….я резко вздыхаю, словно задыхаясь, и открываю глаза. В полной темноте незнакомой комнаты звонит будильник моего телефона. Я в ужасе резко сажусь, осознавая, что не узнаю мрачной луны за окном, кровати, этой комнаты. Тускло мигает телефон, в неровном свете его я оглядываюсь, чувствуя как покрываюсь холодным потом ужаса непонимания, где я нахожусь. Проходит несколько долгих секунд – и я падаю обратно на подушку, вспомнив.
Запах сводит меня с ума. Машина маленькая, дряхлая, в ней пятеро крупных мужчин. Меня, как нежелательного пассажира посадили посередине и запах пота, перегара, едкий и омерзительный просто убивает меня. Ехать долго – ехать бесконечность… я пытаюсь заставить себя задремать, но мысли мечутся в воспаленном от усталости сознании. Я почему-то вижу лица своих сыновей, играющих друг с другом и на глаза наворачиваются слезы., я слышу голоса и смех, и вот уже дрема накатывает на меня – когда машина резко останавливается, скрипя тормозами и я судорожно вскидываюсь, оглядываясь. За стеклом темень и проливной дождь. На фоне окон появляются фигуры в камуфляжных плащ-палатках, резко очерченные фонарями злобно смотрят в стороны дула коротких автоматов. Ствол автомата небрежно стучит в водительскую дверь. “Все на выход” – грубо, с гортанным приклектыванием приказывает военный и мы вываливаемся под холодный дождь. “Досмотр, все достаем” – говорит он, и, не оглядываясь, уверенный в своем приказе идет в сторону временного пункта досмотра. В темноте мечуться тени людей, в свете автомобильных фар. Грубые крики и смех. Меня не тревожит происходящее. Я привык.
…она пригубила вино и игриво посмотрела в мою сторону. Изумрудного цвета глаза, длинные светлые волосы. Типаж светской львицы в этом Питерском ресторане не редкость. Длинное платье с глубоким вырезом обнажает все достоинства спортивной фигуры. Закинутая нога на ногу говорят о любви к эпатажным жестам проституток. Я не улыбаюсь в ответ. Я просто поднимаю бритую голову и она пугливо отворачивается от моего выжженного многодневным солнцем и снегом лица, обгоревшей, сползающей кожи, черных губ. На модную водолазку словно одели лицо чучела и посадили отпугивать гостей. Я сижу в центре зала, жду пока придет мой друг и думаю, почему я здесь? Зачем мне эта игра полутонов, зачем строить из себя кого-то? За спиной шепчутся официанты, когда я отскребаю от лица куски кожи и молча, как сумасшедший бурчу что-то про себя. Зачем я здесь?
В сумке 40 килограмм. Это много вещей. Много снаряжения. Много, много, много…. Те, с кем я ехал, давно умчались, не дождавшись меня. Своими замечаниями я взбесил пограничников, и вот я сижу в специальной комнате, весь пол которой занимает моя одежда и экипировка. Им некуда торопиться, чтоб наказать мою едкую болтливость, поэтому каждую вещь осматривают подолгу и несколько раз. Я в полной апатии, третий час, сижу в углу, совершенно не обращая, к вящей их злости, внимания на происходящее. На самолет я уже опоздал. Ехать мне уже не на чем. Застряв на полузабытом посту Северного Кавказа я просто сижу в хорошо освещенной комнате и от одурения и усталости не могу даже думать…просто сижу.
…ну как там? Спрашивают они. Всегда. А я не хочу говорить. Я не хочу расплескивать эту благодать, по сусекам собранную в своих путешествиях и отмалчиваюсь, рассказывая смешные и дурацкие, часто выдуманные эпизоды своих путешествий. Мои ладони покрыты броней от скал и магнезии и я прячу их при важных встречах, чтоб не вызывать изумленные взгляды и расспросы. Но когда я один, я смотрю на эти мозоли и вспоминаю как лез, шел, карабкался – один или вдвоем – как в голове была только одна мысль – “Вперед!”. Как смазывал я сухие губы остатками слюны и как я плакал, когда дошел до конца. Все тлен. Все остальное – тлен. Казалось мне в эти моменты…и именно о них я думаю, когда совсем тяжело в захламленном моим бытом и работой городе.
