Горящее сердце Данко

Жил в старину народ один, отважен был и смел,
Трудился на земле своей, а в праздник песни пел.
Там с трёх сторон леса росли, с четвёртой степь была,
Но из степей враги пришли, сожгли их дом дотла.

Прогнали прежних жителей, в глухой и гиблый лес,
Где лишь болота, темнота, лиан сплошной отвес.
Там ветви густо так росли, что неба не видать.
И солнца луч едва-едва земли мог доставать.

Где лишь касался он воды отравленных болот,
Там подымался жуткий смрад, от тины и осот.
И люди гибли от него, на сотни счёт пошёл,
И страх от безысходности на племя снизошёл.

Рыдали жёны тех мужей, и душу рвал их плач,
Винили всех богов своих в цепочке неудач.
Рыдали дети на руках, у скорбных матерей,
Отцы семейств задумались, собравшись у огней.

Осталось две дороги им, одна назад – к врагам,
Погибнуть, только с честью, отважным их сынам.
Пусть с боем, но прорваться, к родному очагу,
И в битве, пусть не равной, явить себя врагу!

Но Мудрые решили: «Нельзя нам умирать!»
«Заветы» наших предков должны существовать.
Ведь, если нас не станет, и мы в бою умрём,
С собой мы эти знания в могилу унесём.

А как же все те люди, что будут после нас?
Кто им прочтёт «Заветы», чтоб знаний свет не гас?
Наказы древних пращуров для нас сейчас важны.
Мы поколеньям, будущим, их передать должны.

Другая есть дорога, сквозь лес идти – вперёд!
Туда, где ветви до небес и яд чумных болот,
Гниль топей, буреломы, и морось от дождей,
Забвение, и бездны ночь, и гибель для людей.

В раздумьях на распутье прошёл не день, не два.
Сквозь листья великанов был виден свет едва.
И сумрак грязно-серый при свете был дневном,
И всё плотней деревья сжимали их кольцом.

Безмолвны, неподвижны, как стены крепостей,
А ночью страх охватывал ещё в сто раз сильней.
Бил ветер по вершинам крон и глухо лес гудел,
Как будто похоронную он песню людям пел.

Вокруг костров сидели, и в сполохах огней,
Казалось, духи сотканы с мерцающих теней.
Как танец лика смерти был хоровод вокруг,
Из самых жутких тварей и пляшущих прислуг.

И страх накрыл, как саваном, испуганный народ,
Уже никто не верил в дальнейший их поход.
И только плач над трупами, и над судьбой живых,
Да мысли, как спасти народ, детей и молодых.

Ничто не изнуряет так, как думы о судьбе,
И каждый выбрал жизни путь, и выбрал по себе.
Слова трусливые слышны среди толпы людской:
«Вернёмся мы назад – к врагу, болотистой тропой».

«Нам лучше быть рабами, чем здесь всем умереть,
И рабский кнут мы будем с покорностью терпеть».
Ослабли люди духом, судьбу и жизнь кляня,
И нет уж больше племени, всяк каждый за себя.

Но, тут к ним вышел Данко и спор в момент затих,
В трудах и ратных подвигах – он первый среди них.
Сам – молодой красавец, отчаян был и смел,
Вниманьем соплеменников он завладеть сумел.

«Не своротить камней с пути, лишь думою одной.
Не сможет лес преградой стать, запретною чертой.
На что мы тратим силы зря? На думу и тоску?
Кто хочет – пусть погибнет здесь, но я так не смогу!

Отбросьте страх пред лесом, вставайте и за мной!
Всему на свете есть конец, не вечен мрак лесной.
Пройдём наскво́зь его друзья, покажем силу духа,
Иначе всех нас заберёт с собою смерть-старуха.

И столько силы внутренней в сверкающих очах,
Ни капли безнадёжности не слышали в речах.
Был лучший он среди людей – поверили ему.
«Веди!», – решило племя, – «Пройдём мы эту мглу».

Повёл их Данко через лес и все пошли за ним,
В своей решимости – дойти, он был неумолим.
Был труден этот путь для них. Объяты темнотой,
Деревья встали на пути могучею стеной.

Их ветки словно хищники – добычи дождались,
А корни – словно змеи, в тугой комок сплелись.
Болото жадной пастью с народа брало долг,
Глотая зазевавшихся, как самый лютый волк.

За каждый шаг платили, и пот и кровь – рекой,
А лес всё только гуще, и реже строй людской.
Народ шептался тихо: «Напрасно мы пошли,
И гнев богов природы, на племя навлекли»

Лишь Данко – также бодр, готов идти вперёд,
Вести сквозь сумрак ночи поверивший народ.
Он верил людям на слово, как самому себе,
И был готов всегда помочь в грозящей им беде.

