Дорога
Современные гатжеты в очень многих случаях жизнь, конечно же, облегчают. Делают проще. Взять, например, навигатор. До его появления автомобилисту было ох как не просто – приходилось ориентироваться в дороге, что называется, на пальцах. Особенно в тех местах, где дорожные указатели и знаки отсутствуют. Сейчас же – «поверните налево», «через сто метров вы прибудете…» и так далее. Очень удобно, в общем.
И, что самое удивительное, мы настолько привыкли к электронному собеседнику-подсказчику, что доверяем ему безоговорочно. А зря. Потому что, как оказалось, в нашей стране еще очень много мест, дорог и перекрестков, до которых составители карт для навигатора пока не добрались. Убедился я в этом на днях, то есть, в прошедшие новогодние праздники…
Мою деревню зовут Скачки. Не знаю почему, ведь степями там и не пахнет, сплошной лес вокруг. От райцентра селение располагается далеко, как местные говорят – «на отшибе». Может быть, поэтому в Скачках и привычный самым древним старожилам уклад сохранился, и народ по большому счёту цивилизацией не избалован, и молодежь почти не уезжает. Хотя, возможно, происходит это по той причине, что автобусы туда не ходят – далеко больно. Да и незачем. Ведь порожняком гонять, считай, за те самые тридевять земель мало кому захочется.
Но мне вот захотелось. Дело в том, что у меня в Скачках дом. В котором последний раз я лет сорок назад бывал… Пока бабушка была жива. Потом, когда её не стало, мне ездить туда не хотелось. Но мама настаивала, просила – мол, давай хотя бы на могилку посмотрим, да дом проверим. В общем, так и делали – сразу на местное кладбище ехали и потом – к бабушкиному домику. Впрочем, я из машины не выходил даже, в эти минуты невероятная тоска за душу брала, поэтому, пока мама ходила, просто сидел и курил, о своём детстве вспоминая.
А когда и мама ушла, про то, что какие-то Скачки на планете есть, я совсем забыл. И не вспомнил бы! Если бы случайно, разбирая в канун Нового года старые документы и бумаги, чтобы выкинуть, не наткнулся на справку из Скачковского сельсовета о том, что бабушкин дом с такого-то числа такого-то года на моё имя переписан. Ну а что, других наследников, кроме меня, нет вроде, поэтому своему открытию я приятно удивился и воспринял его как новогодний подарок откуда-то с неба. Само собой, в первых числах января решил в Скачки съездить – посмотреть что там и как, да и не снесли ли бабушкин домик вообще.
И вот, в третий день наступившего года, когда голова от поздравлений более-менее проветрилась, я отправился в путь. Дорогу помнил приблизительно – первая её половина пролегала по трассе, и заблудиться не получилось бы при всем желании. Но вот после поворота с оживленной магистрали – как в страшных фильмах говорят – «в никуда», стало не по себе. Подумалось, мол, ощущение это от того, что изменилось всё вокруг – деревья выросли, в своих ветках заброшенные колхозные коровники спрятав; дороги разбились, непроезжими стали; и людей, конечно же, поубавилось – пустота вокруг. Тем не менее, навигатор мне периодически подтверждал правильность движения по выбранному маршруту.
Часа через два после поворота, когда положенные до деревни Скачки шестьдесят километров я уже давно проехать бы должен, появилось некоторое волнение – уж не заблудился ли? Однако в ту же секунду навигатор возвестил:
– Через двести метров на перекрёстке поверните налево. Населённый пункт Скачки после поворота через сто метров…
Слава богу, доехал! Как оказалось, рано радовался… Буквально сразу после поворота в указанную сторону я въехал в камыши! За которыми, между прочим, виднелась зеркальная ледяная гладь озера. То есть, исходя из информации от навигатора, Скачки должны бы находиться где-то на глубине.
Быть такого не может, чтобы моя родная деревня под воду ушла, подумал я, и поехал в противоположную водоёму сторону.
Между тем вечерело. Однако моя врожденная настойчивость, замешанная на упорстве, не позволяла мне развернуться домой. Впрочем, примерно через полчаса впереди я увидел какое-то поселение, состоящее из срубовых домишек, от крыш которых вился приглашающий погреться дымок. Какие-либо опознавательные знаки и таблички с названием отсутствовали. Естественно, решил спросить искомую дорогу в первом же на вид жилом доме.
