Наташе, на память.
Они потерялись. Водитель, он же оператор Дима, остановил автомобиль. Наташа достала сотовый телефон. Гудошников вышел из машины в пасмурный день. С наслаждением закурил. Март. Спрятать чернила и улыбнуться… Вокруг были высокие коричневые заборы, крыши дач, черные настороженные деревья и тревожная «литературная» тишина Переделкино.
Гудошников представил себе этих писателей и поэтов одинаково бездарных и по-разному одарённых, номенклатурных, штатных, внештатных, заштатных и в штатском, которым Советская власть дала эти участки, заборы, дачи, ордена, распределители, медали, поликлиники, астрономические гонорары, «дома творчества». Он представил всех этих поэтов и писателей, на которых Советская власть обратила внимание, которых приглашала на съезды, допросы, пленумы, вербовку, симпозиумы, пытки, заседания, расстрелы. И почти дружной вереницей они все алчно повлеклись за Синей гонорарной Птицей…
– Коричневый? – кричала в телефон Наташа, – так тут все заборы коричневые! Высокий? Так тут все заборы высокие! Номер восемьдесят восемь? Так тут все номера…
Они приехали на дачу к сыну известного актера, в Переделкино. Идея была блестящая, снять уже взрослых детей известных актеров для фильма о замечательном Григории Горине. И уже солидные в общем Олежек, Катенька, Васечка, Леночка и Аленка скажут всё, что они хотели бы сказать о «дяде Грише Горине». Днями, когда они придумывали концепцию фильма, Наташа пытала Гудошникова:
– Подскажи, что мне с ним делать?
Наташа, приехавшая в Москву из Воркуты, пыталась наладить личную жизнь с почти сорокалетним «не человеком, но коренным москвичом», Стасиком.
– Он с мамой и с папой живет. Он мне говорит: «Хоть я и русский, но живу в Москве, извини», я его спрашиваю: «Ты меня любишь?», а он отвечает: «Не знаю», я его спрашиваю: «Как ты представляешь наше будущее?», а он мне отвечает: «Я не знаю», я его даже не спрашиваю: «Хочешь ребенка?», потому что ему самому еще девять лет…
– Поживите вместе, – советовал Гудошников, – и многое тут же прояснится.
– Это как?
– Ты не знаешь, как мужчина и женщина живут вместе?
– Это сарказм?
– Ты же снимаешь квартиру, пусть Стас к тебе переедет.
– С ума сошел? Стасик никогда не уедет от родителей!
– Ты переезжай к… Стасику.
– Его мама против. Она говорит: «Невестой у моего Стасика может быть только москвичка», а я ей отвечаю: «Я уже давно жена Стаса». В этом месте его матушка делает огромные глаза, будто не понимая, и говорит мне про себя, чеканя буквы взглядом: «Незаконная!»
– Понимаю.
– Словом, ты отказываешься помочь?
– Нет! То есть – да!
– …да где этот восемьдесят восьмой номер? – возмущенно кричала в трубку Наташа.
– Да вот же! – Гудошников ткнул сигаретой в огромную белую цифру «88».
– Мы у цели! – закричала Наташа. – Отворяйте ворота!
В обширном дворе застоялись два дорогих автомобиля. «Как сменная обувь в школе, – подумал Гудошников, – чем же нынче заняты эти актеры, которые покупают такие машины и такие дачи?»
Дача была просторная, двухэтажная, с огромной верандой. Неприятно пахло собакой. Сын известного актера был ещё молодым, но уже изнуренным жизнью, небритым человеком с облезлой головой. Он безвольно двигался по комнате. Заставляя себя, протягивал для рукопожатия равнодушные пальцы. Устало сидел, полулежа в кресле. В страшном напряжении выстраивал из слов корявые фразы. Был небрежно косноязычен, путал родовые окончания, не различал множественное и единственное число.
«Ужас, – думал Гудошников, стараясь понять смысл сказанного сыном известного актера, – это же сколько мне монтировать придется, вырезая паузы, мычание и бесконечные “э-э-э” а-ля Иосиф Бродский».
Ноги Гудошникова брезгливо обнюхали. Это была собака сына известного актера, огромный задумчивый сенбернар с равнодушной физиономией, с красноватыми внимательными глазами.