Но так порой бывает – судьба тому виной,
Вдруг буря налетела, со страшною грозой.
И стало так в лесу темно, что света не видать,
Все ночи, от рождения, решил тот лес собрать.

Шли маленькие люди средь вековых дубов,
А лес сердито песни пел и стал совсем суров.
Казалось, что родной сестрой ему была гроза,
И вспышки синих молний слепили им глаза.

Летали над вершинами. Холодным, с синевой,
Огнём своим пугали, сменяя мрак ночной.
Деревья в этом свете – пытались окружить,
Тянули ветки к людям, чтоб за руки схватить.

Лес плёл густые сети, чтоб беглецов сдержать,
Оставить в вечном мраке и выйти им не дать.
Из самых тёмных страхов он создавал испуг,
А страх, всегда известно, для труса – лучший друг.

И пали люди духом, и стал роптать народ,
Им страшно возвратиться, но духа нет вперёд.
В бессилии и злобе, чтоб путь не продолжать,
Судить решили Данко – себя чтоб оправдать.

«Зачем повёл ты за собой? Мы скоро все умрём!
Нет лесу этому конца, мы зря с тобой идём!
Ничтожный и зловредный для нас ты человек,
От рабства – только к смерти, устроил нам побег».

Но Данко не был трусом – нападки он отмёл:
«Сказал народ – ТЫ нас веди! И я вас всех повёл!
Кто виноват, что слабы вы, и силы нет идти?
Что смелость вашу с мужеством растратили в пути?»

«Убьём тебя! Сгниёшь ты тут!», народ ему кричал,
И ничего хорошего тот крик не предвещал.
А лес, как будто слышал всё, и громче загудел,
И гром при вспышках молнии сильнее загремел.

Ни храбрости, ни мужества – один звериный лик,
И понял Данко, что народ – палач и клеветник.
Что было в мыслях одного, то перешло толпе.
От них не ждать прощения и милости к себе.

Вскипело сердце у него, ведь он их всех любил,
А так выходит словно он – народ свой погубил.
И вспыхнуло в груди его желанье всех спасти.
Нельзя им падать духом и встать на полпути!

И так горело сердце, что свет блестел в очках,
Народ вдруг отступился, на лицах замер страх.
«Что сделаю я для людей?!», им Данко закричал,
И грудь свою, как парус, руками он порвал.

От крика вздрогнул этот мир, и даже небеса,
Деревья отступились, и стихла вдруг гроза.
С груди он вырвал сердце и на руки поднял,
И сердца свет как солнце в лесу том засиял!

И отступила тьма вокруг – от факела любви,
Любви к народу, к людям, чтоб жить они могли!
Сбежала тьма в дремучий лес и пала в зев болот.
Стоял в безмолвии своём, как вкопанный, народ.

«Идёмте!», – крикнул Данко, и бросился вперёд,
Он верил, что воспрял народ и вновь за ним пойдёт.
И кинулся народ за ним – свет озарял им путь,
Уже никто не помышлял, назад чтоб повернуть.

И гибли также, но теперь – без жалоб и без слёз,
И топот ног их заглушал, шум сосен и берёз.
И вдруг, случилось чудо – закончился тот лес,
Остались за спиной людей, те кроны до небес.

И окунулись люди, как в море, в чистый свет.
Пропала тьма, гроза ушла, и страха больше нет!
Сияет солнце, дышит степь, шумит ковыль-трава,
А вдалеке – изгиб реки, как будто тетива.

В закате дня вода текла, в лучах алела ярко,
Как кровь, что била из груди у молодого Данко.
Он кинул взор вперёд себя, на широту степи –
От смерти спас он свой народ, беду смог отвести.

И гордо засмеялся – смельчак, что всех повёл,
Упал на землю замертво и свой покой обрёл.
Народ же, в ликовании, не видел Данко смерть,
На сердце, что пылало, никто не стал смотреть.

Один – с народа-племени, кто лес тот пережил,
Увидел свет немеркнущий и робко наступил.
И сердце под ногою того, кто был как брат,
На искры вдруг рассыпалось и унесло в закат.

****
Бывают в жизни люди – не знаешь, как назвать,
Им по земле бы ползать – они хотят летать!
А сами, словно овцы, с бедой любой смирясь,
Идут, согнув колени, теней своих боясь!

Бывает также в жизни – раз есть в душе огонь,
Взрастит природа-матушка героев из тихонь.
В таком – решимость твёрдая, судьбою не согнуть,
Горящим своим сердцем он озарит всем путь!