Эмигрантка

Немецкая фрау Штиль, на самом деле русская гражданка Марина Ивановна Латникова возвращалась, на самом деле просто в очередной — может быть, в последний — раз летела в Россию. На трехкомнатную квартиру на Васильевском – единственный якорь, связывающий ее с родной землей – нашлись покупатели.
Фрау Штиль готовилась к встрече с агентом, к исполнению обязательных в подобных случаях юридических формальностей и к пачке денег, на которые она наконец-то купит во Франкфурте-на-Майне собственное жилье.
Неужели темная полоса жизни закончилась?
Фрау Штиль подозвала стюардессу и попросила еще вина. Красного. Вполне даже по эйрбасовским меркам неплохого. Откинувшись на спинку откинутого кресла, маленькими глотками опустошая принесенный бокал, прислушиваясь к мерно работающему двигателю, она лениво глядела в иллюминатор.
Облака, облака… Где-то под ними уже Россия. Фрау Штиль бросила взгляд на бортовой таймер. «Да, границу уже пересекли».

После смерти законного мужа Марина Ивановна с дочкой оказались «вообще не при делах». Перестройка, обнуление вкладов, взлет цен… А жить на что-то надо. Пришлось идти на рынок, торговать рыбой. Это со статусом полковничьей вдовы… Но ничего — обвыклась, торговала, как могла, научилась приворовывать…
А там и смутные времена прошли.
Россия рванулась в бизнес, но Латниковы в этом направлении перспектив для себя не просматривали. Дочка после кулька, на самом деле Института культуры им. Н.К. Крупской, попыталась пробиться на телевидение. Года три крушила лбом стену – стена оказалась крепче девичьего лба. Использовать в борьбе другие части юного тела дочка была не готова.
Когда интернет предоставил возможность знакомиться с холостыми иностранцами, Марина Ивановна решилась на второе замужество. Выходить за нищего русского не имело смысла. А вот «бомбануть фрица»… Тем более, чуть-чуть зная немецкий язык… Претендент нашелся быстро. Старшая Латникова, поручив младшую соседке по лестничной площадке, рванула в Мюнхен.
С регистрацией законного брака Марина Ивановна превратилась во фрау Штиль. Как человек творческий — Марина имела литературные способности и пробовала писать – в смене фамилии она увидела некий знак. Латникова – это латы, битва, борьба за выживание. Штиль – это штиль, покой и тихая старость в сытой Европе.
Реализация второго пункта плана — спасение дочери — немного отодвинулась из-за невероятной жадности герра Штиля. Расходы фрау Штиль контролировались до цента. Но эту преграду — спасибо твердому характеру — Марине Ивановне удалось преодолеть. И она выдала-таки дочку за начинающего, очень перспективного лингвиста. Через год родился «бебик», еще через год фрау Штиль развелась с жадным мужем, оставила себе немецкую фамилию и переехала жить к дочке. А еще через год, уже дочка поссорилась с супругом и тоже стала свободной.
К той семейной ссоре Марина Ивановна приложила руку, после чего не разойтись было невозможно. Молодая хозяйка готовила ужин, когда подвыпившая золовка бросила ей прямо в лицо: «Русская свинья, тебя сюда никто не звал». Оскорбленная попыталась вытолкать обидчицу с кухни, а та возьми и дай своей невестке пощечину. Фрау Штиль предотвратила драку и настояла на медицинской фиксации факта физического насилия. А на следующий день твердо настояла на подаче иска в суд. Вернувшийся из командировки глава семьи был ошеломлен и заявил жене: «Русская, живя в Германии, не может подать в суд на немку. Это против всех наших традиций. Меня не поймут — ни соседи, ни друзья — если я не подам на развод». И подал.
Молодых официально развели, но через год они вновь сошлись. Любовь оказалась сильнее традиций. По немецким законам, если муж восстанавливает супружеские отношения, он обязан вернуть государству все социальные выплаты, которые получала его жена, будучи в разводе. Сумма возврата оказалась совсем не маленькой и незаконные супруги решили брак не восстанавливать.