….дорога была совершенно пуста в обе стороны. На много миль в обе стороны. Я огляделся, до рассвета было еще далеко и задумался, как поступить. Я мог подняться выше, в более безопасные места и поставить лагерь чтоб продолжить путь утром. Мог стоять, обвешанный рюкзаками на дороге, в ожидании попутки. Оба варианты были настолько несуразны что я рассмеялся в голос. Со стороны это выглядело жутко, и образ высокого парня, ночью, на полузаброшенной горной дороге, громко хохочущего диковатым смехом веселит меня еще больше. Это чистый смех. Мне не страшно. Все, что могло произойти, уже произошло. И я сажусь на кожаный баул и достаю последнюю пачку печенья. Воды нет, поэтому я долго раскатываю сухое печенье во рту, чтобы не так хотелось пить. Тишина совершенна. Я сижу, грызу печенье и мысли о налогах и кредитах не тревожат меня. О выросших из осенней одежды детях, о страхе завтра – ничего нет. Есть я и песочное печенье. Прислушавшись я отхожу пару шагов и набираю в ладони чистой воды, скатывающейся со скалы. Дождь это или вода ледника меня не волнует – я по вкусу отличу гнилую воду от нормальной. Напившись я сажусь обратно на сумку и понимаю – я счастлив. Как только эта мысль ореолом окружает меня из-за поворота, кряхтя, выползает грузовик. Я поднимаюсь и классическим жестом руки прошу подбросить меня….вот как тут.
..одиночество полностью поглотило меня. Недавно, вернувшись из долгой поездки, я в дружеской беседе сказал своему другу Славе, как это было. И он дал мне понять, что большая часть людей не может провести столько времени в одиночестве. А я могу. И в этот раз, я побил для себя все рекорды. За последние 5 дней я говорил только сам с собой. Утром, разогревая на горелке завтрак, вечером разогревая на горелке ужин – перед тем как влезть в палатку я прокручивал в голове свои мысли до полной пустоты и тогда начинал болтать, просто чтоб услышать звуки своего голоса, отражающегося от ущелья. Я шел очень долго. А когда понял, что ушел далеко увидел огромный походный лагерь поляков. Они приветливо махали мне от палаток. Я помахал в ответ, и ушел в совершенно другую от них сторону – и снова шел очень далеко. В этот раз я хотел испытать абсолютное одиночество. И испытал. Мысли бьются о стенки черепа и отражаются в сознании – в какой-то момент окружающие меня горы показались мне картинкой рабочего стола ноутбука. И когда я проснулся и не захотел выходить из палатки – я понял, что пора домой.
Мы приходим одни. И уходим одни. Оборачивая себя одеялами бесконечных дел и социальных сетей мы забываем, что человек одинок. Я – одинок. Теперь я точно знаю это. Будучи злым и неприятным в общении – мне лучше так, и обществу тоже так лучше, я ежедневно стараюсь ограничивать мир вокруг себя узким кругом друзей и врагов. И пусть так и будет.
Водитель грузовика не намного старше самого автомобиля, который, как мне кажется, пережил революцию. Остановившись он долго смотрит на меня своим скомканным морщинами лицом. Я встаю ближе, чтоб он меня разглядел.
– Альпинист?- он кивает на рюкзаки. Я киваю. Его речь я понимаю с трудом. – давно сидишь?
– Часа три. – разговор удивительно не спешен и от того кажется нереальным.
– Я тоже был альпинист, – он задумчиво смотрит на притороченный у меня ледоруб. Он никуда не торопиться, а я начинаю чувствовать странность происходящего в этом ущелье – потом устал.
Я пытаюсь понять, как реагировать на эту информацию и украдкой щипаю себя за ладонь – может сплю?
– Садись – он открывает пассажирскую дверь перегнувшись, – вещи сюда кидай, кузов мокрый. Дождь
Я в два захода забрасываю все в машину и мы трогаемся. В машине вкусно и тепло пахнет хлебом, дедом, соляркой – совсем иначе, чем всегда. Меня несколько смущает, что дед не спросил куда я еду., а еще больше смущает что я не спросил его. Будто прочитав мои мысли он кивает вперед – “Тут одна дорога. Все равно ближе будешь, чем был.”
Этой мыслью я и закончу. Иногда просто нужно быть ближе чем был
Автор публикации
