читают стихи, терзает души «День поэзии».

– Добрый день! – нас приветствует редколлегия в Предисловии и вдохновляет «Поэзией Коммунизма», «где будет много стихов и песен». Нормально. Принимается как привычное. А непривычное подстерегает дальше. В ахматовском: «И не с кем плакать, не с кем вспоминать,/ и медленно от нас уходят тени…» В цветаевском отпаде из огня в оледенение… Вот такой «коммунизм».

Листаю дальше. Критика и публицистика задевают, как и поэзия. «О воспитании и самовоспитании». Павел Антокольский. Карандаш в руку: «Новый Брюсов!» «Спор о поэзии». Лев Копелев. «Новый Дидро!» Так и чешутся руки. Иногда – опускаются. Никаких помет – на стихотворении, открывающем «День». «Еще за деньги люди держатся./ Но скоро этого не будет…» Сказать бы Асееву, как оголтело станут держаться за деньги наши соотечественники в XXI веке…

Первое восторженное восклицание на полях – не смейтесь! – при чтении детской интермедии Агнии Барто. Дети играют и орут, а потом смолкают, взявшись за картишки. Тихая, мол, игра! Так надо же знать подтексты, в которые загоняла нас цензура той эпохи, надо понимать, откуда у нас тихие фиги в пустых карманах, какие развеселые «картишки» идут в обход общепринятых готовых форм… И вдруг все это отлетает. «Вы в той стране, где нет готовых форм…» Врезается в подсознание. И тотчас подхвачено, да так, что ломается карандаш от восклицательных и прочих знаков.

Мартыновское: «Это – почти неподвижности мука – мчаться куда-то со скоростью звука, зная прекрасно, что есть уже где-то некто, летящий со скоростью света!» Едва удерживаюсь, так хочется кинуться вослед.

Солоухинское: «Вдруг скучно сделалось во рту от хлеба аржанова…» Едва удерживаюсь: хочется ответить язвительной частушкой нашего круга: «Простите, де-о-вки, а я боле ня бу-уду!»

Слуцкий обрушивает меня из этого капустника в Кёльнскую яму: «Нас было семьдесят тысяч пленных… Партком разрешает самоубийство слабым… Каша с вами, а души с нами…» Страшно. И хорошо.

Корниловское: «Может, я обидел этого попа?» – ставит дыбом мою атеистическую прописку, раскачивает душу, наследует «Качке» другого Корнилова, не Владимира – Бориса. Того, кто сгинул в зоне… Страшно. И все равно хорошо.

Ксения Некрасова обновляет стезю другого Некрасова. Того, кто видел коня, остановленного перед горящей избой. А ей что от этого? «Навстречу ей студенты шли,/ веселья звучного полны,/ с умом колючим за очками,/ и просто с синими глазами…» Да это ж мы! Ах, как болеем мы, студенты, за поэтов, и особенно за тех, кто объявляет о приходе нового, нашего поколения. Как ищем мы их стихи, листая «День»!

На последнем развороте – виртуозный шарж Игина: «Редколлегия за работой». Персон – под тридцать, все узнаваемые! Где там наши ровесники, уже заявившие о себе? Не сразу нахожу Рождественского – карикатурист от щедрого сердца наградил его слишком артистичными ресницами. Зато сразу узнаю Владимира Соколова – незаметно так, тихо стоит с краешка. Наверное, начинает уставать от XX века. Роберт от его имени выдает текст: «Мне двадцать семь. Женат. Я член союза. Общественной работы никакой». Предчувствуется в Рождественском великий пародист!

Но самый успешный из наших сверстников – конечно же, Евгений Евтушенко. Ищу его. А вот про нас: «Не знаю я – чего он хочет,/ но знаю – он невдалеке./ Он где-то рядом, рядом ходит/ и держит яблоко в руке. // Пока я даром силы трачу,/ он ходит, он не устает./ В билет обвернутую сдачу/ в троллейбусе передает…»

Где мой недоломанный карандаш?!

Хочет сотворить великое, не снимая домашних тапок! Но что-то не дает мне покоя, не отпускает, держит, мешает пробавляться карандашными остротами… Да Заболоцкий же! «Прощание с друзьями»: «В широких шляпах, длинных пиджаках,/ С тетрадями своих стихотворений,/ Давным-давно рассыпались вы в прах,/ Как ветки облетевшие сирени…»

Тени Гулага. Поля Магадана. Мечты о великом счастье. Пыль истории. Неистребимая жизнь стиха. «День поэзии». 1956 год.