Была и другая проблема. После того, как Латниковы с «бебиком» съехали с жилплощади мужа, отца и зятя, они обитали на жилплощади социальной. В неполной семье воспитывался рожденный в Германии человек, а немецкое государство о своих гражданах заботится. Внимательные соседи — в Германии соседи очень внимательны друг к другу — могли засечь, что бывший супруг посещает бывшую супругу и даже остается на ночь в государственной квартире. Не только засечь, но и сообщить об этом в соответствующие органы. В этом случае молодой русской грозили громкое выселение и огромный штраф «за обман государства»… И, может быть, лишение материнских прав, с передачей «бебика» под опеку социальных служб. Или законному отцу.
Обдумав ситуацию, чувствуя за собой некую вину за развал семьи, фрау Штиль решилась на продажу питерской квартиры, арендаторы которой приносили хоть и небольшой, но ежемесячный доход. Чтобы на вырученные от продажи деньги купить на немецкой земле свое собственное жильё, и по мере сил обеспечить общение родных ей людей.

— Наш самолет начинает снижение. Прошу пассажиров лайнера прекратить перемещение по салону, занять свои места и пристегнуть ремни безопасности. Время посадки 20-15. Температура в Санкт-Петербурге 15 градусов тепла.
Сообщение командира корабля вывело фрау Штиль из задумчивости. Она огляделась, привычно щелкнула замком ремня безопасности и извлекла из сумочки косметичку. Возвращая бокал, сказала бортпроводнице на немецком — теперь язык она знала уже достаточно хорошо:
— А в Германии теплее.
— Да, мадам, – ответила та любезно, но по-русски.
Взлетной, то есть посадочной полосы, шасси Эйрбаса коснулись очень мягко. Небольшой толчок и фрау Штиль ощутила под собой твердую землю. Родную бугристую землю. На глаза навернулись незаметные слезы. Марина Ивановна не дала им воли. Уголком носового платка промокнула накрашенные глаза.
Посадка, выход из самолета, переезд в автобусе к зданию аэропорта, несколько затяжек облегчённым Данхиллом перед стеклянной дверью, прошли в штатном режиме. Неприятности начались у стойки паспортного контроля. Паспорт фрау Штиль, за пуленепробиваемым стеклом в руках у пограничницы-лейтенанта задержался на большее, чем обычно, время. Фрау Штиль поправила прическу, открыла и закрыла сумочку, развернула перстень на пальце рубином наружу, включила мобильный телефон, но документ с положенной оранжевой печатью к ней в руки так и не вернулся.
— Простите… – фрау Штиль пригнулась к щели между стеклом и узкой деревянной столешницей стойки.
— Марина Ивановна… — пограничница оторвала взгляд от монитора компьютера. – Еще минуту.
— Какие-то проблемы? – поинтересовалась фрау Штиль по-европейски.
Ответа не последовало. За спиной пограничницы-лейтенанта открылась дверь, в кабинку вошел пограничник-капитан. Женщина передала мужчине паспорт фрау Штиль, ткнула пальцем в монитор. Пограничник-капитан понятливо кивнул, взглянул на подозрительную гостью города и движением руки предложил пройти с ним. Фрау Штиль хотела было обратиться за разъяснениями к женщине, но мужчина быстро покинул кабинку и оказался рядом с нарушительницей.
— Пройдемте.
— Я не понимаю, — фрау Штиль засеменила за капитаном.
В белом кабинете кроме стола, двух стульев и американских жалюзи на окне ничего не было.
— Присядьте.
Капитан усадил фрау Штиль на стул, вышел и закрыл дверь на ключ.
«Приехала на родину» пронеслось в голове дезориентированной женщины. Следом в голову лихорадочно рванули мысли о самых ярких событиях авиа перелёта. «Неужели наркоту подбросили?» Фрау Штиль почему-то вспомнился молодой человек в кожаной косухе, с которым она нечаянно столкнулась в аэропорту Гамбурга, на самом деле Франкфурта-на-Майне. Ладони вспотели. Фрау Штиль одернула юбку на коленях и захотела встать со стула. Обернулась. В этот момент, ключ в замочной скважине ожил, дверь распахнулась. В кабинет вошли уже знакомый фрау Штиль капитан и еще один мужчина в форме пограничника в звании майора. Майор присел напротив задержанной, капитан остановился у жалюзи.