История про участкового
Остановился за хлипким на вид забором из штакетника, вышел из подуставшего от заснеженных дорог автомобиля и, пройдя во двор, постучался в дверь из толстых досок. Через минуту появилась бабуля лет семидесяти.
– Хто здесь? – Посмотрела на меня внимательно. – Вам кого?
– Вы извините меня, пожалуйста, – говорю, пританцовывая от морозца, – я, наверное, заблудился…
– Быват… – Вздохнула бабушка и распахнула дверь. – Заходи тады, погрешься немного.
Дом начинался с сеней, в которых температура от уличной отличалась мало. Зато потом, уже в прихожей, было так душевно натоплено, что тепло буквально само впитывалось каждой порой замерзшего организма.
– Проходи, проходи, не топчись, мил человек, гостем будешь. – При этом бабуля скинула наброшенный на плечи свой пуховый платок и пристроила его на спинке деревянного стула, приставленного к круглому столу, занимавшему центр единственной комнаты. Сама она присела на второй стул и снова вздохнула:
– Ехал-то куды?
– В Скачки свои родные, в которых сто лет уже не был. Вот, узнал на днях, что дом мне там по наследству достался, теперь, наверное, часто туда ездить стану. А сейчас, видно, с дороги сбился…
– Нет, не сбился, Скачки твои дальше будут. У нас, здеся, новую дорогу проложили, которая твою деревню с нашими Ключами соединила. А та, старая дорога, затопла давно, озеро на ней теперича. Да ты не стой, в ногах-то правды нет, чаем сейчас поить буду…
Второй раз просить меня было не надо, и я с удовольствием вытянул ноги в сторону маленькой кухоньки, в углу которой расположилась дровяная печь, щедро делившаяся жаром, стелящимся по полу.
Домик оказался самым что ни на есть деревенским – приёмник «Океан» на столе со швейной машинкой был заботливо прикрыт кружевной салфеткой, в правом углу под потолком висела икона с зажжённой перед ней свечой, прямо под ней – черно-белый фотографический портрет улыбающегося пожилого мужчины, который весело смотрел из-под кустистых бровей.
– Энто супружник мой, Василий Иванович, – бабушка поставила на стол передо мной огромный бокал с дымящимся чаем, от которого исходил аромат ромашки и зверобоя, – Полтора месяца, считай, как помер. Всё тоскую вот по нему… Хотя, если честно, чудится, что и не ушёл он никуда, здеся, со мной остался.
Я решил, что будет уместно выразить свои соболезнования:
– Сочувствую вам. Видно, хороший мужик был…
– Да, хороший. Только вот выпить любил. Как без этого?! Но работящий был, то есть, не во вред выпивал-то. Одно плохо: проводить его толком, как полагается, участковый, скотина, так и не дал.
– Как так?
– У нас в деревне сельпо тока по понедельникам работает, а спиртного там отродясь не водилось – не доезжало оно до нас. Поэтому, считай, каждый здеся свои, домашние напитки делает. Так вот, старый участковый на пенсию ушёл, молодого из района прислали. Вот он и задумал самогоноварение в деревне победить. Штрафует, окаянный, почём зря. Чуть что, бежит с протоколом, изверг! Но ничего, после того случая, который я ему устроила, уже неделю на людях не появляется – стыдно, можа.
– Какого случая? – Спрашиваю.
Бабушка почему-то хитро так, помолодев лицом, улыбнулась:
– Ты чай-то пей, а то остынет. Ладно, расскажу сейчас, – на второй стул напротив меня села, скатерку морщинистыми руками разгладила, – Аккурат перед сорока днями это произошло…
…У нас ведь как? Все, получается, знают, что кто-то питьё изготавливать собирается, не утаишь ничего, одним миром живём-то. Вот новый участковый и решил меня изловить, так сказать, с поличным. А я ишо накануне всех знакомых и соседей на помин пригласила. И вот только надумала мужнин аппарат наладить, как вдруг в окно случайно увидела, что милиционер в соседский сарай крадётся, засаду на меня, стало быть, делать. Ну, думаю, голубчик, проучу я тебя сейчас. Для виду час провозилась, затем бутыль пятилитровую взяла полную, оделась и на улицу, в огород пошла. А тут он, как чёрт из табакерки, из сарая выпрыгивает!
