Испачкался в слякотной стуже,
Изранился в сонме огней,
Вой, что был всё глуше и глуше,
Что с болью закладывал уши,
Теперь любых криков сильней.
В зрачках блестит стан лагерей,
И нет от них, проклятых, тени,
Нет спасу от острых когтей.
Пусть сдохнут в своей мирской лени,
Пусть рухнут цементные стены,
Ссыпаясь на сотни частей.
Прокрасться к бесцветным палаткам,
Войти в человеческий кров,
Кровь может быть горькой и сладкой,
Как можно смотреть лишь украдкой,
Когда голод к битве готов?
Чем ближе, тем запах паршивей,
Глаза теребит мрак плешивый,
Но слышится лай псов визгливый,
Кобылы с расчёсанной гривой,
И копоть скользит от костров.
Месть, бросившим дохнуть от гари!
Месть, тем, кто спалил отчий лес!
Смерть всей человеческой твари,
Что губит, что дышит, что ест.
Бежать! Вот сейчас, пока заняты дичью,
Пока тёмные кроны не тронул рассвет.
Мяса! Крови! Пусть страх носит много обличий,
Пусть их табор завален оградой кирпичной,
Но укрытие пробьёт костяной рикошет.
Треск! Не ветка, не камень, не сучья, не листья,
Это хрупкая кость и стальные клыки.
Ты хитёр, человек, но то воля не лисья,
Чёрный дьявол несёт в черепушку мозги.
Поздно! Лапа застряла в смердящем капкане,
Хлещет стылая кровь, разливаясь рекой,
Яд крепчает, мертвеет в растерзанной ране,
Слышны ружья и копья в терновом тумане,
Дышит смерть, растекаясь свирепой волной.
Автор публикации