— Гражданка Латникова Марина Ивановна?
Фрау Штиль узнала в руках майора свой паспорт.
— Да… то есть, была Латниковой. Сейчас — Марина Штиль! – фрау Штиль гордо вскинула голову.
— Почему была? Это ваш паспорт?
— Да, мой, — женщина насторожилась.
— Здесь написано Латникова Марина Ивановна.
— Ну, правильно, я получала его в России, еще до замужества. Я не понимаю, в чем проблема.
— Гражданка Латникова, в паспорте нет штампа о браке. Откуда мы можем знать, замужем вы или нет.
— Так это же заграничный паспорт, а штамп о браке ставят в общегражданском!
Фрау Штиль быстро отыскала в сумочке документ и положила его на пустой стол. Интереса майора второй паспорт не вызвал.
— На паспортный контроль вы предъявили этот. – Пограничник тряхнул рукой с первым паспортом. — В нём, выписанном на имя Латниковой Марины Ивановны, вклеена виза на имя Марины Штиль. — Взгляд пограничника профессионально упёрся в лицо задержанной и застыл.
— А-а, это, — фрау Штиль облегченно вздохнула, — а я-то думала.
Женщина немного расслабилась, вскинула ногу на ногу и даже захотела закурить… Огляделась, и не найдя в окне форточки, передумала.
— Вы меня, честное слово, чуть до инфаркта не довели. Я уже, черт знает что, стала думать… Что я тут с какой-нибудь контрабандой попалась.
— Вы слово «контрабанда» сейчас зачем сказали? – взгляд майора стал совсем остекленевшим, колючим. – Для адреналина? Вы забыли, где вы находитесь? И почему вы тут находитесь?
— Да нет, я просто… – Фрау Штиль заставила себя сосредоточиться, поняла, что у майора напрочь отсутствует чувство юмора. — Извините. Вы напрасно беспокоитесь. С этим самым паспортом и с такими вот визами я пересекла границу России уже сто пятьдесят пять раз. Вы посмотрите, там все штампы… Вы же, наверное, их и ставили. Раньше меня никто…
— А, причём здесь «раньше»? Мы с вами разбираемся в настоящем времени. В котором, я держу в руках паспорт на одно имя, а на визе, в него вклеенном, стоит другое. И что будем делать? Возвращаться в самолет и лететь обратно?
Майору стало жарко. Он смахнул несколько капелек пота со лба. И с виска.
К немецкой фрау, на самом деле обычной русской женщине, тоже подступила духота. И волна раздражения на последние слова несгибаемого пограничника.
— Как это, то есть, обратно?
— Да, очень просто. Вы же хотите остаться на свободе? И штраф огромный платить не желаете? – майор постучал корешком паспорта по столу.
Марине Ивановне стало совсем неуютно. Даже дурно. Виски сжало обручем. «Денег ему, что ли сунуть?» В кошельке испуганной нарушительницы лежала тысяча евро. Под широкой бретелькой лифчика, по старой русской традиции, в потайном кармашке — еще тысяча, свернутая трубочкой. И на банковской карте – около пяти сотен. «Ну, и сколько ты хочешь?» Злой взгляд Латниковой был готов расплющить раскрасневшийся нос майора до основания. Чуткий к нарушителям государственной границы нос пограничника даже не дрогнул.
— Ну что, протокол пишем? — Майор кивнул молчащему подчиненному. — Давай, капитан, тут уже сам… Я пошел.
— Подождите. — Взгляд Марины Ивановны помягчел и тоже перекинулся на второго стража рубежей родины. — Сыночки, я ведь пожилой человек… я не могу летать туда-сюда. Как же так? Столько раз я приезжала — и было все нормально. Пропустите меня, пожалуйста. Я может быть, в последний раз в России побуду… А умирать уж, там, наверное, придется — на этой неметчине ненавистной.