– Попалась ты, – говорит, – баба Нюра! С поличным я тебя взял! – А сам-то радуется, сил нет. – Неси бутыль в дом обратно, протокол составлять будем.
А я ему:
– Сынок, дык, вроде я и не нарушила ничего…
– Разберёмся!
В избу-то зашли, он сразу в комнату вместе с бутылью той пошёл.
– Неси стакан, баб Нюр, будем следственный эксперимент делать – что у тебя здесь за жидкость находится.
– Можа, – говорю, – не надо, не по-людски это как-то…
– Давай, давай, – настаивает, – закон-то для всех писан, неча, мол, нарушать – за содеянное отвечать надобно.
– Дык, не содеяла я ничего.
– Наливай, бабка, вот сейчас и проверим!
Ну а я чего, если просит, налила ему цельный стакан, конечно, мол, пей, не подавись тока.
Два первых глотка он, считай, залпом выпил, затем тяжелее пошло. Глаза вытаращил, на бутыль с мутной жидкостью смотрит, не поймёт ничего.
– Ты чего это налила туда, старая? – спрашивает.
А я ему как есть, так и говорю:
– Милай мой, вода это мыльная. У нас, у стариков, ведь принято так – если кто-то из родных помер, так ту воду, которой покойника обмывали, нужно собрать и сорок дней рядом с домом хранить…
Вот в эту секунду его и вывернуло наизнанку как варежку. Из дома как оглашенный выбежал, только пятки сверкали! Вот с того момента, как кажется, и дед мой на фотографии улыбаться стал. Смотрит, наверное, с неба-то, и вместе со мной смеётся. Как раз с тех пор участкового нашего в деревне никто не видел, дома, говорят, сидит, рот полощет…
Когда я отсмеялся рассказанной бабушкой истории, отогрелся, решил дальше, по подсказанному ей маршруту отправится, чтобы до ночи успеть в Скачки свои. Уже на пороге поблагодарил пожилую женщину:
– Спасибо вам за такой приём хороший, за чай – тоже спасибо. У меня бабушки-то уже давно нет и благодаря вам снова как в детство вернулся.
– А ты почаще приезжай. – Смотрю, слезу смахнула, – Теперь-то по дороге тебе будет. Мне ведь и не надо уже ничего, так, поговорить тока. Ведь одна-одинёшенька я осталась на всём белом свете. – И посмотрела так внимательно, с надеждой. – Приедешь?
– Обязательно, баб Нюр, теперь обязательно ещё приеду…
История про первую любовь
Сел за руль, и на сердце отчего-то так легко стало, словно близкого человека, которого очень давно не видел, встретил. Живые они здесь все какие-то, городом и придуманными обстоятельствами не замороженные. Родные что ли. Именно в этот момент я впервые подумал, что совсем не зря в путь отправился – из-за этого душа, как показалось, оттаяла.
По дороге воспоминания нахлынули.
Не поверите, но первое предложение руки и сердца я сделал сорок четыре года назад. То есть, в шестилетнем возрасте. Произошло это именно в Скачках. Как сейчас помню – лето, запахи подсолнуховые, птицы разговорчивые. Что это за время чудесное, когда любовь буквально во всём тебя окружающем живёт, всё ей пропитано.
Та девочка, которую Наташей звали, тоже к своим родственникам в деревню на лето приезжала. Она первая из всех детей на улице подошла ко мне и предложила надкусанное яблоко.
– Вот, это тебе, – говорит. – С приездом!
Наша деревня всегда тихой была, спокойной. Конечно, не особо крикливые посиделки с пивом местных мужиков за игрой в домино тоже случались, но их присутствие умиротворяло и внушало чувство безопасности. Поэтому в тот август, ближе к сентябрю, когда темнело уже достаточно рано, родители разрешали нам оставаться на улице до восьми и даже до девяти часов вечера.
Ах, сколько тогда было светлячков!
С моей новой подружкой мы десятками набирали их в литровую банку! Затем, ложась на траву и глядя в небо, снимали крышку и отпускали «блестяшек» в звездное небо. И светлячки роем уносились во вселенную. Поднимаясь все выше, они становились кометами, метеорами и планетами… Как же это было здорово!