– Не волнуйтесь, – вяло успокоил Гудошникова сын известного актера, – он вас не укусит. Если вы вдруг не побежите. Вы же не собираетесь бежать вдруг?
– А не вдруг?
– Что?
– Нет, – Гудошников вздохнул, – побег – это не моё.
– И в глаза ему не смотрите. Он не любит. Его зовут Патрик.
Гудошников торопливо отвел взгляд от огромной морды Патрика.
– Мы закончили?
– Да.
Сын известного актера рассказал какой-то былинный исторический анекдот про «дядю Гришу». Про то, как дядя Гриша и «еще один писатель и еще один сценарист поздно вечером заказали, соображая на троих, ужин в номер. И вот им принесли ужин. И ресторан при гостинице закрыли. И тут же выяснилось, что всё есть, кроме ложек и вилок. А есть очень хотелось. Приятели, почесывая затылки, стали думать, чем же им есть?»
– Но решение пришло в голову именно дяде Грише…
Гудошникову стало неловко, он помнил другую версию этой «бородатой» истории. Но там речь шла о профессорах…
– Нет, вы скажите, чем они ели, чем?
Никто не знал, чем.
– Они ели, – улыбаясь, сын известного актера взял долгую «мхатовскую» паузу, – очками! Они все были в очках, очками и ели, правда, это смешно?!
«Все умности в этом мире совершаются с легкой улыбкой, – подумал Гудошников, – серьезнее, господа, серьезней!» Тем более, что Горин, судя по фотографиям, редко носил очки.
Общество принужденно и осторожно расхохоталось. Патрик, предупреждая, гавкнула. Мгновенно наступила тишина. Сын известного актера, не чинясь, предложил чай.
– Выпьете на дорогу…
Гудошников не хотел, хотел скорее выйти на воздух и закурить, наконец, но, проклиная свою деликатность, он согласился. Чай готовился целую вечность: то сын известного актера забыл добавить в чайник воды, то мучительно долго искал пакетики с чаем, затем сахар. Рубеж лимона не был взят, сын известного актера, встав на цыпочки, импотентно матерясь, потерялся в просторах гигантского холодильника. Рядом пристроился Патрик, он с деланно отстраненным интересом рассматривал кусок ветчины…
– Ничего, я без лимона, – Гудошников спас сына известного актера, обращаясь непосредственно к босым его желтым пяткам.
– И мы, – торопливо сказала Наташа, кивая на оператора Диму.
– Снято! – подтвердил оператор Дима. – Без! Мы кино однажды без пленки сняли, режиссер Немых купался тогда в фонтане без штанов, а уж чай без лимона…
– И хорошо, – обессиленно сказал сын известного актера, в тяжелых раздумьях выныривая из холодильных недр на поверхность.
В торопливом молчании они выпили чай. Сын известного актера с облегчением проводил их до высоких коричневых ворот. Все радостно попрощались. Патрик одобрительно гавкнул.
В машине, на обратном пути Гудошников открыл сценарий. Вписал на полях цифру – свой гонорар за этот фильм. Вычел деньги за съемную квартиру. Вычел деньги для мамы. Вычел деньги за телефон. Деньги на еду «по остаточному принципу». Сумма уменьшалась, и Гудошников физически почувствовал свою конечность и свою зависимость от суммы. Вспомнил, как однажды он видел рукопись Пушкина и колонки цифр рядом с божественными стихами. Гонорар. Минус деньги на содержание квартиры. Минус деньги на платье для Натали. Минус деньги для… Минус.
Наташа дремала, положив голову на его плечо. Гудошников думал о том, что деньги за еще не сделанное документальное кино «Дядя Гриша Горин» уже расписаны. В плюсе – крохи, пыль. Как быть? Как жить? Завтра суббота. Высплюсь. Утро. Сварю кофе. Приду в себя. Сигарета. Подумаю. А дальше? Воскресение. Будет время всё решить. А потом? Кино. Музыка. Книги. Выходные, как новая жизнь. Сосредоточусь, запишу. А затем? Есть время. Есть кофе и есть сигарета. Но не думалось. Не решалось. И не записывалось. Тупиковый для самоубийц вопрос: как быть? Безуспешно догоняя жизнь, поволочи ещё чуть-чуть ноги. Докучливо доживи привычками, заменившими всё: кофе, сигареты, «подумать». Выходные, как новая жизнь. Книги. Музыка. Кино. Помнишь? Плохая новость – для неудачника ты не слишком талантлив, вспомни Ван Гога. Или Андрея Платонова. Хорошая новость – скоро начнется естественный процесс распада. Мир не без добрых смертей. Подожди. Скоро.
