Похититель беляшей

– А сегодня беляши! Ай, Алёша попляши! – на восточный манер тянул придуманную им самим двустишие – речевку кок Оглоблин.

Это верно – поплясать на камбузе между плитой со шкварчащей сковородой и разделочным столом с вылепливаемыми – формируемыми беляшами приходилось. Но, Оглоблин всегда это делал в удовольствие – легко и радостно вытанцовывал румбу переходя порой и на ча-ча-ча – это когда надо было забежать на лишний шаг сбоку плиты – перевернуть подрумянившиеся снизу беляшики на другую сторону. И сроду не было у кока недовольств по поводу приготовление этого блюда не целый экипаж из двадцати человек, напротив – радость он испытывал от процесса.

Не надо колготиться с двумя гарнирами и горячим в отдельности. И в раздаче – самое, наверное, легкое блюдо: сыпанул ложку салата, беляшей по три штучки в одни ручки – на тарелку, то бишь, и – «отвали моя черешня!».

– Я пять лет в этой компании хожу, – разоткровенничался как-то сытый боцман, – беляши здесь сроду никто не делал.

Оглоблин весело отмахивался: «Делов-то куча!». Тесто завести – правда, такое, чтоб легко и просто из него потом беляши лепились, да фарша накрутить, лука с зеленью не пожалев. А потом только, лепи, да жарь – успевай, разворачивайся: вся недолга.

Восточным то блюдо Оглоблин числил, как и себя – азиатом: «Ты, Рассея моя… Рас…сея… Азиатская сторона!».

Калининградские европейцы, впрочем, азиатскую стряпню принимали на «ура»: «Бомба!.. Балуешь ты нас!» – в общем, все были довольны, все сыты.

Многие, кстати, беляшик – другой уносили с собой – бережно завернув в салфеточку: «Наелся – первого же еще поел». Да – и первое у Оглоблина ели на ужин, вопреки традициям устоявшимся.

А и с добавкой беляшей у Оглоблина сроду проблем не было – десятка полтора сверх меры жарил регулярно – чтоб с запасом, да с пылу, с жару себе перехватить (обязан он пробовать!), да тем, кто на запах до срока заявится («О, беляши сегодня!»), припрётся – это уж обязательно.

В общем, стопроцентный то был хит, и проверенный ужин для кока – никакого внезапного «палева», а это всегда важно!

И какая-то умиротворённая гармония висела на камбузе, когда мерно шкварчала на сковороде очередная партия беляшей (обычно, умещалась их восемь), а кок поспевал формовать партию следующую. Ловко и умело, не спеша, но поспешая отщипал от большого куска теста столько комков, сколько разделочный стол позволял, остатки майнал опять в здоровенную кастрюлю. Комки те двумя руками приминал поочерёдно – чтоб какое-никакое подобие лепёшки получилось. Комочек фарша на каждую, тут же, не мешкая, сноровисто и ловко наглухо залепливал в шарики, и – вот в этом была главная фишка! – указательным и большим пальцем правой руки маленький излишек теста снизу отщепывал – как ножницами отрезал. Тогда беляш получится ровный по тесту со всех боков. А тут уж и на сковороде беляши поспели – успевай, снимай, на противень выкладывай, новые бережно загружай – правой лопаткой снизу поддев, а левой сверху аккуратно придерживая: минутное дело.

Все дела!

Строго говоря, беляши его были не классического вида – не открытые с одной стороны, а полностью, как пончики, тестом укрытые. И случалось, какой-то несведущий не подумавши их пончиками и обзывал. Но тут же получал от кока жесткий отпор: «Какие тебе, на фиг, пончики? Беляши настоящие! А что закрытые – так это, чтоб сок не вытекал, да сочнее были!» – и тут было, в общем, не возразить.

Весь процесс приготовления занимал у кока ровно два часа. Правда, за два часа до его начала тесто завести надо было – это еще минут десять пятнадцать, – но потом законным порядком можно было покемарить часок – полтора.

В общем, любил Оглоблин над беляшами колдовать. Более священным для него блюдом был лишь плов, ну, и выпечка хлеба, конечно– то уж вообще святое…

Не мешая ему сейчас гоношить очередную партию, скажем, что имелся в экипаже у него «зёма – земеля» – механик четвёртый. Дуб дубом. Когда случалась в машине какая-нибудь запара – слышал уже Оглоблин по сбою механического такта под ногами, – то прекрасно уже знал: посыплются сейчас по трапам друг за дружкой старший механик с механиком третьим. В машинное отделение, значит – дело выручать. А до того момента вахтенный моторист с вахты четвертого механика – такой же пацан – будет держать аварийную ситуацию под контролем: тот хоть чего-то соображает! Ну, а «земеля» так и будет стоять смятенным болваном, в ожидании помощи панели приборов изучая.

Да, это бы было еще полбеды!..