Но, как и всё и всегда, лето закончилось тоже. Наступил предпоследний день моего предшкольного периода. Вечером Наташка выглядела очень задумчивой. В определенный момент она взяла меня за руку и сказала:
– Похоже, это судьба, Сережа.
– Какая ещё судьба? – Не понял я.
– Ну, как бы это сказать, – моя подружка задумалась, – мы с тобой столько времени провели вместе, столько вечеров на небо смотрели, что теперь и дальше вместе должны быть. Поэтому, по всей видимости, это та самая любовь, про которую в книжках пишут.
Поразмышляв над её словами совсем немного, я согласился:
– Да, так и есть, наверное…
И тут же подумалось о близком расставании на целый год – показалось, что выдержать его я буду не в силах. Поэтому в ту минуту, глядя друг дружке в глаза, мы решили пожениться и, как это бывает у взрослых, начать жить вместе.
Сейчас-то вы улыбаетесь этим моим словам, но для нас тогда все было настолько всерьез, что я даже решил сделать своей избраннице предложение руки и сердца.
Но только после того, как мне разрешит моя мама…
Это случилось утром следующего дня, когда мы шли домой из местного магазина.
– Мамуля, слушай, – помахивая пакетом с початками кукурузы, я пытался подобрать слова, – тут такое дело…
– Случилось что-то? – по всему было видно, что не привычное «мамуля» родительницу насторожило.
– Думаю, да. Ты же знаешь эту соседскую девочку?
Мама не секунду задумалась.
– А-а-а, это та, что с косичками?
– Угу. Так вот, мы с ней светлячков в небо запускали. И, в общем, времени так много вместе провели, что теперь нам расставаться совсем не хочется…
– Замечательно…
– Получается, наша дружба, все эти вечерние встречи, и так далее – всё это зашло слишком далеко. Поэтому…
Мама остановилась и очень серьезно на меня посмотрела.
– Ну, что ты натворил? – спрашивает.
– Почему сразу «натворил»? Ничего я не натворил. Просто мы теперь решили пожениться и вместе жить начать.
У потенциальной свекрови от этой новости сумка из рук выпала.
– Вместе, значит…, – задумалась на минуту. – Если не секрет, где жить планируете?
– Хм, мам, конечно же, у нас.
– Это почему?
– Ну, во-первых, ты готовишь вкусно, во-вторых – не ругаешься по пустякам. И в третьих – после ухода папы у нас как раз спальное место освободилось.
– Получается, вы все уже продумали?
– Да, получается…
– Сынок, а на что же ты семью содержать будешь?
– Ой, мам, мы и здесь все решили: пока в школу ходим – кормить нас там будут. Опять же – ее родители помогут если что…
– А они уже знают о «свадьбе»?
– Нет пока. Но сегодня узнают – она им обязательно расскажет.
– Да уж, сюрприз будет…
Вот так, за разговорами, мы потихонечку до дома дошли.
На лавочке со стороны улицы нас встретила «невеста». С битком набитым небольшим чемоданом из кожзама… Мою маму увидела, покраснела.
– Здравствуйте… – А у самой глаза в землю смотрят.
– Ну, здравствуй… А что в чемодане-то? Неужели жить к нам пришла?
– Да…- еще сильнее покраснела.
– А твои родители в курсе? И, кстати, разве можно без свадьбы-то вместе жить? Все ведь чин по чину должно быть.
Девочка на мою маму посмотрела, вздохнула.
– Это в ваше время так было. У современной молодежи иначе все.
– Это как? – Не поняла мама.
– Они вначале живут, притираются, а потом уже в ЗАГС идут. – Опять вздохнула. – Да и разве распишет нас кто в этом-то возрасте…
– Трудно с тобой спорить в этом, – улыбнулась мама. И уже ко мне: – Ну, кавалер, бери невестин чемодан, пойдемте чай пить.
«Невеста» оставила чемоданчик в коридоре, в комнату прошла, все внимательно осмотрела, бабушку увидела, поздоровалась:
– Здравствуйте! Мне у вас нравится…- говорит. И тут большую фарфоровую куклу, в половину своего роста, заметила: – Ух ты! Красивая какая! Игорёк, неужели это твоя?