Латникова мгновенно вспомнила, как отмазывалась от надоедливых, рыночных ментов, у своего рыбного прилавка.
– Хотите я вам шоколаду? У меня в чемодане — настоящий! Бельгийский! Ну, земляки, я же ни какая-то там заграничная. Своя. Вот она вся. — Марина Ивановна двумя руками хлопнула себя по бедрам. – Русская! Хотите, барыню вам спляшу? Ну, пропустите.
Офицеры переглянулись.
— Значит, так фрау, как вас там, Штиль…
— Да не Штиль – Латникова Мари…
— Слушайте внимательно и не перебивайте. На территорию Российской федерации мы вас пропускаем на 72 часа. То есть, на трое суток. У нас в компьютере все ваши данные есть. Значит, если вы этот срок просрочите — майор так и сказал «срок просрочите» — вы будете подвергнуты процедуре насильственной репатриации.
— Трое суток?!
— Вопросы есть?
— Но, трое суток… Я же ничего не успею.
— Вопросов нет. Товарищ капитан проштампуйте этот документ. – Майор встал и передал паспорт подчиненному. – Всего доброго, – пожелал он обескураженной Марине Ивановне, глядя в каменный пол.

Всю дорогу до метро на автобусе, в вагоне метро, и шагая к отелю, на самом деле к бывшей советской гостинице, перестроенной в гостиницу из общежития коридорного типа, Латникова боролась с подступающим к горлу комком. В номере разрыдалась. От всей души, навзрыд. Чего угодно, обстрелянная жизнью со всех сторон, она могла ждать от поездки, но только не такого оборота. Марина Ивановна не знала, что теперь делать и как быть.
Прийти в свою квартиру и распорядиться кое-какими своими вещами она не могла – в квартире жили арендаторы, чужие люди. Сделка с недвижимостью срывалась – она была назначена на более позднее время. Желание нести в одно уважаемое питерское издательство рукопись последней повести о счастливой жизни успешных русских за рубежом — после случившегося — пропало. Звонить подругам и сообщать о своем приезде, на самом деле отъезде обратно уже через трое суток, не было никаких сил. Напиться с горя и от тоски гражданка Латникова тоже не могла – не те года.
Поплакав вдоволь, Марина Ивановна просидела в продавленном кресле, тупо уставившись в рассохшийся паркет почти до утра. Не воспоминания неудавшейся жизни мучили её сознание, не отчаяние терзало душу, не жалость к себе самой, и такой же несчастной дочке, сжимала сердце.
Внутри фрау Штиль, на самом деле Марины Ивановны Латниковой, образовалась пустота. Ей больше ничего не хотелось. Ни хорошего, ни плохого. Если бы в эту ночь она умерла от сердечного приступа — не позвав никого на помощь — в последнюю минуту жизни она бы не сотворила ничего выразительного, запоминающегося. Даже того эффектного жеста, подводящего черту земного бытия человека, о котором она думала так часто.
Утром Марина Ивановна заснула и проспала почти сутки — до следующего утра. Открыла глаза и поняла, что половина, отведенного ей в России срока, уже прожита. Нехотя привела себя в порядок и вышла на улицу. В знаменитой билетной кассе на канале Грибоедова фрау Штиль обменяла обратный билет и пошла по Невскому проспекту просто так — без цели.
На Аничковом мосту говорливый юноша зазывал на речную прогулку по рекам и каналам Санкт-Петербурга. Марина Ивановна подумала: «А почему бы и не…», заплатила четыреста рублей и устроилась на дубовой лавке небольшого катера. Катер отчалил, так и не дождавшись других желающих «прогуляться». Экскурсовод рассказывала про дворцы, набережные и парки Санкт-Петербурга только для фрау Штиль.
Марина Ивановна слушала, смотрела, переспрашивала и не понимала – была не способна понять — как она могла уехать в Германию из этого, самого прекрасного в мире, и в то же время самого безжалостного к ней, города.