В полусне Наташа потянулась, прижалась плотнее и вложила ему в руку теплую еловую шишку:
– Сувенир тебе. Из Переделкино…
От шишки еле слышно пахло подтаявшим снегом, одиночеством преданной елки, послесловием Нового года и еще чем-то непередаваемым и оттого щемящим…
– Спасибо.
– Гудошников, отчего ты не зовешь меня замуж? – Наташа спросила, не открывая глаз.
– Знаешь, – он перестал дышать, – есть вопросы, которые нельзя задавать.
– На все вопросы можно ответить, если ты умный… Кстати, про ум! Ты подумай, я снимаю квартиру, ты снимаешь квартиру, а зачем? Вдвоем легче снимать квартиру.
Гудошников осторожно выдохнул. Сжимая шишку до приятной колкости в ладони, он плюсом выписал на полях сценария новую цифру – зарплату Наташи. Суммировал со своими деньгами. Получилось не так чтобы много, но и не мало.
– Я подумаю.
– Подсчитал? Умница! А лет через сто мы, голодая и не покупая тебе сигареты, накопим на собственную однокомнатную квартиру и повесим на дверь жестяной гудок и табличку: «Гудошниковым звонить 8 1/2 раз». И заживем! Хорошо я придумала?
За окнами их автомобиля суетливо убегали в прошлое коричневые заборы и призраки Нобелевских премий, крыши дач и физиономии скучающих собак, чёрные настороженные деревья и выцветшие вчерашние облака, конюшни дорогих автомобилей, водка и борщ, доносы и романы, награжденные и расстрелянные, баки для мусора, двоеженцы и повесившиеся, чай без лимона, осведомители и любовницы…
Наконец, на подъеме крутого маршрута мелькнул указатель: «Переделкино» – американские горки русских писателей закончились. Впереди была маетная Москва с её знаковой пунктуацией и левой орфографией жизни, впереди была расшифровка материала, апрель, монтаж, нервы, май, бессонница, сметы, брань, весна, солнце – сгорбленная единственная судьба. И будет воскресение. Утро. Кофе. Сигарета. И будет время всё решить.
– Ты придумала очень хорошо, – улыбаясь, Гудошников бодро вздохнул, – просто замечательно!
(Москва, Переделкино, март 2007, март 2017 гг.)
Автор публикации
“Выходные, как новая жизнь.” К сожалению, этот рефрен пронизывает слишком много жизней…
О, да…. Когда мне говорят: “Ну и ладно, что работу ненавижу, главное – деньги хорошие, есть же выходные и отпуск…”, мне становится не по себе. А нельзя построить свою жизнь так, чтобы не ждать выходных и отпуска? Ну, ведь можно!)
У меня круг общение чуть иной, как бы “богемный”, там, конечно, так не живут. Но по моим наблюдениям, большинство живет именно так: “от понедельника до пятницы”, “от зарплаты до зарплаты”, “от отпуска до отпуска”, но, может быть, я ошибаюсь.
Да, наверное. Чем дольше я живу, тем меньше понимаю людей.
Очень хорошо. И простота, и краткость, и небрежность, и глубокий смысл, скользящий по поверхности образов.
Пока есть время всё решить… Ещё есть, но надо поспешить)
Как мне думается, этим героям уже никуда не надо спешить. Проблемы или решают или живут с ними. Большинство людей успешно проходят испытания бедностью.
Щемящее чувство, почти печаль и привычная безысходность… Если Вы задавались целью написать рассказ именно с таким послевкусием, то да… получилось…
Умеете Вы катать читателя на американских горках – от Сережи Леонтовича до Гудошникова…))