– Еще чего! – Отвечаю. – Это кукла старинная – она нам от бабушкиной бабушки досталась. Мама говорит, что дорогая и трогать ее нельзя… – добавил, увидев, что гостья руки к ней протянула.
– Идите чай с печеньями пить, – крикнула мама из кухни.
«Невеста» снова вздохнула, аккуратно, одним пальчиком по белой кукольной руке провела:
– Ну, ничего, значит, просто любоваться на нее станем…
На столе уже стояли четыре чашки, из которых дымком поднимался малиновый аромат.
– Вот, с вареньем. Пейте, пока не остыл. – И уже к бабушке обращаясь. – Вот, мам, новая ячейка общества, можно сказать, на наших глазах сформировалась. Познакомься – это невеста Игорева, Наташей зовут.
Бабушка руками всплеснула:
– Вот тебе раз! Ведь совсем малы ещё!
В эту секунду постучали в дверь.
«Невеста» как бы съежилась, со стула наполовину под стол съехала.
– Это, наверное, мои мама и папа пришли… – шепчет. – За мной. Ох, чего сейчас будет-то…
Из коридора послышалось несколько голосов – разговаривали вроде бы нормально, без повышенных интонаций. Первой на кухне появилась моя мама. Следом заплаканная женщина и мужчина со строгим лицом и растрепанной прической.
Мама сказала:
– Ну вот, Игорь, знакомься: это наши будущие родственники, родители твоей невесты. – И уже к ним обращаясь: – Да вы чего в дверях-то встали? Проходите. Мы как раз чай пить собрались. И заодно перспективы совместной жизни «молодых» обсудить хотели. Заплаканная женщина с укором на девочку посмотрела.
– Доченька, ну разве можно так? А? Вы представляете, – это она уже моей маме рассказывает, – с почты прихожу, глядь, а ее нет! Шифоньер открыт и только вешалки пустые висят. Без ее платьиц. Представляете? – Хлюпнула носом. – Ни дочери, ни ее вещей! Хорошо Гена, – на мужа кивнула, – рядом в колхозном гараже, где отец работает, был, прибежал сразу. Хотели к участковому идти, думали, что украли ее. Мало ли…На улицу выскочили, а там тетя Дуня – соседка через два дома – на лавочке сидит, говорит, видела ее, мол, сама с тяжелым чемоданом к вам пошла. Вот мы и…
– Может, объясните: что здесь происходит-то, – вмешался в разговор Гена.
Мама вздохнула.
– Как бы вам это помягче сказать… – зачем-то прическу поправила. – В общем, они, дети наши, пожениться решили.
В глазах «невестиной» мамы вначале недоумение появилось – на всех за столом по очереди посмотрела – затем улыбка дрогнула.
– Как так – пожениться?..
– Да я и сама, считай, только узнала. Когда из магазина шли мне Игорь эту новость выложил. К дому подошли, а здесь и подружка вот его уже ждет. С чемоданом. Жить, говорит, к вам пришла.
Гена шумно выдохнул.
– Ну, братцы, – затем улыбнулся и снова волосы взъерошил, – ну вы даете. Когда же, дочка, ты нам с мамой об этом сообщить хотела?
«Невеста» глаза от стола оторвала, на родителей посмотрела.
– Лет через пятнадцать…
– В общем, так, – Гена даже встал для важности, – вот через пятнадцать лет и женитесь сколько душе угодно будет. А сейчас… Бери-ка ты свой чемодан и домой пойдем, – и, видя, что сейчас начнутся слезы, добавил: – Нет, встречаться вам никто не запрещает, дружите сколько влезет даже когда в город приедем, так что плакать повода нет.
Моя мама поддержала:
– Да, Игорёк, и в гости на чай можешь свою подругу приглашать. А уж потом, когда повзрослеете, мы к этому разговору снова вернемся. – Затем задумалась на секунду. – Если, конечно, сами захотите…
– Мама! Мамочка! – не выдержал я и на крик сорвался. – А если ей кто-то раньше меня предложение сделает? Я же первым должен быть!
– А она согласится? – Это уже бабушка вмешалась и очень внимательно на «невесту» посмотрела.