Со временем выяснилось, что «земан» Оглоблина – воришка. Причём, может и мелкий, но опытный, настоящий! Оглоблин до поры не желал в то верить, закрывая глаза на пропажи котлет и отбивных с тарелок под плёнкой, оставленных в салоне ночной вахте, молока из холодильника (большой был Зёма его любитель – стаканами глушил), и даже трёх килограммов филе кальмара, что до полуночи кок чистил, да положил, наивный, в морозилку холодильника в салоне: кто, мол, позарится? Рохля стюард коку объяснил – когда обнаружилась пропажа: ничего ценного в общий холодильник класть не стоит. Со знанием дела говорил: сразу стал помощник и правая рука Оглоблина лепшим корешем Зёмы – и ключики золотые от провизионных кладовых у него, и слабовольная вполне натура. Вот и пронаблюдал однажды в африканском порту Оглоблин ситуацию. Вышел он в коридор, а там стоит стюард его в волнении явном и рюкзачком за плечами. А Зёма рядом шепчет – поджучивает: «Да, ты иди, как будто ничего не несёшь – как обычно иди, не понтуйся!».

Понятное дело – чему-то уже в машинном отделении ноги приделал, и теперь стюарда под танк толкает: вынеси, мол с судна. Так махровые воры с новичками поступают – если влетит лопух, то его «делов» никаких: знать не знаю, ведать не ведаю, а этого чела в первый раз вижу вообще.

Красавец!

Собственно, «земелей» Зёма числился Оглоблину вполне символически: папа у прощелыги был из тех самых степей, откуда приехал однажды Оглоблин в тот город у моря, что, увы, так коку родным и не стал. Ну, а юноша –то был коренным горожанином – и родился, и вырос, и сполна вобрал в себя, кроме прочего, и гнилые устои болотистых мест.

Не потчевал Зёму теперь Оглоблин, и щемил по случаю (да, разве такого скользкого прихватишь!). И помощнику сказал: плохо, что с таким стюард вошкается – потому, как попадёт с таким дружбаном однажды по счету «раз». А уж если заметит Оглоблин какие-то к продуктам поползновения – заберёт, на хрен, ключи от провизионок.

В своем негодовании кок был не одинок – моторист Юра с вахты третьего механика, что несколько раз, придя попозже, оставался без котлеты или отбивной в оставленной под пищевой плёнкой именной порции (стюард их подписывал фломастером), и без молока в холодильнике, распалялся по страшной силе:

– Камеру надо поставить однажды – чтоб за руку поймать!

Отвлекало, конечно, всё то от работы Оглоблина: эти негативные эмоции, что даром на нерадивого тратил – попусту расходовал, переплавить бы в добрую энергию, да на дело пустить – на готовку для людей добрых…

Но, да ведь в каком рейсе морском всё гладко-то бывает? В каждом экипаже найдутся свои клоуны, прощелыги, а то и негодяи – где теперь, опять же, без них?

Да, фиг на таких – Оглоблин нынче беляшики народу на ужин сгоношил: целый противень – пирамидой в три «этажа». Балдей, называется, только не обожгись – не отберёт никто! «Доба-авка есть!».

Народ был счастлив. Как, собственно, всегда у Оглоблина. Благодарили конечно – привычно и обыденно уже. И Зёма уже свою тарелку пустой на мойку отдал – можно было Оглоблину, что под неусыпным, в поле своего зрения, контролем четвёртого механика каждый раз держал, и расслабиться.

Размечтался! Опрометчиво не придал значения тому фактику, что четвёртый механик всё не уходит, а, изображая разговор с кем-то в салоне, всё у двери с ноги не ногу переминается…

Отвернувшись к своей мойке Оглоблин (что за несколько месяцев рейса безошибочно теперь слышал внезапно залетевшую муху, или лишнее шкворчание начинавших подгорать котлет) самой спиной вдруг почувствовал движение воздуха и краем глаза заметил мелькнувший блик в иллюминаторе напротив. Обернувшись, он уже не увидел никого – пуст был камбуз, как и раздаточный на нём стол, на который минуту назад Оглоблин поставил тарелку с очередной порцией. Быстро шагнув к второй двери – что соединяла камбуз с коридором, кок увидел лишь сверкнувшие на мгновение пятки в подзоре трапа, ведущего на верхнюю палубу.

– Это прикинь, Юрик, как всё профессионально сделать! – с хохотом рассказывал Оглоблин чуть позже пришедшему с вахты Юрику, – Высмотреть грамотно, улучить тот самый момент, когда отвернусь я, и – тенью бесшумной метнуться, тарелку на ходу прихватив: «Ни звонков, ни шагов, ни звона ключей»! Высший пилотаж!.. Главное дело – то, я ему добавки сроду не давал: половина противня, глянь вон, еще беляшей тех!

С лёгким хрустом разрезая на тарелке очередной беляш на своей тарелке ножом (интеллигенция судовая, гляди-ка!), Юра раздумчиво покачал головой.

– Ну, вы же сейчас на ножах. Западло ему просить, наверное, было. Ну, и навыки, опять же терять свои – не резон… Да, ты не переживай – это не его – это твой высший пилотаж поварской: если твои беляши уже втихую воровать начали!

И покуда друзья мирно беседовали в салоне команды, невесть откуда залетевшая муха, пользуясь отсутствием на камбузе кока, безнаказанно села на один из поджаристых беляшей, горкой сваленных в угол противня.