Только Бог отпускает грехи, а священник — свидетель,
Но чужому греху я свидетелем быть не могу.
Здесь никто не безгрешен: ни старцы, ни малые дети,
Здесь мы все перед всеми, и все перед Богом в долгу.
Он нам дал эту землю, отчасти подобие рая,
Пусть и с гнусом болот, и с изрядным пластом мерзлоты,
Мы же жили на ней святотатствуя и умирая:
Убивая других, до конца умираешь и ты.
Мы же ткали на ней паутинную тонкую пряжу
Трусоватых доносов и рапортов ложных побед,
И была нам мечта: полететь, походить бы по пляжу,
Только крыльев к полёту до рая у аспидов нет.
Мы варили бульон в коммунальных рассерженных кухнях
Из безмясых мослов золотого чужого тельца
И входили в метель, телеса в полушубки закутав,
Но открыв нараспашку свои ледяные сердца.
Только Бог отпускает грехи, а священник — свидетель,
Но греху своему я свидетелем быть не могу.
Если очи даны, мы должны в небеса проглядеть их,
Если парус нам дан, нужно жить на большом берегу.
Ну а мы, ну а мы на портянки тот парус раздрали,
На онучи, чтоб было теплее в хмельном феврале.
И живём не у синего моря, а в полуподвале,
Проводя между игом и нашей судьбой параллель.
Но не иго монголо-татарское в нас пустословит,
Не тевтонский крестовый поход в нашем сердце болит.
В нас беспамятство копится слой за бесчувственным слоем
И фиал нашей речи в отхожее место пролит.
В нас беспамятство копится купно, бездумно, вседневно,
И ему как и нам у креста покаяния нет.
Обращайтесь к священникам — мудрым, больным, поседелым.
Чем вам может помочь загулявший на тризне поэт?
Автор публикации