Её мама вдруг предложила:
– Игорь, а ты попробуй, вот всё и узнаем…
– Да уж, – добавил несостоявшийся тесть, – по крайней мере, твое предложение уж точно самым первым будет…
Когда я понял – что именно мне сейчас предстоит сделать не на словах, а на деле, испугался! Господи, ведь я даже не знаю – как! И опыта-то нет никакого!
Но видя пять пар глаз, включая «невестины», внимательно меня изучающие, встал со стула, к ней подошел. Она в это время тоже поднялась, платье расправила, смотрит на меня, улыбается, глаза, как угольки в костре, душу греют.
Её ладони в свои взял, тепло почувствовал.
– Наташа, – слова сами откуда-то взялись, – я тебя люблю. И любить всегда буду. Согласна ли ты всю свою жизнь провести со мной?
И глаза напротив слезами наполнились. Счастьем засветились.
– Конечно, согласна, Игорёк. Ведь я тоже тебя люблю…
Наши мамы, смотрю, прослезились, а Гена к окну отвернулся. И так легко и светло на душе стало – она, наверное, засветилась даже, как у тех светлячков.
С тех пор, кстати, мы с Наташей не расставались. Один только раз, на целых два года разлучились, когда я в армии служил, после которой, собственно, как и планировали, спустя ровно пятнадцать лет после моего предложения, мы поженились.
В очередной раз я улыбнулся этим своим мыслям и въехал в Скачки, которые влились в мою душу какими-то новыми, а, может быть, давно забытыми эмоциями…
История про возвращение
Бабушкин дом я узнал сразу. Только в этот раз выглядел он одиноким. Забытым и брошенным. Издалека почувствовалось, что уже давно там никого нет, жизнь отсутствует. Двор, конечно же, от снега был нечищеный, сугроб прямо к входной двери привалился. Поэтому машину оставил прямо на улице. Честно говоря, в первые минуты показалось, что в Скачках вообще никого нет – ни в одном доме оконца не горели. Только потом, когда к дому подошел и вокруг оглянулся, увидел, что почти ото всех крыш дымок вверх поднимается. Значит, живёт деревня! Значит, люди есть. Не смотря ни на что… А они здесь славные, душой прямые. Подумалось, что, может быть, кого из старых знакомых увидеть получится. Решил, что в любом случае уж на одну ночь здесь точно останусь.
На двери амбарный замок висел. Однако, что-то вспомнив, словно на автомате, провел рукой над косяком, ключ, привязанный к верёвочке, нащупал. Как ни странно, замок открылся без осложнений. И даже свет был! – выключатель сработал с первого же раза.
Зашел внутрь, сел у окошка за стол, за которым бабушка время проводила, нас с мамой в гости ожидая, и задумался – чего дальше-то делать.
В глаза фотография маминого старшего брата – дяди Феди – бросилась: он ведь у нас вначале пропавшим без вести числился, а уже потом, в сорок пятом, к концу войны – погибшим. Домой он пришёл в 1947-м. Правда, впоследствии с ним целая история приключилась, которую я в романе «Пропавший без вести» изложил. Однако день его возвращения, бабушкой – его мамой – миллион раз пересказанный, буквально перед глазами стоит. Как будто сам тогда рядом с ней стоял…
…Утренний августовский воздух – его свежесть и аромат – проникал во все клеточки организма, напитывал удивительной легкостью, беззаботностью и счастьем. Да, именно счастьем.
Счастьем от возвращения.
Федор не был дома шесть лет. И теперь возвращался к маме, батьке, братишкам и двум сестренкам, которые, когда уходил на войну, не понимали ещё – чего это мамка в голос плачет. Как будто прощается. Теперь, наверное, думают, что погиб. Ведь других вариантов-то мало… Вот радости будет!
…И ноги сами танцевального кренделя выписали. Ах, как же хорошо здесь, дома! Федор остановился на обочине пыльной дороги, снял надоевшие за два дня в вагоне солдатские сапоги. Портянки аккуратно сложил квадратом и в мешок заплечный сложил. Босыми ногами на траву росистую встал. Воздухом затянулся во все легкие, чтобы запахи вспомнить, и улыбнулся про себя: вот они, просторы родные, поля душистые, хлебами и молоком ранним пахнущие. Домой иду…
Но все равно черная точечка во всей этой радости была – как там объяснить, что спустя два года после войны вернулся? Раньше-то где был, и не писал почему? И самое главное – почему солдат без медалей и не в форме возвращается… Ничего, разъяснит всё. Всё наладится. Ведь там родные, они поймут…
На фоне восходящего солнца вдалеке от районной дороги, с которой свернул в сторону своей деревни, Федор увидел пыль дымкой – едет кто-то. Ну и хорошо, авось подвезет, ведь идти-то еще километров семь осталось. Минут через пять лошадку с телегой, на которой мужик головой кивает в дреме, увидел.
