Москва… как много в этом звуке
часов;
как много в этом слове
мостов, и дыр, и дуг,
как много в этом слове слов вообще
написано и сказано вокруг!
Зачем?
Как много в этом слове ничего
(здесь вряд ли место есть домам),
но вряд ли звук остался здесь.
Понятно в нем одно –
его (то звук)
вогнали в речь и в смесь материи,
что можно осязать,
возможно,
и мять и рвать,
лепить и резать ножиком,
сжигать,
т.е. искать смысл жизни в ней,
сплетая дух и плоть,
тем приводя ломоть
искусства после смерти.
Смерть – предел разумного,
что ложь,
ведь Разум говорил:
«Все будет так,
как я сказал» –
и делал так,
как говорил;
потом смеялся над людьми,
а оказалось – над собой
(и над людьми).
Железный рой
обрушился на жителей Земли
и смял дома,
и смял животных, птиц и рыб
и их дома,
людей,
а лес исчез,
уйдя всецело на дрова.
А боль?
А боль осталась в пепле,
в облаках, в расплавленном стекле,
в глазах убитых,
в чугуне и в воздухе,
в сердцах для всех открытых.
На столе
лежала карта.
А на ней
лежала смерть,
чертя по морю, по холмам,
горам, степям, по рекам.
Там
был человек.
Теперь там нет
ни капельки его.
Лишь воля ветра
сожженного на сковороде
без масла,
на сырой воде
летала,
но была слепа,
и пала,
пеплом став, она,
как неизменно все вокруг
рисует кровью жизни круг.
/////вне конкурса.
Автор публикации