– А в другие годы, вернее, в другие миги истории? Когда именно поэзия становится духовной доминантой культуры?

– Попробую ответить от обратного. А когда поэзия НЕ СТАНОВИТСЯ доминантой, уступает место другим родам и видам творчества? Каким? Очевиднее всего – суровой прозе. Или – зажигательной драматургии. Ответ: когда опыт народа еще накапливается до устойчивых форм или уже переливается в неотвратимо практичные действенные контуры. Но если эти практичные формы иссякают во взаимостолкновениях, а новый опыт только копится, – дух беспокойный и неугомонный продолжает терзаться, – вот тогда наступает исторический миг поэзии.

Сколько копился опыт новой России, приживленной к старой грозной Московии, пока дух держался и обнадеживался Пушкиным? А трагическое переглядывание Блока, Маяковского и Есенина в миг обрыва всех старых связей и катастрофического «обнуления» всех вековых ценностей? А миг первого шатания победоносной Советской державы в середине ХХ века?

Может, и нынешнее очередное «обнуление» – миг поворота? «Поэт в России – больше, чем поэт…» Для этого все остальное должно оказаться меньше. Уменьшается все: обкусанная территория, обглоданная память, обманчивые амбиции, обложенная матюгами языковая крепость… Но молодые таланты во всех краях территории вслушиваются в память, испытывают язык на крепость – исповедуются в стихах.

– Почему же появилась в «нулевые» годы нового века общественная необходимость возрождения, казалось бы, забытого альманаха, исчезнувшего на 15 лет в «бездуховные» для России годы?

– «Бездуховные годы» – вовсе не «нулевые» в смысле духовных поисков. Просто эти поиски отхлынули от «общественно необходимых» форм, перекинувших энергию масс в другие русла. В публично объявленную гласность, в горячку немедленного успеха, в чесотку саморекламы, в толкотню у линотипа, в интернетский экстаз… Остается ли поэзия и литература в целом магической скрепой нашей нации или определение академика Лихачева («Мы – нация литературы») устаревает? Не знаю… Я хочу, чтобы оно не устарело, но развитие литературы непредсказуемо. Какова сегодняшняя ситуация? Великие поэты, выстрадавшие прошедшую эпоху, ушли в однотомники, в хрестоматии, в собрания сочинений. Чтение сдвинулось с площадей в интеллигентские кухни, а потом и вовсе капитулировало перед прикольной развлекаловкой, шутовским балдежем в стихах. Все – по ритму русской истории: из крайности в крайность.

Новые, на глазах выросшие поколения – вовсе не «окончательно потеряны», они оглядываются в поисках великих идей, отворачиваются от «химер», растоптанных при выходе масс из безгласности в гласность, ищут, во что поверить, укрываются в пушкинско-тютчевско-заболоцкую потаенность, тянутся друг к другу: поделиться тревогой… Самое время для света «Дней поэзии» в этих сумерках – то ли предзакатных, то ли предрассветных.

– Поэзия останется духовной доминантой страны?

– Поэзия – часть литературы. Иногда часть громокипящая, иногда потаенная. В зависимости от того, кто самоутверждается на авансцене ярмарки, а кто пятится от этого тщеславия в укром души. История страны, история народа, история культуры неизбежно проходит такие стадии. Тем неизбежнее, что страна – по-прежнему непредсказуемо огромна, народ непредсказуемо талантлив, а культура непредсказуемо обновляется, справляясь с судьбой. Можно сказать, что нация совершенствуется.

– С «Днем поэзии» связано множество специальных премий (Международная Лермонтовская премия в области литературы, Петербургские премии «На встречу дня!» имени Бориса Корнилова и «Молодой Петербург», региональная премия «Югра» и т.д.). Литературным фондом «Дорога жизни» учреждены также специальный общественный орден и медаль «Русская звезда» имени Федора Ивановича Тютчева…

– «Поэт всесилен, как стихия, не властен лишь в себе самом…» Простите, Тютчев не дает покоя… И орден его имени получился весьма импозантным, и премии успешно подогревают внимание к альманаху… Проект популяризации русской поэзии действительно «работает».

– Альманах бесплатно рассылается по учебным заведениям и библиотекам России. Во всех сборниках отводится немало места под поэзию молодых, а в номере за 2010 год были напечатаны 30 студентов Литературного института имени Горького. Может ли альманах стать «маткой» в деле возрождения социальной значимости российской поэзии?

– Может и маткой, может и дядькой, может и батькой родным. Будем готовы ко всему.

.

Беседовал Владимир Хохлев

https://www.ng.ru/person/2013-04-25/2_anninsky.html