– Доброго здоровьица, мил человек, – метров за десять крикнул Федор.
Мужичок встрепенулся и с вожжами завозился.
– А ну, тпрууу, – гаркнул. Остановился. Посмотрел с прищуром: – И тебе не хворать. Куда путь держишь?
– В Скачки иду. Домой.
– Домоой? – нараспев протянул мужик. – Чёй-то я таких не знаю. Чей будешь-то?
И еще раз внимательно осмотрел, словно мерку снял.
– Весенин я. Федор…
– Ктоо? – и с телеги спрыгнул. Мужик небольшого роста оказался – в плечи Федору. Подошел впритык, снизу в глаза посмотрел, потрепанную фуражку снял и пот со лба вытер.
– Во делаа, – и неожиданно в грудь Федора пальцем тыкнул, – Федька? Ты чё ли?
– Я, кто же еще…- и тут еще одна плёночка из памяти смылась, вспомнил: плотник деревенский. – Дядь Саш, ты ли?
– Ах ты ж бес! Федук! Твоють налево! – запрыгал мужик, ладонями Федора обшлепывая. – Живой!!!
И обнял со всего маху, в грудь уткнулся, захлюпал, приговаривая:
– Бедун ты хренов! Федька! Тебя же считай как три годочка отнесли-то уже…Похоронили…А ты вона, живой! – и слезы по щекам морщинистым размазал.
– Во дела…- уже в телеге, подпрыгивая на дорожных кочках с двумя молочными бидонами, продолжает удивляться дядя Саша, – Как же так-то? Вот Нюрке, матери твоей, счастья будет! Батька-то твой, знаш, наверное, считай через неделю после того, как
извещение о том, что ты без вести пропал, на фронт за тобой поехал – искать вздумал. Искатель одноногий. Ему так и сказали в военкомате – прыгай-ка отсюда, кузнечик подбитый, по добру по здорову. И ведь все равно поехал, хрен лысый. Настырный был.
– Как был?- не понял Федор.
– Не знаш, значит, – вздохнул дядя Саша, – он в отряд саперов-минеров каких что ли, как в финскую, записался. Месяц отвоевал. Подорвался…Нюрка-то после этого, думали, не оклемается – один не вернулся и второй, дурак старый, следом…
– А братья – Лёнька с Колькой – и сестренки мои – как? – пододвинулся поближе к дяде Саше Федор.
– Каак? Живые, чё с ними будет? Райка-то, младшая, староста в школе – умная, сил нет. За Манькой, считай, женихи уже бегают. Ну а братцы твои… Тоже ничего, годится. Ленька в колхозе работает на трахтуре. А Колька пьет, гад. Но ничего, теперь-то ты уж им вместо батьки будешь…
Так потихоньку и рассказал дядя Саша про всех, кого Федор помнил и тех, кого не знал даже, кто родился и кого нет больше. И о себе тоже – почему на фронт без четырех пальцев не взяли и что детей так и не нажил до старости… Но все равно о других мало думалось – хотелось встречу представить: как подбежит к матери, как обнимет, как в плечо ее уткнется, плачущее лицо пряча. Улыбнулся Федор и слезу от предощущения тепла этого вытер.
Вон и речка родная завиднелась на краю редеющего леса – все так же по пригоркам скачет, прыгает. Скачки – так и прозвали за это. Волнением грудь наполнило, дышать трудно стало.
– Дядь Саш, давай-ка я здесь сойду…Пешком хочу к дому вернуться. А ты езжай, мамку подготовь что ли. А то ведь не выдержит… – спрыгнул Федор с телеги и вдаль, на деревню свою смотрит. Застыл словно.
Дядя Саша ногами, как циркач-лошадник, на телегу встал, вожжами хлопнул и закричал, как кавалерист:
– Йёоххо! А ну давай, радимая! Гони, милааяя! – И понесся, только пыль из-под копыт непривычной к таким гонкам лошадки. И уже издалека донеслось: – Просыпайся, деррревня! Герой, твоють налево, возвращается!..
Федор на кочку, травой обросшую, присел, сапоги натянул. Затем из глубины вещмешка расческу на половину беззубую достал, лоску, как мог, на голове навел, встал, отряхнулся. Выдохнул.
Домой иду…
А деревня, дядей Сашей разбуженная, шебуршит уже как муравейник, в домах занавески раздернуты, лица к стеклу прилипшие – смотрят: кто с удивлением, кто с непониманием шума утреннего. А кто-то и во двор выбежал, глазеют. Дом семейный не сразу по улице, а немного дальше – у журавля-колодца – дворов двадцать мимо пройти надо. Оглянулся – а за ним уже люд деревенский: кто в чем был – подштанниках и ночнушках с платком на плечи – идет. Тоже, наверное, радости встречи ждут, приобщаются.
Деревенька никогда большой не была, средней, дворов сто. А сейчас ощущение, что сдулась как бы, скукожилась – новых красок нет, выцвела. Да и люди, которые на улицу вышли – бабьё в основном и дети – однотонными что ли стали. Война всех в один цвет подровняла…
Не узнал бы забора своего, если бы не телега дяди Саши – вон он, очаг родимый, рукой подать. И тут мать увидел… Стоит, как осинка одинокая – собранная уже, только волосы распущенные, по ветру волнами стелятся. Не удержался, крикнул:
– Мама! Мамочка!!! Вернулся я… – последние слова комком в горле встали, всхлипом получились…
И зашевелилось все, картинка с места тронулась.
Первой навстречу сестра Раиса рванулась. Подбежала, быстрее ветра, на грудь бросилась.
– Феденька! Родной наш, живой… – и то ли плачет, то ли смеется.
– Живой! Еще какой живой, сеструха! – обнял ее Федор, к себе притянул. А от волос сестриных и молоком, и хлебом – домом пахнет. И Манька с Колькой тоже подбежали, окружили в объятиях. Ленька, подошел степенно – совсем взрослый стал – руку по-мужски, крепко, пожал:
– Вернулся, брат. – А сам своих слез стесняется, глаза прячет. – Только мы и верили, что придешь. Мамка особенно…
Мама…
В шаге от нее Федор остановился, у самого глаза пеленой затянуты, может, поэтому знакомых черточек мало, не найдет никак, и волосы седые совсем. Моргнул раз, другой. И тут ладони ее на своих щеках почувствовал – опарой пахнут, мягкие, добрые. Ласковые.
– Мамулечка… – и упал перед ней на колени, ноги обнял и все за годы накопленные рыдания из души на волю вырвались, никак остановиться не может. Мама ладонь на голову положила и гладит:
– Ну всё, Феденька, дома уже. Пришел. Живой. – Откуда только силы в ней столько, воли, чтобы держаться. Может, выплакала уже все…Нагнулась, за руки потянула: – Заждались мы тебя. Пойдем домой, сыночек…
…Это был, как оказалось, первый и последний день Федора, который он провел дома после войны.
…С этими мыслями, печь не растапливая, укрывшись своим пальтишком, я, полчаса спустя, спать на единственной полуторной кровати улёгся. Мол, утро вечера мудренее…
Чем всё закончилось
Сразу скажу – финал этой большой истории, по моему мнению, замечательный. Проснувшись утром, первым делом я к соседям пошел. И, к своему удивлению, в двух домах тех, кто меня ещё совсем мальцом помнит, нашёл! Слёз-то сколько было, господи! Вернулся, говорят, наконец, мол, ждали.
В заключение ко всему вышеизложенному хочется добавить, что сейчас, после поездки в Скачки, в меня словно новое дыхание жизни вошло. Я будто бы на мир иначе смотреть начал, с гораздо большей любовью. Думается, что у каждого из нас та самая малая Родина есть, которая, наверняка, кем-то забыта или недооценена. А ведь именно там находится всё наше самое сокровенное, там наши корни, истоки судьбы, сформировавшие фундамент дальнейшей жизни…
Автор публикации
